ПЕГЬ: Право слово, упала, и отцу еще долго пришлось шлепать ее по рукам и брызгать на нее водой, прежде чем она пришла в себя. А как пришла, то прежде всего сказала:
– Эй, бить тебя колотить, да что ж ты меня давишь и топишь? А тебе чего здесь надо? – крикнула она Шенне. – Убирайся домой! Нечего тебе здесь делать!
Но тот сделал вид, будто не слышал ее слов.
– Боюсь, – сказал он Диармаду, – ежели их изловят, плохо им придется. Кормак зол. Сдается мне, они увели у него что-то ценное. Никогда еще не видывал, чтоб он брался за работу с таким рвением. Даже собственные люди его вроде как испугались. Точно тебе говорю, все они принялись за дело с таким желанием и жаром, что ни один из них с Кормаком даже словом не перемолвился. Не хотел бы я оказаться на месте той важной птицы – клянусь чем угодно, – когда они до него доберутся!
– Никогда прежде не случалось со мною такой беды, – промолвил Диармад. – В этих местах я родился и вырос, а до меня мои отец и дед, и никогда еще не обвиняли меня в том, что я присвоил хоть фартинг, – ни сам я, ни семь поколений предков, что жили до меня. Ой-ой-ой! Видно, таковы мой жребий и моя планида, что постучались они в мою дверь без спросу и без позволения! Явились в дом ко мне, а не в любой другой на этой улице или на всех ближних улицах! Что же скажут соседи, кроме того, что я сам был в сговоре со злоумышленниками и что именно я и помогал им? Если у Кормака не выйдет их настичь и люди, что потеряли из-за них свои деньги, вернутся сюда из тщетной погони, разве не скажут они, что в этом моя вина и, не предупреди я злодеев, те бы не ускользнули так быстро? Не оставят у меня над головой ни одной жердинки целой, а в теле – ни одной целой косточки. О Боже! Что за несчастье! Что за напасть! Что же, что же мне делать? Горька судьба моя на закате дней! О нещадное разорение! Нещадное разорение! Что же мне делать? Что делать?
– Рот закрыть и прекратить оглушать нас своими стенаниями, вот что тебе делать, – ответила Сайв. – На этом деле не ты потерял, а я, – добавила она. – Попадись он мне в руки, я у него глаза из головы вырву! А кстати, что же ты язык на привязи держал, – обратилась она к Шенне, – и не сказал ничего, когда мы мимо тебя по полю шли на ярмарке? Ну ты же нас не заметил вроде как, верно? Заметил, да еще как, просто ловко притворился, будто не видишь. Я-то углядела, как ты на нас уставился своим дурным глазом. Почему ж тогда ты не заговорил? Я ведь в то время ему своих денег еще не отдала. Что же тебе рот закрыло? У тебя язык развязался, когда уже слишком поздно стало. Вот тогда здоров ты был разговаривать – да и потом тоже. Помогает же тебе какое-то лихо так управляться с Кормаком, что стоит тебе только шепнуть, и он уже будто ума лишается. Так что тебе мешало шепнуть ему тогда то, что ты сказал ему после, – если ты и впрямь хотел, чтобы все вышло, как надо? Ты этого не сделал. Ты упустил время, дождался, пока я отдала свои деньги, а проходимец скрылся. Никто из его шайки не обстряпал бы это дельце ловчее тебя. Где бы он сейчас ни был, верно, он тебе очень благодарен. А люди говорят, что ты на весь мир прославился своей смекалкой. Ну да, еще бы!
Пока она все это говорила, Шенна стоял напротив обоих, заложивши руки за спину. Он вперил взгляд в стену, и могло показаться, будто он что-то за ней видит. Глаза у него были широко раскрыты, и, глядя на них, можно было подумать, что они видят такое, чего ничьим другим глазам видеть не дано. Черты лица его были недвижны, ни один мускул не дрогнул, и словно не было в нем ни жизни, ни дыхания.
Когда Шенну видели погруженным в такое размышление, то чувствовали, будто исходит от него какой-то страх и ужас. Сайв взглянула на него и осеклась, хоть и говорила прежде с большим жаром. Снова взглянула – и, ей-ей, даже отодвинулась немного. Можно было подумать, будто не слышал он ни единого слова все то время, пока она говорила, и даже не заметил, как она умолкла и отпрянула от него.
Настала ночь. Кормак и его люди всё не возвращались. Некоторые из тех, кто сопровождал их, отставши или не сумевши их догнать, стали возвращаться один за другим. Кто-то говорил, что мошенников поймали, кто-то говорил, что нет. Ватага сельчан обралась посреди дороги прямо напротив Диармадова дома. Они спорили и судачили друг с другом. Большой Тинкер затесался в самую гущу и всех расспрашивал. Шенна очнулся от размышлений.
– Диармад, – сказал он, – закрой за мной дверь да запри ее хорошенько.
Вышел вон и втиснулся в толпу на улице.
– Схватили их? – спросил Шенна.
– Схватили, – сказал один.
– Не схватили, – сказал другой.
– Говорю тебе, что схватили, – настаивал первый.
– Нешто я своими глазами не видел руку Кормака на горле того важного господина, что вышагивал сегодня на ярмарке в обществе Сайв Диармадовой? Ты что же думаешь, я зрения лишился?
– Кстати, – сказал третий, – я даже не знаю, что заставило Сайв разгуливать по ярмарке в его обществе.
