Позже, завёрнутый в одеяло и дрожащий не только от холода, Генри не мог сказать, почему он решил снова проверить тот туннель. Двое рабочих уже час были внизу и чинили тележки, когда он пошёл туда. Увидев, что тонкая струйка превратилась в поток, хлещущий из скалы, как из водопроводной трубы, Генри крикнул остальным рабочим, чтобы они забирались в клетку и поднимались. Его голос потонул во внезапном громоподобном треске разламывающейся горной породы.
Генри побежал и, ничего не видя перед собой, прыгнул и, чувствуя острую боль в запястье, схватился за цепь в клетке, а за его спиной скала раскололась, и в туннель хлынула вода: разъярённая, чёрная и густая от угольной пыли, точно чернильное щупальце чудовищного спрута, она с рёвом понеслась в шахту. Артур Дэвис, находившийся на глубине вместе с Джеральдом, говорил, что они подумали, будто начался обвал шахты – такой стоял грохот, – и оба пригнулись, закрыв руками головы: инстинктивное, но бесполезное действие.
Вода обрушилась вниз, в беспричинной ярости сметая и дробя все лампы, погружая шахту в бескрайнюю темноту; она всем весом накрыла рабочих и сбила их с ног. Оба сразу же оказались по пояс в воде, а поток, бурля и клокоча, тащил их прочь от края ямы. Оба отчаянно пытались уцепиться хоть за что-нибудь – Артур схватился за поручень, а Джеральд из последних сил попытался удержаться за его куртку, но тщетно: промасленная кожа выскальзывала из рук.
Джеральд пошёл ко дну, зовя свою маму.
Артур, медленно, дюйм за дюймом, в одиночку добрался до клетки, двигаясь на чёткий, ритмичный звон, – как позднее выяснилось, это Генри, по-прежнему держась за цепь, постоянно бил по металлу стальным носком сапога – и, оказавшись в нужном месте, подтянулся на руках. Так они и сидели там, наверху клетки, Артур и Генри, недосягаемые для воды, дрожащие и откашливающиеся. Они прижались друг к другу, чтобы согреться и унять дрожь, и постепенно рёв воды начал стихать: заканчивался прилив в устье реки Северн и давление в проломленном туннеле спадало. Артуру и Генри оставалось только ждать, пока кто-нибудь заметит их отсутствие и поднимет тревогу. Оба знали, что это случится только к ночи, через несколько часов, и одному лишь Небу известно, продержатся ли они столько времени. Может, Генри вскарабкается по цепи?.. Нет, это ему не под силу, у него сильно повреждено запястье. Он проклинал себя за то, что отослал Берти.
Берти. Тогда Генри ещё не знал, что его сын не послушался и не ушёл домой, а вместо этого, дождавшись, когда отец отвернётся, забрался в клетку. Он терпеть не мог оставаться в стороне.
Только через несколько часов они найдут его тельце – маленькое и изломанное, свернувшееся, словно лист платана, – под водой, на дне клетки. Мой папа подошёл к нему, поднял его как можно бережнее, и голова Берти упала ему на плечо, как если бы мальчик просто заснул. А затем, пока трое мужчин плакали, завыла сирена, хотя ни один из них не включал её.
Мы подготовили тела.
Один мужчина, один мальчик.
Мне больше небезопасно оставаться в деревне. За одну ночь появились надписи на стенах, на всех плакатах, поверх изначального текста, теперь красуется: «Пегги Девона должна сгореть! Смерть всем выродкам!»
Поэтому после похорон я уеду, а крики и вопли наших соседей и друзей – «Выродок! Выродок!» – будут звенеть у меня в ушах.
Мистер Блетчли предложил мне убежище: моим новым домом будет спиритический салон. Папа твердит мне, что это ненадолго, что он будет ждать моего возвращения в деревню. Мама совершенно подавлена – сам факт, что она согласилась на это, говорит о том, как она боится, но она старается держаться как можно мужественнее. И я должна брать с неё пример, потому что пусть моя жизнь теперь и под угрозой, но есть человек, которого я обязана спасти. У меня нет выбора. Я не могу потерять ещё одного близкого человека.
Салли, я иду к тебе.
Бристоль
10
Мы приезжаем в Бристоль в сумерках, как раз когда небо подёргивается угольной пылью, стирающей дневной свет. Путь от дома казался бесконечным, мы несколько часов ехали по тёмной извилистой дороге вдоль реки Эйвон, пока впереди не замаячил Клифтонский мост. Никогда ещё я не уезжала так далеко от Элдерли.
– Неплохо, а? – мистер Блетчли стучит по стенке кареты тростью с серебряным набалдашником. – Джеффри, притормози, пусть она всласть полюбуется!
Я мысленно вздыхаю. У меня совершенно нет настроения восторгаться этим инженерским чудом, хоть сама по себе остановка и кстати: обивка в салоне такая жёсткая, что поездка в экипаже немногим приятнее, чем в телеге с сеном, и от тряски мои внутренности скрутило, как масло в маслобойке.
Мост похож на разрезанную пополам арфу. Не слушая разглагольствования мистера Блетчли, – по его словам можно подумать, будто он всё построил собственноручно, – я выхожу из кареты, чтобы размять ноги и получше рассмотреть мост. И тут я вдруг испытываю знакомое ощущение: будто кто-то щекочет мне затылок, и кровь начинает стучать в висках. Кто-то зовёт меня.
– Я жду, – говорит голос, когда я протягиваю руку к воде. – Мы все ждём.
Все?
Я оглядываюсь. Они повсюду – по крайней мере, в тот миг мне так кажется: духи мечутся в коричневой пенящейся воде и тянут руки, словно хотят схватить меня. В страхе, что на меня сейчас что-нибудь бросится, я опрометью бегу назад, на дорогу, со всех ног мчусь к карете и неуклюже забираюсь внутрь.
