Однако такие интриги мало волновали жителей Востока, для которых было неважно, кто над ними господствовал – голландцы, британцы, французы или кто-то еще. На самом деле соперничество в Европе было нужно лишь для извлечения все больших выгод. На протяжении XVII века делегации противников отправлялись к императору моголов, правителям Китая и Японии, чтобы получить новые торговые концессии или обновить старые.
Это существенно увеличивало значимость посредников, таких как Муккараб Хан, чиновник из порта в Гуджарате, который уладил дело с императором Джахангиром в начале XVII века и в результате неплохо поднялся[1143]. Груз, который приобрел Хан в 1610 году, состоял из «арабских скакунов», рабов и предметов роскоши. Два месяца потребовалось только на то, чтобы просто пройти таможню[1144].
По словам одного историка, Британская Азия действовала по принципу «у всего и у всех есть своя цена»[1145]. Это спровоцировало дачу весьма экстравагантных взяток, а также протесты от тех, кто осуждал алчность. Император моголов Джахангир, например, питал особую слабость к подаренным ему «огромным слонам» и, возможно, додо. Говорили, что его сердце «настолько ненасытно, что непонятно, когда оно насытится; оно похоже на бездонный кошель, который невозможно наполнить, так как чем больше он получает, тем больше он алчет»[1146].
Голландские послы привезли с собой в Пекин в 1660-х годах кареты, доспехи, украшения, ткани и даже очки в попытке восстановить свое положение после того, как они утратили свои позиции незадолго до этого[1147]. Отчет еще одной экстравагантной голландской делегации, на этот раз отправившейся в Лахор в 1711 году, показывает, какие огромные усилия были затрачены на лесть и получение ценных контрактов. Это видно из чудесных изображений, сделанных во время приема в Удайпуре, в ходе продвижения делегации на север. В дар были принесены лакированные изделия из Японии, слоны с Цейлона, лошади из Персии, специи из голландских колоний, европейские товары: пушки, телескопы, секстанты и микроскопы. Ничего не было оставлено на волю случая, хотя обстоятельства сложились так, что просьба посланника обновить торговые концессии осталась нерассмотренной[1148].
Для того чтобы потоки из Европы добрались на Восток, потребовалось много времени. В любом случае, чем больше купцов приезжало торговать и чем больше были их корабли, тем лучше. Это означало больше даров, большую прибыль и увеличение объемов торговли. В действительности могольские императоры, например Акбар, Шах-Джахан и Аурангзеб (даты правления 1658–1707), имели привычку взвешиваться в день своего рождения, чтобы на другую чашу весов укладывали драгоценные камни, металлы и прочие сокровища, пока весы не оказывались сбалансированы. Едва ли это была лучшая мотивация для того, чтобы следить за фигурой[1149].
Постепенно посредники начали вымогать деньги за услуги «экскорта» для путешественников и купцов до пункта их назначения к большому раздражению тех, кому не нравился как сам подход, так и запрашиваемая сумма. Английские купцы, у которых в Раджмахале конфисковали товар, поняли, что у них нет другого выхода, кроме как подкупить губернатора и его чиновников, точно так же, как всегда поступали голландцы[1150]. Жалобы на недостаточную честность могли достигать ушей императоров моголов, которые иногда наказывали тех, кто слишком хорошо использовал возможности своих карманов: один из судей, обвиненный в отсутствии беспристрастности, был приговорен к укусам кобры прямо перед лицом правителя. В другом случае привратники были выпороты после жалобы музыканта на то, что они забрали деньги, пожалованные ему императором, по дороге из дворца[1151].
Деньги, поступающие в Индию, продолжали поддерживать развитие изобразительного искусства, архитектуры и культуры в целом. Огромные средства стекались сюда еще с начала XVI века. Все большие суммы попадали в Центральную Азию, частично как дань, уплаченная правителям, например Аурангзебу, чтобы обеспечить мирное существование на севере, а также как плата за покупку большого количества лошадей, которые паслись в степях. Не менее 100 000 лошадей продавалось на рынках Индии каждый год, если верить источникам, по совершенно заоблачным ценам[1152]. Также купцами из Индии, а также Персии, Китая продавалось огромное количество домашнего скота. На данном рынке все больше увеличивалась доля России благодаря крупным суммам, поступающим в этот регион. Такие города, как Коканд (в современном Узбекистане), процветали. Источники говорят о превосходном качестве ревеня, чая, фарфора и шелка, которые можно было купить здесь по разумным ценам и в больших количествах[1153].
