табильность в Афганистане представляет собой «очень серьезную угрозу для безопасности Советского государства»[1925]. То, что необходимо что-то делать, ощущалось все сильнее.
Через два дня после встречи Брежнева с ведущими чиновниками был отдан приказ разработать план вторжения на основе первоначального развертывания войск, включавших 75 000–80 000 человек. Начальник Генерального штаба, генерал Николай Огарков, трезвомыслящий офицер старой школы, отреагировал гневно. Инженер по образованию, Огарков утверждал, что этих сил будет недостаточно, чтобы успешно полностью защищать коммуникационные пути и удерживать ключевые точки по всей стране[1926]. Его обошел министр обороны Дмитрий Устинов, непревзойденный политический выживальщик, склонный делать показные заявления о блеске советских вооруженных сил, боевые способности которых, по его словам, позволяли «выполнить любые задачи, поставленные партией и народом»[1927].
На самом ли деле он так считал, было не столь важно. Значение в настоящее время имело лишь то, что он и его поколение ветеранов Второй мировой войны, хватка которых в стремительно меняющемся мире начала исчезать, были уверены, что американцы планируют вытеснить СССР. Устинов, как сообщается, спросил в конце 1979 года: «Если [они могут] сделать все эти приготовления прямо под нашим носом, почему мы должны сидеть тихо, вести осторожную игру и потерять Афганистан?»[1928] На заседании Политбюро ЦК КПСС 12 декабря Устинов, поддерживаемый кликой убеленных сединами стариков, таких как Л. И. Брежнев, А. А. Громыко, Ю. В. Андропов и К. Черненко, дал добро на полномасштабное развертывание войск в Афганистане[1929]. Это было непростое решение, как цитировали Брежнева в газете «Правда» через несколько недель[1930].
Спустя две недели после встречи, в канун Рождества 1979 года, советские войска начали переправляться через границу в рамках операции «Буря 333». Это не вторжение, заявил Устинов командирам, ведущим войска через границу. Это повторялось снова и снова советскими дипломатами и политиками в течение следующего десятилетия. Как заявлялось, это была попытка восстановить равновесие, так как «политическая и военная ситуация на Ближнем Востоке» была нестабильна и правительство в Кабуле попросило «обеспечить международную помощь дружественному афганскому народу»[1931].
С точки зрения Вашингтона, нельзя было подобрать момент хуже, чем этот. Хотя Советы и опасались расширения США в Афганистане, стало очевидно, насколько слаба позиция американцев в регионе. После того как шах вылетел из Тегерана в начале 1979 года, он переезжал из одной страны в другую в поисках постоянного места жительства. К осени президент Картер был убежден старшими членами своей администрации позволить умирающему человеку, который был убежденным другом США, въехать в страну, чтобы получить медицинскую помощь. Во время обсуждения новый министр иностранных дел Хомейни прямо сказал советникам президента: «…таким образом вы открываете ящик Пандоры»[1932]. Записи Белого дома показывают, что Картер был осведомлен о том, насколько высоки были ставки в случае предоставления шаху разрешения на въезд в США. «Как вы, ребята, посоветуете мне поступить, если [иранцы] захватят наше посольство и возьмут в заложники наших людей?» – спросил президент. Однако он не получил ответа на этот вопрос[1933].
4 ноября, через две недели после того, как шах обратился в Cornell Medical Center в Нью-Йорке, воинствующие иранские студенты одолели охрану в американском посольстве в Тегеране и захватили контроль над посольством, взяв в заложники около шестидесяти человек дипломатического персонала. Хотя первоначальной целью, кажется, было выдвинуть короткий, но резкий протест по поводу решения о приеме шаха в США, ситуация резко обострилась[1934]. 5 ноября аятолла Хомейни прокомментировал ситуацию в посольстве. Он не жонглировал словами, не говоря уже о призывах к спокойствию. Посольства Тегерана, заявил он, были рассадниками «тайных заговорщиков, (которые) вынашивают идеи» о разрушении Исламской республики Иран. Главным организатором этих заговоров, продолжал он, был «великий Сатана Америка». С этими словами он призвал США передать «предателя», чтобы он мог предстать перед судом[1935].
