[1564]. Новый мировой порядок должен был установиться благодаря полям Украины и Южной России, которые простирались далеко на восток. Это был конец американской мечты, объявлял Гитлер; «Европа, а не Америка будет теперь местом бесконечных перспектив[1565].
Его радость была вызвана не только тем, что обещал пояс чернозема между Черным и Каспийским морями, ибо множество знаков повсюду указывало на драматические перемены в пользу Германии. Один конец германских клещей проходил через сердце мира с севера, в то время как другой продвигался с запада через Северную Африку и Ближний Восток. Одержанные блестящие победы в пустынях Северной Африки в 1941 году привели Роммеля и Африканский корпус на расстояние удара к Египту и, таким образом, приблизили к овладению критически важным Суэцким каналом, как раз во время начала «Барбароссы». Падение Франции между тем дало Люфтваффе возможность использовать авиабазы, построенные Францией в Сирии и Леванте по соглашениям времен Первой мировой войны, чтобы еще больше увеличить область действия Германии.
Судьба мира повисла на тончайшей из нитей. Ключевым стал вопрос о том, какое время выбрать для вторжения в Советский Союз и получится ли застать Сталина врасплох. Было важно начать атаку после того, как поля были сжаты, но до сбора урожая, чтобы германские солдаты могли прокормиться по мере продвижения в глубь России. Переговоры с Москвой в 1940 году уже привели к поставкам из Советского Союза в Германию миллионов тонн зерна, примерно такого же количества горючего, а также значительных объемов железной руды и марганца. После того как в мае 1941 года была получена еще одна огромная партия, момент настал[1566].
Встревоженный германскими войсками, стремящимися на восток в начале лета 1941 года, маршал Тимошенко, народный комиссар обороны, и генерал Георгий Жуков обратились к Сталину с предложением предпринять превентивную атаку, советуя нацелить ее на Варшаву, север Польши и часть Пруссии. Согласно двум практически полностью совпадающим свидетельствам, Сталин отверг план сразу. «Вы с ума сошли? – предположительно зло спросил он. – Хотите спровоцировать германцев?» Затем он обратился к Тимошенко: «Посмотрите-ка, Тимошенко здоровый и у него большая голова, но, очевидно, маленький мозг». Затем прозвучала угроза: «Если вы спровоцируете германцев на границе, если двинете войска без разрешения, имейте в виду, что ваши головы слетят». Потом он повернулся, вышел и захлопнул за собой дверь[1567].
Не то чтобы Сталин не верил, что Гитлер нападет, он просто сомневался, что тот уже готов это сделать. На самом деле причиной, по которой Сталин лично курировал переговоры с нацистской администрацией, стала необходимость внимательно следить за Германией, пока советская армия стремительно перестраивалась и модернизировалась. Он был так уверен, что все козыри все еще у него, что, когда донесения разведслужб из Берлина, Рима и даже Токио в дополнение к предупреждениям и знакам представительств в Москве в один голос сообщали, что атака неизбежна, он просто отбрасывал их[1568]. Его скептическое отношение полностью выразилось в резолюции на сообщение от шпионов в штабе германских ВВС за 5 дней до начала вторжения.
«Можешь сказать своему «источнику»… пойти к черту», – нацарапал он. «Это не «источник», – написал он, – это распространитель дезинформации»[1569]. Не все в окружении Сталина были столь скептически настроены, как советский лидер. Передвижения германских войск в начале июня вызвали некоторые споры о том, должна ли Красная армия выдвинуться на оборонительные позиции. «У нас с Германией пакт о ненападении, – отвечал Сталин. – Германия связана войной на западе, и я уверен, что Гитлер не осмелится открыть второй фронт, напав на Советский Союз. Гитлер не так глуп и осознает, что Советский Союз – это не Польша, не Франция и даже не Англия»[1570].
К 21 июня стало очевидно, что надвигается что-то серьезное. Шведский посол в Москве Вильгельм Ассарссон полагал, что случится одно из двух: или у него будет билет в партер на эпическое противостояние между Третьим рейхом и Советской империей с экстраординарно далеко идущими последствиями, или же германцы выступят с набором требований относительно Украины и нефтяных промыслов в Баку. В последнем случае, как он полагал, он просто станет свидетелем величайшего шантажа в мировой истории[1571].
