Шенна со священником разговаривали на ярмарочном поле после того, как были розданы лошади. Капитан подошел к ним попрощаться со священником, и в это самое время к ним присоединился не кто иной, как Кормак.
– Ну, святой отец, – сказал Кормак, – теперь, когда дело сделано и все довольны, может, и нам вреда не будет заняться немного другим делом. Не уходи, Шенна, – попросил Кормак. – И ты тоже, твоя милость, – обратился он к капитану. – Вы оба завершили то дело, а теперь буду рад, если вы поприсутствуете при разрешении моего.
– Что до Шенны, – сказал капитан, – его дело мы вот только что разрешить не смогли. Так что остается мне сейчас лишь проститься с вашим священником и со всеми вами, прежде чем отправиться в Тот-Далекий-Город. Но каким бы ни было твое другое дело, Кормак, если ты хочешь, чтобы я ради него задержался, я задержусь. Надеюсь, святой отец, – сказал капитан священнику, – ты доволен нашей сегодняшней работой?
– Очень доволен, твоя милость, – сказал священник. – Передай мой искренний сердечный привет и наилучшие пожелания Его Величеству, когда будешь беседовать с ним, и скажи, что я не в силах выразить Его Величеству свою благодарность – как и все мы – за то, что он сделал для этих бедных людей, потерявших свою собственность. Передай Его Величеству, что люди этих мест долго будут помнить сей благородный поступок, и если только у короля когда-нибудь возникнет потребность в помощи от нас – не приведи, Господи, чтобы такое случилось, – но если только случится, скажи ему, что нет ни одного человека в нашей округе, какой не рискнул бы жизнью ради своего короля.
– Его милость капитан знает, святой отец, – сказал Кормак, – что я сам нередко говорил ему об этом с тех пор, как король отдал приказ разыскать тех лошадей и вернуть бедным людям.
– Разумеется, ты говорил, Кормак, – подтвердил капитан. – Очень часто говорил, уж не бойся, что об этом забудут. Однако прежде всего нам не стоит забывать о собственных делах. Что у тебя за дело, Кормак? Надеюсь, оно не поставит нас в такое же затруднительное положение, в каком мы недавно оказались, пока Шенна не вызволил нас оттуда.
– Об этом и речь, Кормак, – сказал священник. – Что за вопрос ты хочешь решить?
– Я приходил к твоему дому, святой отец, чтоб поговорить с тобой о моем деле. Но ты ушел раньше. Мне сказали, ты отправился сюда, и я последовал за твоим преподобием.
– Это очень хорошо, – сказал священник. – Теперь мы все собрались. Чего же ты хочешь, Кормак?
– Да вот, святой отец, – сказал Кормак. – Пристало мне сделать небольшую перемену на жизненном пути[34].
– Перемену на жизненном пути, – повторил священник, весьма удивившись. – Надеюсь, Кормак, ты не думаешь бросить обязанности пристава?
– Полноте, святой отец, – сказал Кормак, – я уверен, ты прекрасно знаешь, что я не собираюсь бросать обязанности пристава. Но твое преподобие гораздо шутить. Вот и теперь тебе угодно немного посмеяться надо мной, особенно раз я так редко даю для этого возможность.
– Честно сказать, Кормак, – сказал священник, улыбаясь, – здесь вовсе не над чем шутить и смеяться. Ты называешь это «небольшой переменой», а мне кажется, что перемена эта очень велика. Но будь она велика или мала, одно только верно. Если жена предназначена мужу своему для помощи и поддержки, не думаю, что где-нибудь найдется еще человек, какому его жена будет такой помощью и поддержкой, какой станет Сайв тебе, когда ты на ней женишься.
– Благослови меня своей рукою, отче, – сказал Кормак, – в шутку или всерьез ты это говоришь, тебе пристало говорить истину. Так когда же будет удобно твоему преподобию прийти и связать нас узами брака?
– В любое время, какое будет удобней тебе самому, Кормак, – ответил священник.
Глава двадцать шестая
Время было назначено. Прежде чем люди короля покинули поселок, их оповестили, что день назначен – и что именно это за день. Приехавши домой, они рассказали об этом королю. Король без промедления направил гонца с подношением вина к празднику и с кольцом для Сайв. Гонец основательно поторопился. Он успел как раз к утру свадьбы, проведя в дороге целую неделю – и днем и ночью. Были у него и лошадь, и повозка, а в ней – изрядно всякого груза. Стояла в повозке корзина, прекрасная большая корзина, плетенная из белых прутьев, до краев наполненная бутылями с вином. И было в ней, думается, сто дюжин бутылей вина. Может, было и больше, но меньше уж точно не было. Вокруг каждой бутылки вдосталь соломы, чтобы ничего не побилось. Ни одна бутыль не пострадала, и ни единой гонец не открыл. Правда не открыл. А ему и нужды не было. У него имелось предостаточно еды и вдобавок самых разных напитков. Кроме корзины с бутылями, вез он в повозке огромную бочку вина. И было в той бочке не менее ста двадцати галлонов. Уж я вам скажу, лошади мало не показалось.
Вез гонец золотое кольцо. Кольцо это дал ему сам король, чтобы вручить Сайв. Обручальное кольцо. В кольцо был вделан драгоценный камень величиною с заячий глаз, и в темноте испускал тот камень свет, словно блуждающий огонек. Увидавши это кольцо и камень в нем, Сайв едва не лишилась рассудка от радости, важности и гордости.
– Ой, отец, – сказала она, – взгляни на это!
