– Я склонен думать, что ты принял хорошее решение, Диармад, – сказал священник.
Глава двадцать четвертая
Через неделю в маленьком поселке поднялся большой переполох. Приехали стража короля с капитаном во главе, все верхом, и на каждом шелковый плащ. Сбоку у каждого свисала сабля, а в руке – великолепная длинная пика. И стар, и мал выбежали на улицу, напирая друг на дружку и стараясь взглянуть на них.
Вместе с ними прибыли Сайв и Кормак в прекрасной карете, которую везли две королевские лошади. На Сайв был красный плащ, намного краснее и краше того, что носила она в день ярмарки. А черный плащ, в котором Пайлш видела Сайв в то утро, она, верно, припрятала. На шее у девушки виднелась золотая цепочка, такая толстая и тяжелая, что можно было принять ее за чересседельник повозки. На пальцах золотые перстни, а на туфлях – золотые пряжки. На голове у нее был не капюшон, а накидка, со всех сторон обшитая длинной бахромой с золотой канителью, ниспадающей с плеч. Каждая нить – длиной в полтора дюйма, и все они дрожали, сверкали и искрились в лучах солнца при каждом движенье кареты. У горла плащ застегивался на золотую пуговицу величиною с крону. Спереди и по краям расшили его золотой тесьмой в целых два дюйма шириной – такой блестящей и яркой, что при солнечном свете можно было принять ее за мерцающие языки пламени. Та золотая лента, что была на голове Шиги, когда тот носил фальшивые седины, украшала теперь ее собственную голову, поддерживая волосы[32].
Кормак сидел в карете рядом с Сайв. Он не надел никаких украшений и выглядел как обычно. Это был все тот же пристав. Все так же высокомерно скривлен рот, и щеки такие же, и толстая шея, и сопел и отдувался он так же, как в тот день, когда пришел брать плату с вдовы. Только теперь отдувался он тяжелее прежнего.
Карета остановилась у дома Диармада Седого. Сам Диармад стоял в дверях, подпирая плечами косяк. Сайв выпрыгнула из кареты и кинулась к нему.
– Ох! – воскликнула она. – Да что же с тобой приключилось-то! – И, обнимая его руками за шею, несколько раз поцеловала. – Ой, отец! – вскрикнула она. – Кожа да кости! Что же с тобою стряслось?!
– Простуда прохватила, телушечка моя, и пристала ко мне немножко надольше, чем я ожидал.
– Простуда пристала! – сказала Сайв. – Не простуда, а тяжелая болезнь к тебе пристала, а коли не так, не был бы ты в таком виде! Гляди, – сказала она, – одежда-то на тебе мешком висит. Что с ним стряслось, Пайлш? – спросила она старуху.
– Он только что перенес лихорадку, дай Бог здоровья всем, где говорят такое слово, – отвечала Пайлш.
– Лихорадка! – воскликнула Сайв. – Спаси нас, Царь Славы! Да что ж ты за человек такой и что ж за беда с тобой приключилась, раз ты такую болезнь подцепил без всякой нужды и надобности? Странно сказать, вот нельзя человеку даже из дома уйти ненадолго и оставить тебя на хозяйстве, чтоб ты не взял и не подцепил какую-нибудь дурацкую лихорадку. Ну погляди теперь, на кого ты похож! – И Сайв ударилась в слезы.
Следом за ней вошел Кормак.
– Воистину, Диармад, – сказал он, – ты хорошо перенес болезнь. На удивление хорошо, точно тебе говорю. У меня не было ни страхов, ни серьезных опасений насчет твоего выздоровления, однако я не думал, что ты так скоро выкарабкаешься. Должно быть, сердце у тебя очень сильное и здоровое, если ты уж до того крепок, перенесши такое.
– Да ты и половины об этом не знаешь, Кормак, – ответил Диармад. – Несколько дней назад ко мне сюда явилась женщина, и ты представить себе не можешь, как она меня перепугала. Такого испуга я не знал с рождения, считая даже ночь ярмарки. Она едва ли не в лицо мне сказала, что Сайв убили где-то по дороге на Север и что она видела ее мертвой. Не случись так, что пришел священник, и не объясни он, что в словах ее нет никакого смысла, у меня бы, верно, разорвалось сердце.
– Да кто же она, однако, такая? – спросил Кормак.
– Вот уж честно, не знаю, кто она. Я ее и до этого в глаза не видел, и, скажу тебе, нет у меня никакого желания увидать ее снова. Необычнее той женщины я отродясь не встречал.
– А что у нее был за вид, у этой женщины?
– Скверный вид, точно тебе говорю. Такой, как у грубой, корявой, костлявой карги, к тому же одноглазой, и рот у нее с одной стороны съехал почти на ухо, с позволения сказать.
– Есть у меня такая на примете, – сказал Кормак. – Вид у нее скверный, это ты точно подметил. Это ведь я выбил ей глаз и оставил такую отметину.
– Ты? – спросил Диармад.
– Вот именно что я. И сейчас расскажу тебе, как это было.
