? Не думаю.
Я подтягиваю перчатки и окидываю взглядом собравшихся. Готова поклясться, что все в церкви притихли, когда вошли мы с мамой. Мистер Суитинг скомканно поздоровался, а затем уткнулся в молитвенник, как почти все остальные. Я оглянулась, думая, что увижу Берти Фишера на задней скамье, но его не было. Только миссис Далвич, аптекарша, сидящая на своём обычном месте на передней скамье, повернула голову и кивнула мне. Я скованно улыбнулась в ответ и вдруг с содроганием осознала, что если бы в прошлую субботу, когда мы гуляли вместе, Салли всё-таки запустила бы камнем в её окно, то, скорее всего, леди Стэнтон её бы уволила и сейчас Салли сидела бы здесь, со мной, и сдерживалась, чтобы не смеяться во время пауз в проповеди.
Родных Салли в церкви нет, что неудивительно, учитывая, в каком состоянии была её мама, Анни Хаббард, когда мы чуть ранее заглянули к ней. Знаете, как иногда говорят про людей, что они сломлены? До сегодняшнего дня я не представляла, насколько это точное выражение. Внутри не горел свет, и на наш стук никто не ответил, и тогда мама толкнула заднюю дверь, охнула и бросилась к очагу, в котором едва тлел огонь. В промёрзшем насквозь маленьком домике было так темно и мрачно, что я не сразу поняла, что груда тряпья, которую мама притянула к себе, это Анни – скорчившаяся, словно брошенная марионетка: ниточки гордости и надежды, столько лет помогавшие ей держать спину прямо, были безжалостно перерезаны в один миг. Мама говорит, что Анни Хаббард всегда была красивой женщиной, с такими же рыжими волосами, как у её дочери, но прямыми и гладкими, словно шёлковые нити; когда-то её избирали Майской королевой. С роднёй Салли было весело: они любили подурачиться и посмеяться. Они готовы были отдать последнюю рубашку, если тебе она была нужнее. Я помню, как мы с Салли играли в догонялки, и отец семейства присоединился к нам, а Анни смеялась над чудачествами мужа, держась обеими руками за беременный живот. Но всё это было до несчастья в шахте. После они замкнулись в себе – и вот к чему это привело.
Мама заново затопила очаг, а я прибралась и положила в буфет хлеб и яйца, которые мы принесли. Я не обращала внимания на резкий запах самогона, пропитавший весь дом, и беспрестанное капанье воды из дыры в крыше в подставленное ведро. Мы ушли, пообещав помочь чем можем.
Я не нарушу своё слово. Ни за что.
Викарий продолжает бухтеть.
– Мы должны молиться за тех, кто сбился с прямого пути, – нараспев читает он, и я мысленно закатываю глаза. – Кто бы мог подумать, что в этой маленькой общине затаилось такое зло?
Что?!
Я тут же сажусь прямо. Среди собравшихся проносится шепоток. Я наклоняюсь к маме и шепчу ей на ухо:
– Он говорит о Салли, да? Он прямо утверждает, что она виновна!
Мистер Тейт, повысив голос и с большим жаром, продолжает:
– Пришло время нам объединиться, дабы изгнать зло, отвергнуть тех, кто отрицает закон Божий. Единственный путь к истинному спасению – это молиться всем вместе, обращаться к церкви за наставлением и следовать за праведными. Те, кто отринет наставления, – он обвинительно указывает на собравшихся и проводит пальцем по каждой скамье, пока все стыдливо не сжимаются, – все до единого грешны, как та нечестивая кровожадная девчонка! – Последние два слова он выкрикивает и ударяет ладонью по кафедре.
Чей-то нервический смех быстро сменяется напускным кашлем. Мама берёт меня за руку и сжимает её.
– Боюсь, теперь он в бешенстве, – шепчет она, и сердце у меня радостно трепещет. Возможно, это оттепель.
Я киваю:
– Как дикий зверь, загнанный в угол.
Мама вопросительно смотрит на меня.
– Папа так говорил, – объясняю я.
Наконец служба подходит к концу, и мы быстро поворачиваемся к алтарю, осеняем себя крестным знамением и спешим к выходу. У огромных дверей, прежде чем выйти на волю, нам приходится пожать вялую и потную руку викария.
И тут за церковной оградой я вижу его: он стоит, положив обе руки на низкую стену, огибающую двор. Он манит меня к себе, я оставляю маму и иду по тропинке к нему.
– Берти, – спрашиваю я, – что ты здесь делаешь? Брайди с тобой?
– Я должен был увидеть вас, мисс, – отвечает он. Берти весь чистенький, сияющий и причёсанный, светлые волосы кажутся белыми в прозрачных лучах утреннего солнца. На нём его лучший воскресный костюм, как будто он собрался в церковь или в гости. – Брайди дома с мамой.
– Ты сегодня такой красивый, Берти. Кажется, я видела тебя в церкви.
Он улыбается, подыгрывая мне:
– Вы знаете, что меня там не было, мисс.
Он прав. Я знаю. Его тело такое же прозрачное, как пар от дыхания на морозе, и сквозь его маленькие невесомые руки я вижу заскорузлое дерево старой ограды. Скорбь оглушает меня и поражает в самое сердце. Ко мне не сразу возвращается дар речи, а когда я заговариваю, мой голос дрожит:
– Берти, что с тобой случилось?
– Я зашёл внутрь, – отвечает он, – а потом уснул.
– Правда? – спрашиваю я.
