х бедах, и все беседы свелись к разговору вокруг несчастья, что постигло Сайв и Диармада.
ШИЛА: И правда, Пегь, если бы не все, что случилось дальше, то, как и сказал сам Диармад, их бы убили или сожгли бы живьем прямо в доме.
КАТЬ: Если б не Шенна, плохо было бы их дело.
ШИЛА: Да как же так, Кать? Хоть Шенна и сказал закрыть за ним дверь, разве Сайв не сама ее открыла?
КАТЬ: Дело не в том, открыла или закрыла, а в том, как хитро Шенна повернул закавыку со сватовством и тремястами фунтов и заставил всех об этом говорить. Вот что спасло их от людского гнева.
ПЕГЬ: И пусть Сайв не поняла этого, она оказала Шенне очень большую помощь в этом деле. Пока они смотрели на нее и какое-то время слушали, что она говорит, то убеждались и говорили друг другу, что она уж верно сошла с ума. Явились две ее соседки и отвели Сайв домой. И тотчас поползли слухи, что она совершенно спятила и придется, пожалуй, ее связать. Это избавило девушку и ее отца от всякой опасности. Всяк поверил, что они не виновны в деле с мошенниками и не знали никаких злодейских секретов и замыслов – да и вообще никто не пострадал больше них.
Глава восемнадцатая
Ночь была на исходе, а Кормак все не возвращался и от него не было никаких внятных вестей. Те, что лишились лошадей, начали тревожиться и устыдились. Они слышали слова, какие бросила Сайв хозяину жеребца, и в глубине души понимали, что она права. Не было среди них никого, кому ее замечания не подходили бы столь же полно, как и ему. Они осознали, что никому их толком не жаль и им самим не очень-то жаль друг друга. Собственное разумение подсказывало им, что, когда за лошадей их давали крупные деньги, выходило много больше, чем можно было выручить, – и они приняли эти деньги. Как только они уяснили правду, постепенно поняли про себя, что получили по заслугам, потому что понимали, что поддаются злой воле. Они разошлись по домам мрачные, скрепя сердце, недовольные собой и итогами прошедшего дня.
ШИЛА: Видать, много есть разных путей делать фальшивые деньги, кроме как дьявольскими чарами из кусочков шифера.
КАТЬ: Видать как есть. А еще, видать, редко случается, что человек достаточно честен, чтобы вернуться через неделю и принести настоящие деньги заместо фальшивых, как Михал Ремань.
ГОБНАТЬ: И кстати, по всему ясно, мало он получил благодарности. А он, как говорится, и имя сберег, и имущество.
КАТЬ: Какое такое имя он себе сберег, Гобнать? В честности или в колдовстве?
ГОБНАТЬ: К месту ты это сказала, Кать. Думаю, и в том, и в другом.
НОРА: Вряд ли, Пегь, была хоть какая-то надежда, что благородный человек вернется и раздаст настоящие деньги тем, кому он прежде дал фальшивые.
ПЕГЬ: Боюсь, Нора, случись так, те же люди сказали бы, что он спятил – настолько же, насколько Сайв, которую они посчитали безумной.
ГОБНАТЬ: Ой, Пегь, а ловко же Нора попыталась над нами пошутить. «Вряд ли была хоть какая-то надежда, что он вернется», – сказала она, будто хоть сколько-нибудь сомневалась в душе, что никакой надежды не было.
НОРА: Ей-же-ей, Гобнать, я ничего плохого в душе не замышляла. Только мне вот что кажется: Михал Ремань сотворил деньги колдовством из маленьких кусочков шифера и отдал их хозяйке таверны, чтоб получить назад свою шляпу. Однако он не успокоился, пока не вернулся через неделю и не принес ей настоящие деньги, ни сам он, ни кто другой ничего удивительного в этом не углядели. А вот кабы тот благородный человек вернулся да отдал честные деньги тем людям, каким отдал фальшивые, они сказали бы, что он выжил из ума, – настолько же, насколько и Сайв, как они думали. Вот я про что.
ПЕГЬ: Ты на это вот как посмотри, Нора: между этими двумя случаями есть разница. Михал Ремань был честный человек, владел он дьявольским умением или нет. А тот благородный человек был негодяй, какое бы благородство он ни выказывал.
КАТЬ: Воистину, такое мое мнение, что самые благородные господа и есть самые большие злодеи. Взять хотя бы того господина, какой выгнал из дома семью Мак Оунь. Говорят, у него был доход в десять тысяч фунтов в Англии. Только ему этого было мало. И тогда он явился к бедной семье Мак Оунь и выгнал их под ливень в рождественскую ночь. Там была пожилая пара, молодая пара и девять человек детей: старший одного возраста с Пегь, а самому младшему сравнялось всего три недели. Когда они оказались на улице под проливным дождем, молодой Шон Мак Оунь сделал для них навес у изгороди, чтобы укрыться. Так благородный господин вышел и развалил шалаш.
НОРА: Боже сохрани, Кать, неужели так и сделал?
КАТЬ: Честное слово, вот так и сделал! Пристав сказал ему, будто в законе есть какая-то лазейка и придется проделать ту же работу, чтоб выселить их из шалаша, что и из дома. Вот он и развалил шалаш на всякий случай. А потом, когда бедный старик заплакал и господин увидел, как тот рыдает, «си, – говорит, – хау зэ олд кок крайз».
ШИЛА: А это что еще такое, Кать?
КАТЬ: «Гляди, – сказал он, – как этот старый петух плачет».
ШИЛА: Ой, ну поглядите на него! Ведь он сам же его и заставил плакать!
