Когда ситуация в Иране была урегулирована силой, были приняты меры против французских объектов, оставшихся в Сирии после падения Франции, чтобы исключить возможность их использования против Британии и ее союзников на Ближнем Востоке. Спешно развернутая эскадрилья «Харикейнов» вылетела с британской королевской авиабазы в Хабании, оставшейся в Ираке после Первой мировой, чтобы разнести базы вишистов. Среди участников рейдов во второй половине 1941 года был юный пилот, который потом вспоминал, как во время одного из вылетов застиг воскресную утреннюю коктейльную вечеринку французских летчиков, которые отдыхали с компанией ярко одетых девчонок. Стаканы, бутылки и высокие каблуки разлетелись повсюду, когда налетели британские истребители и открыли огонь. Это было ну очень смешно, написал пилот одного из «Харикейнов», Роальд Даль[1602].
Новости, поступавшие в Берлин в этот период, выглядели по-прежнему хорошо. Советский Союз в отчаянном положении, прорывы в Персии, Ираке и Сирии кажутся неотвратимыми – были все основания полагать, что Германия на пороге череды побед, сравнимых с завоеваниями великих армий ислама VII века или монгольских войск Чингиз-хана и его наследников. До успеха было рукой подать.
Настоящее положение дел довольно сильно отличалось от этого. Поразительно, но любое достижение Германии в Советском Союзе или где-то еще, едва возникнув, оказывалось погребено под грузом проблем. Боевые потери во время продвижения на восток значительно превышали численность подкреплений. Хотя эффектные победы принесли великое множество пленных, это часто достигалось дорогой ценой. По собственной оценке генерала Гольдера, Вермахт потерял более 10 % личного состава в первые 2 месяца боев после начала вторжения, то есть более 400 000 солдат.
К середине сентября их число составляло уже 500 000 убитыми и ранеными[1603].
Стремительный натиск до предела перегрузил линии снабжения. Недостаток чистой воды был проблемой с самого начала, а впоследствии привел к вспышкам холеры и дизентерии. Еще до конца августа самые проницательные стали понимать, что картина не так радужна, как сначала казалось: дефицит предметов быта, таких как бритвенные лезвия, зубная паста, зубные щетки, писчая бумага, иглы и нитки, был заметен с самых первых дней вторжения[1604]. Нескончаемый дождь в конце лета пропитал людей и снаряжение. «Совершенно невозможно как следует высушить простыни, обувь и одежду», – писал один из солдат домой[1605]. Эти новости достигли Геббельса, который заметил в дневнике, что для преодоления трудностей нужны стальные нервы. В свой черед, писал он, «нынешние испытания станут увлекательными воспоминаниями»[1606].
Надежды на Ближнем Востоке и в Средней Азии тоже оказались обманчивы. Несмотря на весь предыдущий оптимизм, Германии нечем было вызвать духовный подъем, которым предполагалось связать Северную Африку и Сирию, Ирак и Афганистан. Перспектива создания значимого присутствия, не говоря уже об установлении контроля, оказалась скорее иллюзорной, чем материальной.
Итак, в свете необычайных территориальных приобретений Германский генеральный штаб решил укрепить мораль, пока Москва колеблется. В начале октября 1941 года генерал-фельдмаршал фон Рейхенау, командующий одной из армий группы «Юг», которая продвигалась в «зону избытка», издал воззвание, чтобы вселить немного мужества в своих солдат. Каждый из вас, провозглашал он торжественно, «знаменосец национального идеала и мститель за все зверства, перенесенные народом Германии»[1607]. Это, конечно, было очень мило, но в то время как люди набивали газетами ботинки, чтобы спастись от холода, было трудно воздействовать красноречием на солдат, которые замерзали насмерть, если были ранены или примерзали к обледенелым прикладам винтовок[1608]. Когда пришел жгучий мороз, такой, что хлеб приходилось рубить топорами, Гитлер с презрением сказал министру иностранных дел Дании: «Если народ Германии утратил силу и готовность жертвовать свою кровь, он должен погибнуть»[1609]. Химические стимуляторы, такие как первитин и метамфетамин, распространявшиеся в огромных количествах среди солдат на пронзающе холодном Восточном фронте, поддерживали куда лучше зажигательных речей[1610].