Несмотря на рост европейской торговли, торговые сети, пересекающие Азию, все еще функционировали. Это отражено в записях Голландской Ост-Индской компании, которые говорят о десяти тысячах верблюдов, груженных тканью, которые каждый год отправлялись из Индии в Персию по старым торговым путям через Центральную Азию. Английские, французские, индийские и русские источники также содержат информацию о продолжительной наземной торговле и дают представление об ее объемах в XVII–XVIII веках: путешественники по Центральной Азии свидетельствовали о больших объемах продаваемых на рынках товаров, огромном количестве лошадей, которых доставляли в такие места, как Кабул, крупный торговый центр, к которому стекались караваны со всей Азии, чтобы продать и купить разнообразные ткани, ароматические корни, рафинированный сахар и другие предметы роскоши[1154].
Все большее значение в этой континентальной торговле приобретали меньшинства, которые помогали делать коммерческий обмен более гладким благодаря обычаям, семейным узам и способности создавать кредитные сети, работавшие на больших расстояниях. В прошлом эту роль исполняли согдийцы. Теперь ее переняли евреи и армяне[1155].
Под внешним слоем закручивались невидимые вихри. Отношение европейцев к Азии становилось жестче. Ее образ чудесной страны, полной экзотических растений и сокровищ, превратился в образ места, где местные жители столь же вялые и бесполезные, как в Новом свете. Отношение Роберта Орма было типичным для XVIII века. Первый официальный историк Ост-Индской компании Орм написал эссе под названием «Об изнеженности жителей Индостана», которое показывает, насколько ожесточились взгляды его современников. Чувство собственности обострялось[1156]. Отношение к Азии изменялось от восторга вследствие получения высоких прибылей до мыслей о грубой эксплуатации.
Такая точка зрения отражена в термине «набоб», который использовали для обозначения чиновников Ост-Индской компании, сколотивших в Азии огромные состояния. Они вели себя как разбойники и ростовщики, одалживая деньги местным по завышенным процентным ставкам, используя при этом ресурсы компании для собственной выгоды и снимая жирные сливки прибыли со сделок лично для себя. Это был Дикий Восток – прелюдия того, что будет происходить на западе Северной Америки столетием позже. Отправляйся в Индию, советовал мемуаристу Уильяму Хики его отец, «снеси полдюжины голов богачей… и вернись набобом». Служба в Британской Ост-Индской компании была билетом на пути к богатству в одну сторону[1157].
Этот путь не был лишен трудностей и опасностей, так как условия на субконтиненте были непростыми. Даже самых амбициозных могла остановить болезнь. Насколько позволяют понять источники, хотя смертность и снизилась благодаря улучшению санитарии и гигиены, а также усовершенствованным лекарствам и реформированию системы здравоохранения, число тех, кто отправился домой или оказался недееспособным, стабильно росло[1158]. Опыт мог быть опасен. Это выяснил торговец и моряк Томас Боури и его товарищи, когда выпили по пинте Bangha, настоя из конопли за шесть пенсов, в Индии в конце XVII века. Один из них «уселся на пол и горько плакал весь день»; другой «терзаемый страхом… засунул голову в кувшин и сидел так четыре часа»; «четверо или пятеро легли на ковер и принялись восхвалять друг друга возвышенными словами», в то время как еще один «боролся с деревянным столбом на крыльце, пока не содрал кожу на костяшках пальцев»[1159]. Потребовалось время, чтобы привыкнуть к другим частям света.
В то же время прибыль была поразительной до такой степени, что для драматургов, прессы и политиков стало абсолютно нормальным делом подкалывать нуворишей. Они презрительно говорили о моде на учителей танцев и фехтования для джентльменов, нервозности выбора правильного портного и обязательного знания, о чем следует говорить за обедом[1160].
Лицемерие царило повсюду. Когда Уильям Питт в конце XVIII века рассказывал членам Парламента о том, что «импортеры иностранного золота пробились в Парламент с помощью такого количества взяток, которому невозможно сопротивляться», это звучало абсурдно[1161]. При этом он не счел нужным вспомнить о том, что его собственный дед привез на родину один из самых больших драгоценных камней, бриллиант Питт, а также использовал богатства, полученные им на посту губернатора Мадраса, чтобы приобрести поместье и место в Парламенте, которое шло в комплекте