ГОБНАТЬ: Я бы сказала этому господину то же, что Майре Парталань сказала человеку, который отобрал у нее годовой запас масла из-за того, что по закону она за себя постоять не может. «Честное слово, – сказала она, – хорошо, что существует ад!»
ПЕГЬ: Ох, осторожней, Гобнать! Откуда ж ей было знать, что она сама не попадет в ад!
ГОБНАТЬ: Возможно, она не от всей души это сказала, а только со зла – и серчать ей было на что.
ШИЛА: Не думаю, что была нужда говорить такое господину, какой выселил людей и разрушил их шалаш.
ГОБНАТЬ: Это почему же, Шила?
ШИЛА: Потому что Бог сам его накажет, без напоминаний, хвала Ему во веки веков.
ПЕГЬ: И что же он сделает, Шила?
ШИЛА: Он отправит этого господина в ад.
ПЕГЬ: А почем знать, Шила, что этот благородный человек не принес бы покаяния?
ШИЛА: Покаяние ему бы не зачлось, пока он не построит заново дом да не запустит туда Мак Оуней, живых и здоровых, как были до этого. И не даст им денег за весь вред, что причинил.
КАТЬ: Ай да молодец, Шила! Вот это разговор. Ужасно жаль только, что не ты пишешь нам законы. Ты бы поставила благородных на место, как уже давно пора сделать. Но послушай, Пегь, а правда, что благородные люди совсем не приносят покаяния?
ПЕГЬ: Эге! С чего это взбрело тебе в голову, Кать?
КАТЬ: Я все время слышу об их дурных поступках, о кривдах да вреде, какие они чинят бедным, как они их разоряют, притесняют, губят и гонят, обрекая на холод и скитания, зато никогда не слышала, чтоб благородный человек принес покаяние или возместил бы ущерб. Только бедные непрестанно каются. Веселенькое дело.
ПЕГЬ: Ну конечно, Кать, благородные люди тоже каются. Святая Гобнать из Балевурни была королевской дочерью, святой Кольм Килле[26] был сыном короля.
ШИЛА: Слыхала ты про это, Гобнать?
ГОБНАТЬ: Конечно, Шила, давным-давно. Она была дочерью короля, и, когда покинула дом отца, ангел велел ей не останавливаться и не искать приюта нигде, покуда не повстречает она девять белых спящих оленей. Пришла Гобнать в одно место и увидела там трех таких. Задержалась в том месте ненадолго. Затем отправилась в Кил Гобнатан, где повстречала еще шесть. Осталась и там на некоторое время, и потому это место названо Кил Гобнатан, то есть «Церковь Гобнати». После того пошла она в Балевурни, где обнаружила девять оленей. Там уже провела святая Гобнать всю свою оставшуюся жизнь, там и похоронена.
КАТЬ: Бьюсь об заклад, долго придется скитаться семье Мак Оунь, покуда благородный человек, какой их выселил, не покается и не пустит их обратно в дом.
НОРА: Надо думать, те господа, что живут сейчас, отличаются от благородных людей, какие жили в давние времена.
ПЕГЬ: Ну конечно. Думаю, не скоро еще промеж них увидят святого.
ГОБНАТЬ: А что там вышло у Кормака Носа, Пегь?
ПЕГЬ: О нем не было ни слуху ни духу еще неделю со дня ярмарки. Все понемногу успокоилось, ни Сайв, ни отца ее всю ту неделю не видели – не выходили они из дома. Те, кто больше всех понес ущерба от мошенников, меньше всего об этом говорили. А те, кто ничего не потерял, не закрывали рта, и каждый заявлял, что, будь у него только лошадь на продажу, уж он бы не дал себя так нагло провести.
Через неделю вернулся Кормак. Первым делом направился он в дом Шенны. Хозяин вышел ему навстречу – так же, как выходил встретить Шона Левшу в тот памятный день.
– Ну! – сказал Шенна.
– Повесили троих, – ответил Кормак. – А Шиги, или как его там зовут, ушел. Как ни старались мы, нам не удавалось их настичь до самого города. Я тотчас пошел расспрашивать людей короля, с которыми хорошо знаком, и изложил им все это дело. Никогда еще не видел я, чтоб все до единого так изумились. «Ух ты! – воскликнули они. – Ведь к нам сюда приходил человек, совсем недавно, поведал в точности то же и указал нам троих негодяев. Мы их немедля схватили, и, верно, завтра их повесят. Человек сказал, что самая большая вина не на этих троих, а на том, кто был их главарем и вожаком всех разбойников подобного сорта в Мунстере. Это человек по имени Шенна. Он уже давно изготавливает фальшивые деньги. Тем-то и известен он в своих родных местах, что прозябал в крайней нищете, за исключением последних пяти или шести лет. Зато теперь он самый богатый человек в Мунстере[27], а может, даже во всей Ирландии. И еще, – говорят они мне, – есть приказ от короля без промедления собрать помощь людьми и оружием, пойти и схватить оного Шенну, кто бы он ни был, и доставить сюда под арест». – «А где тот человек, что вам это рассказал?» – спрашиваю. «Да вот там он, внутри», – говорят. Заходим мы внутрь – а его и след простыл. Тут забегали они туда и сюда, стали его искать. Только найти так и не удалось, будто его земля поглотила. «А где другие трое?» – спрашиваю. «Вон они, в темнице», – говорят. «Посмотрим на них и расспросим», – говорю я. Зашли мы и расспросили их, каждого человека в отдельности. Все в один голос говорили вот что: фальшивые деньги чеканят где-то в городе. Только места ни один из них не знает. Они получали по кроне