Серьезные проблемы снабжения также были характерны для наступления. Считалось, что соединение, приближавшееся к Москве, нуждается в 27 поставках топлива поездом каждый день, а в ноябре оно получало 3 в течение всего месяца[1611]. Американские экономисты, следившие за ходом войны, сосредоточились именно на этом обстоятельстве в докладах, озаглавленных «Военно-экономическое положение Германии» и «Проблемы снабжения Германии на Восточном фронте». Они подсчитали, что на каждые двести миль продвижения потребуется дополнительно 35 000 грузовиков или же снижение объемов ежедневных поставок для линии фронта на 10 000 тонн. Скорость движения, таким образом, оказывалась наибольшей проблемой[1612].
Продолжать снабжать передовую с тыла получалось плохо. Но было и более давящее обстоятельство. Главной идеей вторжения было отсечь плодородные земли Украины и Южной России – так называемую «зону избытка». Даже когда зерно поставлялось из Советского Союза, до начала вторжения, воздействие войны на поставки пищи и рацион населения были гораздо более заметны в Германии, чем, например, в Великобритании. Вместо того чтобы вырасти благодаря восточным приобретениям объем дневного потребления калорий, и так снизившийся к концу 1940 года, снова начал падать[1613]. Фактически поставки зерна в Германию после начала операции «Барбаросса» были гораздо ниже, чем импорт из Советского Союза в 1939–1941 годах[1614].
Германское радиовещание пыталось подстегнуть дух и вселить уверенность. В Германии привыкли иметь богатые запасы зерна, провозглашалось в одной из передач в ноябре 1941 года, «теперь в военное время мы не можем позволить себе такую роскошь». Но есть и хорошие новости, говорилось дальше. Не нужно бояться дефицита и проблем, аналогичных Первой мировой. В отличие от периода между 1914 и 1918 годами, «германский народ может полагаться на службу распределения продовольствия»[1615].
Это было громко сказано, поскольку на самом деле становилось ясно, что идея захвата практически бесконечного источника ресурсов на Востоке была миражом. Армия, которой было предписано кормиться с земли, была не способна делать это, с трудом выживая за счет угона скота. Вместо улучшения положения в сельском хозяйстве родины, обетованные земли, на которые Гитлер и его окружение возлагали надежды, истощили его. Советская тактика выжженной земли отняла большую часть ее богатств. Тем временем в сложной и противоречивой системе командования Вермахта наблюдались постоянные раздоры относительно того, сколько людей, танков, ресурсов и топлива направить в центр, на север или юг – семена, которые впоследствии дали гибельные всходы.
Американские оценки вероятной урожайности на оккупированных советских территориях на весну 1942 года давали безрадостную картину перспектив жатвы на Украине и в Южной России. В лучшем случае предполагалось в докладе, возможно собрать две трети довоенных урожаев. Да и то вряд ли[1616].
Несмотря на все территориальные приобретения, таким образом, кампания на Востоке не смогла обеспечить не то что обещанного, но даже необходимого. Всего через 2 дня после начала вторжения в Советский Союз Бакке представил свои подсчеты, сколько пшеницы требовалось для выполнения четырехлетнего экономического плана. Германии не хватало 2,5 миллиона тонн в год. Вермахт должен был это исправить и сопроводить миллионы тонн масличных зерен и миллионы голов скота, чтобы накормить Германию[1617]. Гитлер приказал генералам сровнять Москву и Ленинград с землей только для того, чтобы «там не осталось людей, которых тогда придется зимой кормить»[1618].
Поняв, что миллионы погибнут от голода, германцы начали решать, кто именно. Первыми в списке стояли русские пленные. Нет нужды их кормить, пренебрежительно писал Геринг, мы не связаны какими-то международными обязательствами[1619]. 16 сентября 1941 года он отдал приказ прекратить снабжение продовольствием неработающих военнопленных, то есть тех, кто был слишком слаб или изранен для рабского труда. Месяц спустя после того, как пайки работающих пленных тоже были урезаны, их уменьшили еще раз[1620]. Эффект был опустошительный: к февралю 1942 года около 2 миллионов (из общего числа в 3,3 миллиона) советских пленников умерли в основном от истощения[1621].
Чтобы еще ускорить процесс, были придуманы новые способы сокращения числа голодных ртов. Военнопленных поделили на сотни, чтобы проверить действие ядохимикатов, применявшихся для дезинфекции польских казарм. Также проводились эксперименты по воздействию отравления угарным газом, для чего применялись фургоны с выведенными в кузов выхлопными трубами. Эти испытания, состоявшиеся осенью 1941 года, проводились в местах, которые скоро приобрели дурную славу за массовое применение подобных методов, – Освенцим, Заксенхаузхен