– Предметы искусства, маски, – комментирует мистер Блетчли. – Разве они не чудесны?
Я кивнула: при звуке человеческого голоса меня переполнила нелепая радость.
– Здесь клиенты салона ожидают своей очереди, – мистер Блетчли указывает на мягкие бархатные диваны и стулья, расставленные полукругом слева от нас. – Прялку успели спасти из работного дома, прежде чем его снесли, – продолжает он.
В темноте её непросто разглядеть, но я напрягаю зрение: простое деревянное колесо и педаль; в прошлом этой прялкой пользовались целые поколения женщин и детей, без устали работая, искалывая пальцы в кровь в обмен на стол и ночлег. Заурядный кусок дерева – но у меня от него мурашки по коже, как и от всего дома в целом. А рядом с прялкой было что-то ещё. Я зажмурилась и снова открыла глаза. Что это? Тень? Человек? Ребёнок? Я снова моргнула. Ничего, совсем ничего. Мысленно я отругала себя за то, что выпустила своё же воображение из-под контроля, словно это место недостаточно странное без помощи чьей-либо фантазии.
Рядом с прялкой стоял большой шкаф чёрного дерева. На него падал только тусклый свет от закопчённой лампы, стоящей на маленьком круглом столике с ножками в виде змей. Неудивительно, что мне мерещится всякое; когда глаза наконец привыкли к полумраку, я увидела, что за стеклянными дверцами стоят многочисленные стеклянные банки, полные всякой жути, – экспонаты в формальдегиде, предназначенные только для того, чтобы вселять ужас: поросёнок с двумя головами, крошечная безволосая крыска и тому подобные увечные, неопознаваемые мутанты.
– Зачем? – спрашиваю я, не в силах отвести взгляд от шкафа.
Это были не просто образцы редкостей – полки прогибались под сосудами с безжизненными существами, которые когда-то ползали, летали, бегали и прыгали, а теперь навеки застыли в неподвижности. Твари были приколоты булавками, набиты, приклеены и перевязаны верёвками: какие-то – в естественных позах, другие встретили вечность в совершенно гротескном виде, как, например, котёнок, играющей в крикет с прикреплённой к лапе битой. Видимо, далеко не каждому доводится сохранить достоинство в смерти.
– Ну вот мы и пришли, – говорит мистер Блетчли. Я не сразу поняла, куда именно мы пришли, но потом, присмотревшись к стене, увидела дверь, которую практически невозможно заметить, если не знать о её существовании. – Здесь твоя комната.
Световые пятна запрыгали у меня перед глазами. Это свечи? Нет. Я пристально оглядела фотографии на стене, висящие по обе стороны от двери на чердак. На меня смотрел сонм лиц: здесь были семейные фотографии, индивидуальные портреты, какие-то официальные, какие-то нет, и на каждой – пятнышко света размером не больше подушечки детского пальца, они отсвечивали на стене, подобно сотням слабо мерцающих звёзд.
Что это за место?
Я то погружаюсь в сон, то просыпаюсь, сон и бодрствование переплетаются, сливаются, и в итоге я уже не могу отличить грёзы от яви. После несчастного случая в шахте мы все погрузились в своего рода оцепенение, и мой отъезд произошёл с молчаливого согласия родителей. Практически молчаливого, потому что у мамы нашлось много чего сказать о мистере Блетчли за то короткое время, что мы могли провести вместе перед тем, как я покинула деревню.
– Теперь у нас нет выбора, Пегги: тебе уже небезопасно здесь находиться, и ты должна уехать как можно быстрее. Но клянусь небесами, я бы хотела, чтобы ты нашла убежище где-нибудь в другом месте, а не там, – она покачала головой.
– Да, мам.
– Городские те ещё пройдохи, будь осмотрительна и благоразумна, девочка моя.
– Да, мама.
– А в этом салоне работают одни шарлатаны. У них нет и капли таланта шепчущих, они не чета тебе, Пег. Подумать только, Блетчли так много лет клянчил, чтобы мы отпустили тебя поработать у него – и вот пожалуйста: всё сложилось в его пользу! Но не позволяй ему втянуть тебя в его игры!
– Мам, я и не собираюсь! Не нужно повторять мне это по сто раз на дню!
Я ни за какие коврижки не стала бы выгораживать мистера Блетчли, но сейчас начинаю задаваться вопросом: а что, если мама и папа – который всё это время торчит у неё за спиной и согласно кивает, – окажутся не правы? Сколько бы раз я ни твердила, что ни за что не буду работать на мистера Блетчли – что я всего лишь приняла его предложение спрятаться у него на время, и больше ничего, – по тому, как мама поджимает губы, я понимаю, что она убеждена, будто я попалась на его удочку. Я более чем уверена, что всё это многословное беспокойство лишь маскирует печаль, потому что напоследок она обняла меня с такой силой, что даже сейчас, ворочаясь на моей новой, непривычной кровати, я всё ещё чувствую запах её духов на шарфике, который обнимаю, чтобы стало уютнее.
Во сне я снова дома, сижу, скрестив ноги, на коврике в гостиной, перед нерастопленным камином. Волчица, как всегда, лежит рядом. Мне ещё девять или десять, я читаю Книгу рода Девона, и меня переполняет страх.
– Что ты делаешь? – спрашивает папа, и я, подпрыгнув от неожиданности, отрываюсь от чтения.