Через несколько часов стало ясно, что это не блеф. В 3:45 утра Сталина разбудил звонок от генерала Жукова, который сообщил, что граница прорвана во многих местах и Советский Союз под ударом. Сначала Сталин отказывался верить в происходящее, полагая, что это какой-то гитлеровский гамбит, нацеленный на принуждение к соглашению, возможно, торговому. Однако постепенно до него дошло, что это бой насмерть. Оцепенев от шока, он впал в ступор, предоставив Молотову сделать публичное заявление. «Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством, – торжественно объявил Молотов, выйдя в эфир. – Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». В речи не упоминалось о том, что Советский Союз танцевал с дьяволом и теперь пришло время расплаты[1572].
Германское продвижение было безостановочным и разрушительным, несмотря на то что силы вторжения не были ни так хорошо подготовлены, ни так хорошо вооружены, как обычно считалось[1573]. За считаные дни Минск пал и 400 000 советских солдат были окружены и блокированы. Брест-Литовск был отсечен, у его защитников быстро кончились запасы, но не надежда: как один юный солдат нацарапал на стене 20 июля 1941 года: «Погибаю, но не сдаюсь. Прощай, Родина»[1574].
К этому моменту Сталин начал осознавать масштаб происходящего. 3 июля он выступил по радио с речью, в которой говорилось о германском вторжении как о вопросе «жизни и смерти народов СССР». Он поведал слушателям, что захватчики пришли восстановить «царизм» и «феодализм». Ближе к реальности было заявление, что нападающие хотят захватить рабов для германских принцев и баронов[1575]. Это было более-менее верно, если понимать под принцами и баронами членов НСДАП и германских фабрикантов: недолго оставалось до того, как принудительный труд станет обычным делом для пленных советских солдат и местного населения. В свое время более 13 миллионов человек заставили строить дороги, обрабатывать поля или работать на заводах для удовлетворения нужд нацистского режима или частных германских компаний, многие из которых существуют до сих пор. Рабство возвращалось в Европу[1576].
К концу лета 1941 года казалось, что германцев уже не остановить. В сентябре Киев был осажден и пал, полмиллиона советских солдат оказалось в плену. Несколько недель спустя три группировки, действуя словно копья, погружающиеся в сердце России, достигли Калинина, Тулы и Бородина, о которое споткнулось наполеоновское нашествие в 1812 году. Однако германцы продолжали прорубать оборону. В октябре Москва задрожала. Беспокойство порождало планы эвакуации руководства в Куйбышев (некогда Самару), находящийся более чем в 600 милях к востоку от Москвы на берегу Волги по направлению к Каспию. Тело Ленина было убрано с Красной площади и отправлено в хранилище. Готовились эвакуировать и самого Сталина, но русский лидер передумал в последнюю минуту и решил остаться: некоторые говорят, что локомотив уже развел пары и телохранители ожидали отбытия на платформе[1577].
К ноябрю пал Ростов-на-Дону, последняя ступень к Кавказу. В конце месяца третья и четвертая панцербригады оказались в двадцати милях от Москвы. 1 декабря передовой отряд мотопехоты находился всего в 5 милях от столицы[1578]. Гитлер был в восторге. План обезглавливания Советского Союза за счет вывода из строя Ленинграда и Москвы на севере был ключом к контролю «зоны избытка» на юге в долгосрочной перспективе, и, кажется, он удался. Через 2 месяца после начала атаки, когда русские войска были отброшены, он вдохновенно говорил о будущем. «Украина, а затем и бассейн Волги однажды станут житницами Европы. Мы пожнем гораздо больше, чем просто плоды земли, – сказал он в августе 1941 года. – Если однажды Швеция откажется снабжать нас железом, – продолжал он, – ну и ладно. Мы возьмем его в России»[1579].
Тем временем инженерные и строительные подразделения продвигались на восток вслед за армией. В сентябре 1941 года колонна созданной Зондеркомманды Р («Особой команды России») направилась из Берлина на Украину, чтобы создать работающую инфраструктуру на завоеванных территориях. Состоящая из полевых кухонь, передвижных канцелярий, ремонтных мастерских и полицейских радиостанций, размещающаяся более чем на ста машинах, она должна была сделать возможным то, что один историк назвал самой радикальной программой колонизации в истории европейских завоеваний и имперского строительства[1580].
По достижении Одессы, располагающейся на Черном море, старшие офицеры – пестрое собрание неудачников, прожектеров и отбросов общества – сосредоточились на занятии лучших резиденций для штабов и создания учреждений, которые однозначно говорили о долгосрочных планах: библиотек, фонотек, лекториев и кинотеатров для показа триумфальных германских лент