– Вижу, телушечка моя, – сказал Диармад. – На твоем месте, – добавил он, – я бы никому этого кольца не показывал. Есть на свете такие люди, Сайв, доченька, для которых человеческая жизнь и булавки не стоит, лишь бы завладеть чем-то подобным. Положил бы я его под замок – на твоем месте.
– Пожалуй, я последую твоему совету, – сказала Сайв. – Хватит с меня и других колец.
И она последовала отцовскому совету. Положила кольцо обратно в коробочку, где оно лежало, захлопнула ту коробочку крепко-накрепко, да заперла ее под замок. Других колец ей и впрямь хватало.
Наступил вечер. Стали собираться приглашенные на свадьбу.
Явился Шон Левша со своей дочерью. Явилась Дева с Крепкого Холма со своей семьей. Явилась Нора с Плотинки и двое ее братьев, двое лучших танцоров в округе. Нора и сама была лучшей танцовщицей из всех, что там собрались. Явился хозяин жеребца. И когда кто-то спросил, где же остатки его бороды, тот ответил:
– Вырвала она бороду и покраше моей – и нам с тобой обоим повезло, что так случилось. Ведь кабы нет, пришлось бы нам куда хуже: остался б я без жеребчика, а ты без денег. Из-за той бороды, что выдрала Сайв, тебе досталось больше денег, чем ты выручил бы за лошадь, будь она у тебя сейчас.
– Вот уж нет, – сказал другой. – Не было коня лучше моего на ярмарке в тот день.
– Сказал бы я, что ты прав, если б слышал, что такое говорили покупатели. Но, как бы там ни было, мало бы тебе вышло пользы, кабы не тот поступок, что совершила Сайв.
– И не говори! – сказал другой.
Пришел Большой Тинкер. Весь солнечный, радушный, улыбчивый, и глаза его смеялись.
Он был любезен, красноречив и говорил только хорошее. Не стоило бояться, что в компании повиснет грозное или неловкое молчание, когда тинкер поблизости. Он всегда находил, что сказать, чтобы развеселить людей, и рассмешить их, и подтолкнуть к беседе так, чтобы они не думали, будто лишь им и приходится начинать разговор. Но уж коли ему перепало выпить один-два стаканчика доброго испанского вина из запасов короля, для него и вовсе не осталось границ. Однако лучшим среди его прочих прекрасных качеств было то, что его невозможно было разозлить. Если тинкер замечал любых двоих, что уже готовы кинуться друг на друга, гнев их проходил, и они смеялись, стоило ему бросить меж ними два слова.
Был там и Шенна – тихий и задумчивый, как обычно; размеренно дыша, закрыв рот и широко раскрыв глаза, он недвижно глядел вдаль, и можно было подумать, будто ему виден иной мир. Почти весь вечер он просидел рядом со священником и Шоном Левшой. Шенна почти ничего не говорил по собственной воле, а лишь когда его спрашивали, и уж точно можно было не бояться, что он примется настаивать на своем, говоря хоть с кем-то.
Хотите верьте, хотите нет, но Микиль тоже там был, а с ним и мать Микиля.
КАТЬ: Да ни в жизнь! После того-то, как он обозвал Сайв мерином!
ГОБНАТЬ: Погоди, Кать. Не называл он ее мерином, он только пожалел, что не назвал.
КАТЬ: Да он называл ее и словами похуже. Он назвал ее «рухлядь бесстыжая» – и чуть было не поплатился за это.
ПЕГЬ: Когда Сайв вернулась домой из города, первое, о чем рассказала ей Пайлш, – что мать Микиля часто приходила и проводила в доме ночи напролет, заботясь о больном, а сиделка покуда могла немного вздремнуть. Как ни зла была Сайв, это тронуло ей сердце. Прежде чем пригласить кого бы то ни было, она сама отправилась в дом вдовы и сказала ей, что та может приходить.
– И вот что, – сказала Сайв. – Если вы с Микилем к нам не придете, никакого пира у нас вовсе не будет. Я понимаю, что отец мой пока еще очень слаб. И я крепко запомнила, что если бы не ты и не дочь Шона Левши, лежать бы ему сегодня в земле. Я никогда не доверяла сиделкам. Сколько раз такая разбойница доводила больного до обострения, а у самой на уме лишь бы устроить себе стол да ночлег подольше. Так ты придешь? – спросила она.
– Еще бы не прийти. Будь спокойна, – ответила вдова. – С чего бы мне не прийти?
– А Микиль придет? – спросила Сайв.
– Конечно, придет, не бойся, – сказала вдова.
Вот они и пришли.
Диармад не уставал изумляться, глядя, как Микиль пришел помогать, а Сайв распоряжается им и зовет его по имени, говоря: «Микиль, сделай это», «Микиль, сделай то», «поди сюда, Микиль», «подыми-ка вот это вместе со мной» – и слева, и справа, и повсюду. «Чудны дела твои, Господи, – сказал про себя Диармад. – Как знать, что еще нас ждет».
На свадьбу собралось множество гостей, но даже при том еды и напитков оказалось более чем достаточно. Сайв и ее отец подготовили все без всякой скупости, щедро и с размахом, и, уж будьте покойны, никого из присутствующих ничем не обидели. Когда накрыли стол, вам бы стоило на него взглянуть. То был просторный, широкий стол – даже не стол, а два стола, составленные вместе. Во главе, как раз напротив священника, лежал кусок говядины – громадный, словно бочонок. Что до блюда под этим куском мяса, сильней всего на свете Большого Тинк