На лице мистера Блетчли недоумение сменяется беспокойством.
– Трогай, трогай, ТРОГАЙ! – кричит он и стучит по стенке своей тростью. Лошади ржут, встают на дыбы, и мы едем дальше, подскакивая в карете, как два игральных кубика в стаканчике.
Когда я перевожу дыхание, мистер Блетчли спрашивает меня, что случилось, что я видела. Но я не могу ему ответить – потому что как я вообще объясню ему, что видела в воде десятки людей? Мёртвых. Хороших и дурных. Выжидающих.
Наверное, в этом есть логика. Здесь, в городе, проживает в тысячу раз больше людей, чем в нашей крошечной деревне. А значит, в тысячу раз больше смертей и в тысячу раз больше духов. Получается, я видела всех тех духов во время горения? Неужели здесь ежедневно умирает столько людей?!
Я стараюсь мыслить рационально, но руки всё равно дрожат; оставшаяся часть поездки проходит в молчании – до тех пор, пока мистер Блетчли не сообщает, что через несколько минут можно будет выходить. Мы находимся недалеко от модной Парк-Стрит, в полумиле от собора и миле от зоопарка, где слон по кличке Зеби заработал себе репутацию любителя соломенных шляп. Площадь Бекфорд гордо выделяется на фоне бесчисленных домов вокруг. В крошечном доме под номером семь, на самом верхнем этаже – теперь моя спальня. Небольшое окошко расположено под самым потолком, и мне приходится вставать на цыпочки, чтобы выглянуть наружу.
За окном темно хоть глаз выколи, но мистер Блетчли заверяет меня, что вид из моего окна отменный. Я различаю выкрашенные в медовый цвет дома напротив: все с террасами, в каждом по восемь окон со свинцовыми наличниками, по тёмной створчатой входной двери с поблёскивающим медным молотком. В центре площади есть ухоженный зелёный участок, огороженный забором, а если прижаться носом к стеклу, то видно холм Брэндон, с вершины которого, по словам мистера Блетчли, можно обозреть весь Бристоль. Если я заберусь туда, то пойму, где находится тюрьма, в которой сейчас Салли. Ох, Салли! У меня щемит сердце. Подумать только: она одна, в холодной мрачной камере… Это невыносимо. Совершенно невыносимо. Я должна повидаться с ней! Я должна ей помочь!
А ещё мне нужно добраться до особняка Клифтон. Если мне удастся поговорить с духом леди Стэнтон и выяснить, что с ней случилось на самом деле… И что тогда? Я не знаю. Но пока что другого плана у меня нет. Я делаю запись в своём маленьком дневнике, для которого мама специально сшила крепкую аккуратную обложку из плотной хлопковой ткани в полоску.
«Знание – это сила, мама», – заученно повторила я, когда она увидела, до чего я додумалась.
«Верно, – кивнула она, причём уголки её губ дёрнулись вверх, – но пусть это останется между нами: я не уверена, что в данном случае твой отец с этим согласится».
Я прижимаю дневник к лицу и вдыхаю запах; слабый аромат маминых фиалковых духов вселяет грусть, но в то же время наполняет силой. Я запихиваю дневник под стопку одежды, подальше от чьих-либо глаз. Осторожности много не бывает, особенно в большом городе.
Окинув взглядом комнату, я вижу, что она довольно милая, скорее всего здесь недавно сделали ремонт. Оштукатуренные стены чистые и светлые, и здесь есть умывальник, камин, небольшой стол, стул и кровать с медной отделкой и белым покрывалом, на котором вышиты крошечные синие цветы. Подобная приятная обстановка успокаивает: после инцидента у моста мне было, мягко говоря, не по себе, а то, что случилось сразу после нашего прибытия, только усугубило моё состояние.
Снаружи дом под номером семь почти не отличается от других домов на площади, он тоже красивый, аккуратный и солидный. Но внутри он… необычный.
Я не сразу заметила, насколько необычный – у меня и без того голова пошла кругом от огромных лестниц, обшитых деревом стен и люстр размером со стол, увешанных хрустальными подвесками. Потолки украшены лепниной в виде цветов и лент, на полах – восточные ковры. Стены выкрашены в винный, небесно-синий и мятно-зелёный цвета; всё очень яркое.
Мистер Блетчли провёл экскурсию: вот здесь – большая приёмная, столовая для званых обедов, за этой дверью – его личные покои, за той – кухня. Он показал внутреннюю уборную и гордо описал новую канализационную систему, не преминув добавить мрачную подробность.
– Этот дом – как и вся площадь – построен на месте старого работного дома, – сообщил он. – Полагаю, у нас удобства раза в три роскошнее, чем те, что были у них, согласна?
Мы поднялись по лестнице на второй этаж, на стены падал мягкий свет газовых ламп в поблёскивающих медных светильниках. Поставив ногу на последнюю ступеньку, я почувствовала себя так, будто шла пешком целый день, и потёрла слипающиеся глаза, подумав при этом, что лампы вдруг потускнели. Я оглянулась назад: в коридоре лампы по-прежнему горели ярко и уютно, но стены впереди были выкрашены в мутные зернистые цвета грозового неба, бушующего моря и сумрачных столетних лесов. Я немного помедлила, ноги отказывались нести меня туда. Когда мы с мистером Блетчли вышли на площадку, мне показалось, что на меня уставились сотни лиц, перекошенные черты которых застыли в немом крике. Приглядевшись, я поняла, что это странные маски, тонкой работы и жуткие на вид, одни украшены бусинами и драгоценными камнями, другие – с выпяченными острыми загнутыми клювами, готовыми заклевать тебя, стоит только отвернуться.