Первоначальные усилия США, чтобы разрядить обстановку, были абсурдны и хаотичны. Посланника, у которого было личное обращение от президента к Хомейни, не допустили до аудиенции с аятоллой, и он не смог доставить письмо. Как выяснилось потом, что еще один посланник был уполномочен открыть переговоры с Организацией освобождения Палестины (ООП), члены которой отвечали за многие террористические атаки, такие как бойня на Мюнхенской Олимпиаде, и основной целью которой было создание палестинского государства за счет Израиля.
Еще более неловким, чем раскрытие того, что США пытаются использовать ООП в качестве канала для достижения контроля над Ираном, стало известие, что иранцы сами отказались позволить ООП играть посредническую роль в кризисе[1936].
Президент Картер пришел к выводу, что необходимо принять более решительные меры, которые бы позволили не только урегулировать ситуацию с заложниками, но и заявить о том, что, хотя шах пал, США были силой, с которой нельзя не считаться в центре Азии. 12 ноября 1979 года в попытке оказать на режим Хомейни финансовое давление он объявил эмбарго на иранскую нефть. «Никто, – пояснил он запрет на импорт, – не должен недооценивать решимость американского правительства и американского народа»[1937]. Два дня спустя президент пошел еще дальше, выпустив распоряжение о заморозке 12 миллиардов активов Ирана. Эти энергичные действия положительно сказались на внутреннем рынке, а популярность президента Картера, согласно опросу Gallup, резко возросла[1938].
Бряцание оружием, однако, оказалось малоэффективным. Эмбарго на нефть было отклонено Тегераном как несущественный факт. «Мир нуждается в нефти, – заявил аятолла через неделю после объявления Картера. – Мир не нуждается в Америке. Другие страны повернутся к тем из нас, у кого есть нефть, а вовсе не к вам»[1939]. С логистической точки зрения, применить эмбарго было не так просто, учитывая, что иранская нефть часто передавалась посредством третьей стороны и по-прежнему могла попасть в США. То, что бойкот и давление на поставки угрожали повышением цен на нефть, сыграло на руку иранскому режиму за счет повышения его доходов[1940].
Захват активов напугал многих в арабоговорящем мире, кто был обеспокоен предшествующими действиями США. Противостояние обострило политические разногласия с такими странами, как Саудовская Аравия, которая не встречалась с Вашингтоном с глазу на глаз по поводу политики на Ближнем Востоке, особенно в отношении Израиля[1941]. В отчете ЦРУ, подготовленном через несколько недель после введения эмбарго, был сделан вывод, что «нынешние экономические трудности вряд ли будут иметь положительный эффект; их воздействие может быть отрицательным»[1942].
Кроме того, многие западные страны не желали втягиваться в эскалацию кризиса с Тегераном. «Вскоре стало очевидным, – писал Картер, – что даже наши ближайшие союзники в Европе не собираются подвергать себя потенциальным нефтяным бойкотам или ставить под угрозу дипломатические договоренности ради американских заложников». Единственный способ привести умы в порядок – создать «прямую угрозу дальнейших шагов со стороны Соединенных Штатов»[1943]. Министр обороны Картера Сайрус Вэнс тем не менее отправился в турне по Западной Европе с сообщением, что, если санкции в отношении Ирана не будут введены, США предпримут односторонние действия, в том числе минирование Персидского залива, если это необходимо[1944]. Это, естественно, оказало влияние на цены на нефть и, следовательно, на развитые страны. Для того чтобы оказать давление на Тегеран, Вашингтону пришлось угрожать своим собственным сторонникам.
Именно на фоне напряжения и отчаяния, контрпродуктивных и плохо продуманных мер, направленных на урегулирование ситуации в Иране, было получено известие, что советские колонны идут на юг, в Афганистан. Американских стратегов это известие застало врасплох. За четыре дня до вторжения президент Картер и его советники обдумывали планы по захвату прибрежных островов Ирана и тайные операции по свержению Хомейни. Зловещая ситуация превратилась в критическую[1945].
Уже столкнувшись с катастрофической ситуацией в отношении заложников, США теперь вынуждены были созерцать существенное расширение советской власти в этом регионе. Кроме того, взгляды Вашингтона отражали взгляды Москвы: американцы полагали, что движение в Афганистане, вероятно, станет прелюдией для дальнейшего расширения одной супердержавы за счет другой. Внимание Советов было сосредоточено на Иране, где проблема была связана с деятельностью агитаторов, как значилось в одном из докладов разведки в начале 1980 года. Поэтому президент должен приступить к рассмотрению обстоятельств, при которых «мы были бы готовы отправить Вооруженные силы США в Иран»