– Да и я не знаю, – сказал четвертый. – А еще не могу понять, что вообще привело их в дом Диармада, да они к тому же и ходили то туда, то сюда так, что можно было подумать, будто они у себя в дому. Это-то меня и ослепило – да и многих, не одного меня. Как увидел, до чего по-свойски они ведут себя в доме Диармада, – отбросил всякие подозрения. Они увели у меня превосходного жеребчика. Я бы с дорогой душой выручил за него тридцать фунтов. А уж услыхавши про такое великолепие и про то, какие деньжищи они отдают за все, что хоть чем-то напоминает лошадь, я до глубины души изумился. Услыхал, как люди говорят, что это просто купцы, что деньги у них казенные, что получили они их легко и что ничего иного не желают, как с той же легкостью их спустить. Сказал я себе тогда, что не диво, если и я смогу на этом заработать, раз представилась возможность. Попросил я шестьдесят фунтов – тут же их и получил. Полный карман свинцовых кругляшек! Они меня разорили! А мой превосходный крепкий жеребчик, которого я целый год откармливал! Да если б я не видел, как по-свойски они распоряжаются в доме Диармада Седого, не провернули бы они со мной такую проделку.
– Верно говоришь! – сказал другой со злостью в голосе. – Они и со мной такую же проделку провернули, а кабы не Диармад Седой да Сайв, у них бы не вышло!
– Все несчастье Диармада, – сказал Шенна, – в том, что не сумел он предвидеть, а они и его, и Сайв оставили нищими.
И рассказал им от начала до конца все в точности как оно и случилось.
– А конец всему этому такой, – добавил он, – что, боюсь я, у Диармада разорвется сердце, если уже не разорвалось, а бедняжка Сайв подвинется рассудком. Трех сотен фунтов лишиться! Всего, что вдвоем накопили! Я подобного разорения и не упомню. И сам нипочем не знаю, что им теперь делать.
– Боже, – сказал владелец жеребца, – как бы плохи ни были у нас дела, у них-то еще хуже. Если б ты этого не рассказал, от них я бы ни слову не поверил. Но, конечно, истину ты говоришь. Чего же ради она стала бы как дура расхаживать с ним по ярмарке в красном одеянии, если только не думала, что сватовство уже устроено?
– Свадьбу должны были сыграть в большом городе, – сказал Большой Тинкер. – Ближе к дому места не нашлось. Давно на свете живу, много хитрых штучек со мной провернули в свое время, но подобных фокусов до сего дня не видал, да уж и вряд ли увижу.
– Неужто с тобой больше провернули хитростей, чем ты сам провернул?
– Как есть воистину, – отвечал тинкер, – не припомню вот, чтоб хоть раз схитрил с кем-либо. Не помню – и всё тут.
И сказал он это таким невинным тоном, что все сразу засмеялись. Долетели до Сайв смешки, а как долетели они, так сразу ей взбрело на ум, что это над ней потешаются, ибо только что слушала она, как Шенна рассказывает про сватовство. И пока она это слушала, переполняли ее стыд и злоба. А уж когда расслышала она, как прыскают со смеху все, кто собрался на дороге, то словно взбесилась. Вылетела прямо к ним, снова спустила на Шенну всех свиней и собак за то, что тот не предупредил вовремя, прежде чем денежки ее уплыли с этим самым Шиги. А после спустила собак и свиней на тинкера – за то, что тот над ней потешался.
– Ах ты, шут, горшок ты битый! – закричала она. – Ни у тебя, ни у кого из твоего роду-племени на семь поколений права нет надо мной насмехаться!
Потом она развернулась к хозяину жеребца, потому что тот громче всех смеялся, когда увидел, как обошлись с тинкером.
– Мало тебе, – сказала она, – что с тобой такое приключилось! Да случись еще в семь раз худшее, и того было бы недостаточно! А коли тебе суют шестьдесят фунтов за твоего оголодавшего, заморенного, драного жеребца, значит, нетрудно смекнуть, что лишь нечестный человек способен предлагать за него такие деньги, да, видать, жадность тебя обуяла, а против жадности у тебя лекарства нету! Трижды двадцать фунтов за облезлого лохматого жеребца, которого и кормили-то не больше, чем старую овцу! Чтоб тебя приподняло да стукнуло, подлый, мерзкий скупердяй! Кто бы еще говорил!
– Тише, Сайв! – сказал хозяин жеребца. – Не хлопочи так. Сегодня на ярмарке столько было умалишенных, что я почти уверен: в скором времени непременно сыщется полоумный, что возьмет тебя в жены без приданого.
Тут Сайв наскочила на него, и прежде чем он понял, что ему грозит, вцепилась обеими руками в его бороду и давай за нее дергать. Уж она дергала и туда, и сюда, раза три-четыре заставивши его замычать, точно теленка, которому подводят нож к горлу. Но хозяин жеребца не ударил Сайв, хотя терпение было у него на исходе. Он выставил обе руки, оттолкнул ее от себя и побежал прочь. А руки девушки не остались пустыми. Казалось, у всех, кто там был, вот-вот душа вылетит от хохота, когда они увидели, какую трепку получил хозяин жеребца и как клочья его бороды остались между пальцев у Сайв.
Тем временем все больше людей возвращалось из погони за мошенниками. Как только они являлись, каждый спрашивал, с чего такое веселье или что происходит. Скоро все забыли о собственны