Картер увеличил риторику в адрес Союза 23 января 1980 года. Советское вторжение в Афганистан означало, что регион «большой стратегической важности» находится под угрозой, говорил он. Действия Москвы привели к ликвидации буфера, теперь в пределах досягаемости СССР оказались не только области, которые «содержали более двух третей мирового запаса экспортируемой нефти», но и стратегически важный Ормузский канал, «через который должны проходить основные мировые запасы нефти». Поэтому Картер крайне тщательно сформулировал свою угрозу. «Я хочу, чтобы наша позиция была совершенно ясна, – сказал он. – Любая попытка извне получить контроль над регионом Персидского залива будет рассматриваться как нападение на жизненно важные интересы Соединенных Штатов Америки, и такое нападение будет отражено любыми необходимыми средствами, включая военную силу».
Это было дерзкое утверждение, которое идеально отражало всю суть отношения к нефти на Ближнем Востоке, а также позицию, которая изначально была сформулирована британцами, а затем унаследована Соединенными Штатами: любая попытка изменить статус-кво будет встречена агрессией. Эта имперская политика проявлялась во всем, кроме названия[1947].
Однако высокопарные слова Картера резко контрастировали с тем, что происходило на самом деле. Переговоры с иранцами об освобождении заложников продолжались в фоновом режиме, но становились все более фарсовыми. Переговоры велись между представителями Тегерана и помощником президента, который на некоторые встречи надевал парик, накладные усы и очки. И в то время, как проводились эти дискуссии, аятолла Хомейни продолжал делать заявления о «Соединенных штатах, пожирающих мир» и о том, что «великого Сатану» следует проучить[1948].
В конце концов в апреле 1980 года президент Картер решил завершить это дело и санкционировал операцию «Орлиный коготь» – секретную миссию по спасению заложников в Тегеране. Результат был настолько плачевным, что заставил бы краснеть даже школьников. Восемь вертолетов, отправленных с атомного авианосца Nimitz, должны были доставить наземные группы спецназа к Табасу в Центральном Иране, откуда их должен был повести полковник Чарли Беквит вместе с новым подразделением отборных войск, названных «Подразделение Дельта». Операция оказалась мертворожденной: один вертолет вернулся из-за погодных условий; у другого треснул ведущий винт, и он был брошен; еще у одного была повреждена система гидравлики. Беквит пришел к выводу, что миссия не жизнеспособна, и получил разрешение от президента на отмену. Когда вертолеты возвращались на Нимиц, один из них подлетел слишком близко к заправочному самолету C-130, в результате чего произошел взрыв, в результате которого пострадали оба самолета и погибли восемь американских военнослужащих[1949].
Эта катастрофа стала использоваться в пропагандистских целях. Хомейни, что было неудивительно, говорил о ней как о божественном вмешательстве[1950]. Многие с изумлением наблюдали за провальной операцией. Тот факт, что США не удалось добиться освобождения заложников путем переговоров или силой, говорил о том, что мир изменился. Еще до провала спасательной миссии некоторые из советников президента чувствовали, что необходимо действовать решительно, чтобы не выглядеть бессильно. «Нам нужно сделать что-то, – говорил Збигнев Бжезинский, советник президента по национальной безопасности, – успокоить Египет, Саудовскую Аравию и другие страны на Аравийском полуострове, чтобы показать, что США готовы отстаивать свою власть». И это означало установление «видимого военного присутствия в регионе»[1951].
Не только США пытались найти ответ на бурные события, который позволил бы защищать собственные интересы и репутацию. 22 сентября Ирак внезапно напал на Иран, были предприняты бомбардировки иранских аэродромов и трехстороннее наземное вторжение, целью которого стали провинция Хузестан и города Абадан и Хорремшехр. У иранцев не было никаких сомнений в том, кто стоит за этим нападением. «Из рукавов Саддама, – негодовал Хомейни, – появились руки Америки»[1952]. Нападение, заявил президент Банисадр, явилось результатом американо-ирако-израильского генерального плана, цели которого описывались по-разному: как попытки свергнуть исламское правительство, чтобы восстановить шаха, или заставить Иран распасться на пять республик. В любом случае, утверждал он, Вашингтон предоставил иракцам план вторжения[1953].