– Здесь написаны жуткие вещи, папа! Жуткие! Я больше не хочу быть одной из них! – я провожу пальцем по разбухшей от влаги странице и зачитываю вслух, мой голос дрожит от страха: – «Призраки постоянно мечутся у меня перед глазами, почти у самых ресниц, они ждут, когда появится посредник, через которого можно просочиться». Это правда, что они всегда здесь? Что такое «посредник»? Это я? Папа, они просачиваются через меня, прямо сейчас?!
У папы от гнева сводит скулы.
– Ради всего святого, Пегги, оставь в покое эту книгу! Я говорил тебе: ты ещё не готова читать её!
– Папа, прости, но я хочу знать! – я закрываю лицо руками, всхлипываю и пинаю книгу так, что она отлетает на середину комнаты.
– Пегги! – папа подходит к ней и берёт в руки нежно, точно новорождённого ребёнка. – Ты же знаешь, как ценна эта книга, и не только для нас, но и для всех будущих женщин рода Девона и их защитников. Это наша библия, Пег. Ты должна уважать её!
– Я и уважаю её, папа! Но это касается меня, и я хочу знать! – я перевожу дыхание. – Это неправильно, что образование получают только мужчины!
Он прищуривается:
– Ты говорила об этом с мамой?
– Нет, – вру я.
– Не бери в голову…
Теперь в моём сне папа садится рядом со мной на пол и бережно держит книгу у себя на коленях.
– Конечно, ты должна прочитать её самостоятельно, Пегги, но всему своё время. Ты ещё только познаёшь свои силы, и в таком возрасте тебе будет слишком трудно, если попытаешься узнать всё сразу. И сегодняшняя ситуация подтверждает мои слова. Я говорил тебе не трогать книгу, но ты не послушалась – и теперь ты расстроена. Я уверен, сейчас ты жалеешь, что читала её, верно?
Я обдумываю его слова. Поначалу книга действительно испугала меня. Но теперь… Я упрямо вскидываю подбородок:
– Я хочу знать. Всё, даже самое плохое. Я должна учиться.
Папа закрывает рот рукой, но уже поздно: я заметила ямочки на щеках.
– Пап! Не смейся надо мной!
– Прости, Пег, я не смеюсь. Не над тобой. Я… горжусь тобой. Очень горжусь, – он спихивает книгу на пол, притягивает меня к себе и заключает в объятия. – Спрашивай что угодно. Что ты хочешь знать?
– Ду́хи правда всё время окружают меня?
– Я не знаю, Пег, поверь мне. Нам не известно, насколько достоверно то, что написано в этой книге. Было бы проще, если бы мы могли спросить у кого-нибудь ещё из рода Девона – у кого-то, имеющего дар, но в ныне живущем поколении ты одна такая.
– От этого толку мало, папа.
– Хорошо, давай по-другому, – он аккуратно раскрывает книгу и пробегает глазами страницу. – Только крайне маловероятное стечение обстоятельств могло бы позволить тебе войти в царство… кого?
– Мечущихся духов.
– Да, точно. Поэтому, даже если это правда, сейчас это невозможно.
– Там было что-то про «взяться за руки».
– Это только часть ритуала.
– Но…
– Поверь мне, Пегги. Если когда-нибудь что-нибудь тебя сильно напугает, думай о чём-нибудь совершенно ином, чтобы в твоей голове не осталось места ничему дурному. Гони его прочь! Есть и другие способы, но до них мы доберёмся, когда…
– …когда я буду готова, – говорю я, подстраиваясь под его тон и слегка улыбаясь.
Папа тоже улыбается:
– Отлично, ты учишься. А сейчас тебе нужно потренироваться. – Он зажимает ладонями уши и поёт: – Ла-ла-ла-ла-ла-а-а! Страшные бешеные штуки, мы вас не слышим!
Я хихикаю во сне, а проснувшись, всё ещё улыбаюсь:
– Папа?
Но, конечно же, его здесь нет, и я вновь ощущаю знакомую тяжесть в груди, когда вспоминаю, где нахожусь и почему.
Слышится какой-то шум – голоса на лестнице; женские голоса, они всё ближе, взволнованные и восторженные. Я стряхиваю с себя остатки сна и на цыпочках подхожу к двери.
– Я не понимаю: как это случилось?
– Ты это видела, Мэри? Видела?
– Она стала им, в этом я уверена.
– Но разве это было не… не как будто…
– Ой, Лилиан, и верно! Ты права!
– Ох, мисс Ричмонд! Мы не знаем, как вас благодарить!
Третий голос, прохладный и ласковый, слегка возвысился над остальными:
– Ну что вы, миссис Проктор, вам нет нужды благодарить меня. Помочь вам воссоединиться с вашим любимым – это честь для меня. По правде говоря, я не уверена, что когда-либо испытывала настолько чистое, сакральное ощущение любви, как то, что я почувствовала сегодня. Стать его частью – для меня это… – голос прерывается, – благословение.
– Вы уверены, что мы не должны вам доплатить? – спрашивает другая женщина, судя по всему миссис Проктор. – Одна гинея представляется слишком скромной ценой за то, что вы для меня сделали.
– Я абсолютно уверена. Слышать об этом не хочу.
– Мисс Ричмонд, вы ангел, истинный ангел. Мы даже не можем выразить словами, что для нас значит встреча с вами. Мы навеки в долгу перед вами.
Тихий вздох:
– Нет, милые дамы, это я перед вами в долгу. Ещё совсем недавно я полагала, что мой дар – это тяжкое бремя, но вы подарили мне второе дыхание. Я польщена, что мне довелось быть свидетелем такой неисчерпаемой любви. Но сейчас, дамы, прошу меня извинить, я очень устала, и мне нужно немного отдохнуть.