Было это, кажется мне, лет десять назад. Я как раз из Корка домой возвращался. Время стояло глухое, ночное, и проходил я поблизости от Сидоявленского моста. Я знал, что место это считают зачарованным[33], но ни страха, ни опасений на этот счет у меня не было. Я вообще не боюсь ничего такого, какой бы ни был на дворе час ночи, если занят я своим делом. Не могут духи тронуть того, кто при исполнении и сам с ними никак не связан, ни прямо, ни косвенно. Но когда человек по собственной воле, из чистого безрассудства идет в зачарованное место в неподходящее время, неудивительно, что ему всякое может привидеться. Так или иначе, краем глаза я, представь себе, заметил женщину, севшую на оглоблю с той стороны телеги, спиной ко мне. Как только я ее увидел, на меня прямо дурнота накатила, потому что место это пользовалось плохой славой. Но, что бы там ни накатило, длилось оно недолго. Скоро я ощутил что-то навроде человечьей руки, которая лезла мне за пазуху, – туда, где я держал несколько пенсов. И только почувствовал я ее, как сразу понял, что рука эта – живого смертного, и ухватил ее. Жилистая и сильная то рука была, с мощным развитым предплечьем. Она попыталась вырваться, но, скажу тебе, я сжимал и сжимал ее все сильней, и чем крепче мне удавалось ее сжимать, тем быстрее силы и бодрость духа возвращались ко мне. Уразумев, что вырываться бесполезно, женщина та затихла, однако лица ко мне не повернула. Когда она присмирела, пока я пытался прикинуть, кто же она такая, хватка моя мимовольно ослабла, рука соскользнула и женщина спрыгнула с телеги. Как раз когда она прыгала, одежда ее зацепилась за крюк или что-то вроде, и женщина опрокинулась. Как только она слетела на дорогу, ноги ее не удержали, а голова попала под колесо. Вот тут я и впрямь едва не лишился чувств. «Да у нее голова надвое раскололась!» – сказал я себе. Я тотчас же остановил лошадей. Тогда я был уверен, что женщина мертва, и всему, что произошло, кроме Бога у меня свидетелей не было. Я спрыгнул с телеги, и, пока обходил лошадь, женщина вскочила и кинулась через забор в рощу у дороги. «Ну, – сказал я себе, – хвала Царю Славы, вечная ему благодарность, – кто бы ты ни была, ты еще можешь выделывать такие штуки!»
Я поехал к мосту и остановился у придорожного трактира. С первыми проблесками дневного света отправился к тому месту, где видел, как она прыгала через ограду. На дороге растеклась лужа крови там, где она ударилась, и широкий кровавый след шел по земле до самой изгороди, а затем и по самой изгороди, через которую она перескочила. Я направился за ней по кровавому следу через рощу на северо-восток и дальше, через поле, что было за рощей, покуда не набрел на маленький домик – убогую, невзрачную хижину в северо-восточном углу поля. Кровавый след тянулся по земле до самой двери. Я нажал рукой на засов, и дверь отворилась. Я вошел. Напротив очага увидал я женщину, которая сидела на скамеечке и раскачивалась туда-сюда, будто в большом горе, рыдая и всхлипывая.
«Мир вашему дому», – сказал я.
Она вскочила и повернула ко мне лицо. Голова ее была замотана тряпкой – вся, кроме одного глаза, и глаз этот совсем заплыл. Она бросилась передо мною на колени.
«Спасением своей грешной души заклинаю тебя, Кормак! – вскричала женщина. – Не выдавай меня закону в этот раз! У меня там мать. Без ума, без рассудка, без зрения, без чувств, уж два года и пять месяцев сравняется в эту субботу, как она лежит. Если теперь меня схватят, она умрет от голода. Рядом не будет никого, чтоб позвать к ней священника или брата-монаха, и даже протянуть питья! Заклинаю тебя вечной любовью Иисуса Христа в небесах и Девы Марии и душой моей собственной матери, не забирай меня от этого несчастного создания!»
«Несчастное создание» было верным поименованием для этой старушки. Да и саму молодую женщину вполне справедливо можно было б назвать еще одним несчастным созданием – после того, что с нею сталось. Я повернулся к двери и сказал так: «Вчерашней ночью я возвращался домой из Корка, и какая-то женщина села на повозку рядом со мной, притворившись, будто она призрак, – спаси нас, Господи. Она сунула руку мне за пазуху и думала было забрать у меня деньги, только ей не удалось, – уж я не знаю, какое дело призраку до серебра и золота. Я схватил эту руку. Странный это был дух – с рукою из плоти и крови. Думал я задержать ее и привести с собой домой, чтобы узнать, что же она за призрак. Но она оказалась для меня слишком проворна. Рука ее выскользнула, и она спрыгнула с телеги. Колесо наехало ей на голову. С этим я ничего не смог поделать. Божьим Промыслом (хвала ему во веки веков!) она не убилась на месте, но, думаю, сей случай послужил ей достаточным наказанием на этот раз. Я не знаю ни кто она сама, ни из какой семьи. Но ежели только услышу, что она снова взялась за такие шутки, или увижу ее в деревне или на дороге, то немедля предам в руки закона». И вышел за дверь. Думаю, ни одному христианину не выпадало еще столько благословений, сколько послали мне вслед тем летним утром на восходе солнца, когда я возвращался на юг через поле из того маленького домика.
Но явился я к тебе не за этим, а вот зачем. Мне нужно тебе кое-что изложить, Диармад. Мы с Сайв подумали, что нам будет лучше провести остаток дней вместе. Как думаешь, найдется ли за мной какая-нибудь провинность, из-за которой я не м