Хотя идея о том, что США стояли за нападением, была высказана некоторыми комментаторами и повторена многими другими, существует мало убедительных доказательств того, что это действительно было так. Наоборот, источники, которые включали в себя миллионы страниц документов, аудиозаписей и расшифровок, добытых в президентском дворце в Багдаде в 2003 году, твердо указывали на то, что Саддам действовал в одиночку, выбирая подходящий момент для нанесения удара по своему непостоянному соседу, с которым он имел счеты после того, как выступил не на той стороне во время урегулирования территориального вопроса за пять лет до этого[1954]. Эти документы показывают нарастающую активность в сборе информации иракской разведкой за несколько месяцев до нападения, в то время как мысли в Багдаде обратились к внезапному вторжению[1955].
Саддамом также двигало сильное ощущение незащищенности и мания величия. Он был одержим Израилем и бессилием арабов, желанием победить страну, которая была «продолжением Соединенных Штатов Америки и Англии», и в то же время жаловался, что любые агрессивные действия, предпринятые арабами против Израиля, приведут к решению принять ответные меры против Ирака на Западе. Если мы нападем на Израиль, предупреждал он своих старших офицеров, американцы «сбросят на нас атомную бомбу». «Первой целью» действий Запада, отметил он, «будет Багдад, а не Дамаск или Амман»[1956].
Следовательно, предпринятая атака имела смысл: нападение на Израиль поставило бы Ирак под угрозу уничтожения, таким образом, в приоритете должно было стоять нападение на Иран.
Связи Израиля и Ирана часто озвучивались в публичных речах Саддама и ведущих представителей иракского руководства, которые возбужденно ссылались на принятие Ираком лидерства над арабами во всем мире. Нападение на Иран в 1980 году было представлено как заявление прав на земли, которые «вымогались» во время территориального урегулирования 1975 г. Это могло дать надежду другим, объявил Саддам своим высокопоставленным чиновникам, и побудить «всех людей», у которых были отобраны земли, подняться и заявить о том, что принадлежит им по праву, – это сообщение было предназначено прежде всего для палестинцев[1957]. Саддам убедил себя в том, что вторжение в Иран могло способствовать делу арабов повсеместно. Ввиду такой извращенной логики было неудивительно, что премьер-министр Израиля Менахем Бегин описывал Ирак как «наиболее безответственный арабский режим, за исключением, возможно, Каддафи»[1958].
Саддама раздражала сама мысль о революции в Иране, он негодовал, говоря о том, что удаление шаха и подъем Хомейни были «полностью американским решением». Волнения стали началом большого плана США, заявил он, которые будут использовать мусульманских духовных лиц, «чтобы напугать людей в Персидском заливе, чтобы получить влияние и воздействовать на ситуацию в регионе» так, как американцы сочтут нужным[1959]. Подобная паранойя перемежалась с моментами просветления, например, когда иракский лидер сразу понял значение советских действий в Афганистане и что это может означать для Ирака. Поступит ли СССР точно так же в будущем, чтобы заполучить Багдад, спрашивал он, создадут ли Советы марионеточное правительство и в Ираке «под предлогом оказания помощи»? «Так ли, – спросил он Москву, – вы будете относиться к другим своим друзьям в будущем?»[1960]
Его опасения только росли, в то время как в СССР работали над увеличением антиамериканских настроений в Иране и установлением тесных связей с Хомейни и его окружением[1961]. Саддам понимал, что это было потенциально опасно и что Ирак может быть выброшен Москвой за борт в пользу его соседа. «Советское проникновение в регион… должно быть сдержано», – сообщил он дипломатам из Иордании в 1980 году[1962]. Чувствуя, что изоляция усиливается, он был готов отвернуться от своих советских покровителей, которые стояли за его приходом к власти в 1970-е годы.
Его разочарование было одной из причин, почему Советский Союз не был проинформирован о предстоящем нападении до того дня, когда оно началось, и в результате он получил ледяной комментарий из Москвы[1963]. По данным иракской разведки, на тот момент Иран страдал от «удушья экономического кризиса» и не был в состоянии «полномасштабно защищать себя (сам)», и это было слишком хорошей возможностью, чтобы ее упустить[1964].
Падение шаха привело в движение экстраординарную цепь событий. К концу 1980 года весь центр Азии находился в постоянном движении. Будущее Ирана, Ирака и Афганистана находилось в руках их лидеров и зависело от их выбора, а также от вмешательства внешних сил. Предугадать, каким путем пойдет каждая из этих стран, не говоря уже о регионе в целом, было практически невозможно. С точки зрения США, наилучшим решением было пытаться выкарабкаться, играя за все стороны. Результаты были катастрофическими: семена антиамериканских настроений были посажены еще в начале XX века, и было неизбежно, что они вырастут в полнокровную ненависть, однако именно политические решения США за последние два десятилетия XX века послужили отправной точкой для формирования отношения к Америке всех стран, находящихся между Средиземноморьем и Гималаями.