– Вы должны сказать им, – говорит он, кивнув на церковь, – им нужно туда пойти. Я пошёл, потому что хотел помочь.
Горячая крупная слеза скатывается по моей щеке.
– Куда пойти, Берти? – спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.
– В шахту, мисс. Они должны пойти в шахту. Там вода, – говорит он и тянется ко мне. Я чувствую, как на мою руку что-то давит, и, взглянув на неё, вижу на рукаве платья отпечаток ладони. Мокрый отпечаток. – Скажите моему папе, что мне жаль.
Только не опять. Хоть бы это больше не повторилось! Я закрываю глаза – и вижу силуэт Берти, сияющий во тьме.
– Я знал, что вы шепчущая, мисс. Я рад, что сейчас смог увидеться именно с вами, – и затем шёпот, дыхание, смешанное с ветром. – Ваш папа сказал привести вас. Торопитесь.
– Берти? – зову я, но он уже исчез. Я опираюсь на ограду и вытираю ладонью обожжённое слезами лицо, вопль отчаяния рвётся у меня из груди. Но стоять и скорбеть нет времени: я должна привести помощь. Я должна привести помощь сейчас же – или мне придётся оплакивать их всех, а не только моего милого, весёлого, чудесного Берти. Запечатав слёзы в ноющем от боли сердце, я бросаюсь бежать.
Не важно, что обо мне подумают. Я бегу обратно к церкви, крича во весь голос, сколько позволяют лёгкие:
– Несчастный случай! Несчастный случай в шахте! Пожалуйста, быстрее, надо идти туда, надо помочь!
– Откуда ты знаешь? – кричит чей-то голос.
– Я… я… пожалуйста, я просто знаю. Я слышала… кое-что, – говорю я.
– Надо её послушать: она одна из этих! Из вырод… шепчущих! – кричит мистер Суитинг. По толпе проносится громкий шёпот, и я подхожу ближе к маме.
– Успокойтесь, все, – мистер Тейт смотрит на меня поверх очков. – Мисс Девона, ваше поведение совершенно неуместно. Что вам взбрело в голову на этот раз? Сейчас в шахте никого нет. Сегодня воскресенье.
– Нет, есть! – кричу я в ответ. – Рабочие пошли туда, они чинят рельсы и тележки на следующую неделю. Пожалуйста, мистер Тейт, вас они послушают. Пожалуйста, мы обязаны пойти! Там был потоп! Мама, скорее, мы должны пойти туда!
– Я верю своей дочери, – говорит мама. – Нужно идти к шахтам. – Она поворачивается к настороженной толпе. – Обращаюсь ко всем: мы должны поспешить. Случилось чрезвычайное происшествие, и нам потребуется помощь каждого физически здорового мужчины. На месте есть спасательное снаряжение – идёмте!
– При всём уважении, миссис Девона, – начинает мистер Тейт, зло поджимая губы, – нам всем известно, что Маргарет имеет склонность к… некоторым причудам, но сейчас она зашла слишком далеко. Возможно, ей бы пошло на пользу временное пребывание в бристольской лечебнице для душевнобольных. На мой взгляд, это наиболее подходящее место для всех так называемых шепчущих. – Его взгляд ввинчивается в мой чепчик, в мой мозг, но мне всё равно.
– При всём уважении, мистер Тейт, мы оба знаем, что иногда стоит прислушиваться к… интуиции моей дочери, – отвечает мама. Затем наклоняется к священнику, понижает голос и буквально шипит ему в ухо: – Если из-за этой задержки хоть один волос упадёт хоть с чьей-нибудь головы, то клянусь вам – я не успокоюсь, пока вы не поплатитесь за всё, даже если ради этого мне придётся камня на камне не оставить от Англиканской церкви.
С другого конца долины до нас доносится низкий протяжный вой сирены, отчего смятение толпы переливается через край, как вода, вскипевшая в заполненном доверху котелке, и звенящая в воздухе паника становится буквально осязаемой.
Преподобный Отто Тейт сглатывает и обращается к моей матери:
– Возьмите мой экипаж. Он вмещает минимум семерых.
И мы бежим.
9
После катастрофы в воздухе разливается странная тишина, пронизанная только плачем тех, кто лишился своих любимых.
Генри Фишер, отец Берти, был первым, кто несколько дней назад заметил, что из скалы сочится вода, поэтому работы в том туннеле были прекращены в ожидании, пока вода высохнет, как это обычно бывало. Для тревоги не было причин. В это время рабочие как раз могли проверить общее состояние шахты и тележек для угля.
В воскресенье Генри приехал в шахту очень рано утром, его сын Берти бежал вприпрыжку рядом с ним.
Тележки, требующие ремонта, были сложены в глубине шахты, поэтому Генри спустил вниз клеть с двумя мужчинами, Артуром Дэвисом и Джеральдом Падди, а Берти остался с ним наверху. Берти был слишком юн, и ему не разрешали спускаться так глубоко, что всегда вызывало у него резкий протест. Ему нравилось слушать вульгарную болтовню шахтёров, и он терпеть не мог стоять в стороне, поэтому время от времени отец уступал и разрешал сыну кататься с рабочими вверх-вниз, лелея тщетную и необоснованную надежду, что, может, тогда Берти оставит свою навязчивую идею стать шахтёром. Однако сегодня Генри отправил Берти домой: работы предстояло много, и мальчик бы только мешал. Берти яростно протестовал, и потребовалась хорошая затрещина, чтобы он ушёл.