со своими делами. – Она смотрит на меня в упор, одновременно вытягивая мягкие жилы из ноги птицы.
Я смотрю на неё в ответ.
– Ощипать или освежевать? – спрашиваю я и сворачиваю птице голову.
Дотти вскидывает брови и медленно расплывается в улыбке:
– Так-так-так. Если хочешь убедить меня, что от тебя может быть польза, то, думаю, пришла пора варить суп. Ты можешь рассказать мне всё про свои дела – а я расскажу тебе про тех двух дамочек наверху.
Постойте-ка… их две?!
12
По словам Дотти, приёмная забита странными артефактами: ссохшиеся головы, вонючие зелья, маленькие куклы, истыканные иголками, с которых она не будет вытирать пыль «даже в самый святой день». Я не понимаю, почему она так боится того, что считает надувательством, но лучше я буду молча об этом думать, чем спрошу вслух.
Дотти как раз входит в раж, когда оплеуха от миссис Моррис за плохо ощипанную куропатку заставляет её замолчать. Судя по лицу Дотти, гнев экономки пугает её до полусмерти, но я тем не менее приободряюсь. Дотти успела рассказать мне об этом месте кучу всего. Она сообщила и кое-что довольно жуткое: где жила детоубийца Амелия Дайер, где такого-то переехала карета, и его голова «раскололась, как перезрелая дыня», сколько людей ежегодно сбрасываются с моста (от этой чудесной подробности у меня кровь стынет в жилах, стоит мне вспомнить те несчастные души в воде). Дотти также описала живописный маршрут от салона до парка Ли-Вудс, откуда открывается чудесный вид на Эйвон и на укрепления времён железного века, а ещё там есть славная чайная лавочка, где готовят вкуснейшие оладьи. Также Дотти поделилась со мной и крайне полезными сведениями: описывая, как добраться до чайной, она в числе прочих ориентиров упомянула особняк Клифтон, и теперь я могу привести в исполнение как минимум часть моего плана – я знаю, что дух леди Стэнтон обитает в пешей доступности от салона. Мне нужно только отделаться от мистера Блетчли (самого подлого предателя!), который настоял на том, чтобы я обедала с ним.
Я смотрю на него с другого конца стола, длина которого равна ширине нашего дома в Элдерли, а столешница блестит, словно золотистый сироп. Мистер Блетчли читает газету, периодически хмыкая то ли от удивления, то ли от отвращения: я не различаю эти нюансы. Наконец он сворачивает газету и со вздохом кладёт её рядом с тарелкой.
– Я знаю, что ты злишься на меня, Пегги, но я должен был как-то всё объяснить. Они не знали, что у меня есть родня, не говоря уж о племяннице, да ещё и шепчущей. При таком раскладе ты всего лишь одна из моих потенциальных ясновидящих. Я ни словом не обмолвился о твоих реальных способностях, уверяю тебя. Чем меньше людей знают правду о роде Девона, тем лучше.
Я стискиваю зубы:
– Вы стыдитесь нас: меня, мамы и папы.
– Ты даже не представляешь, насколько далека от истины, – возражает он, но, видимо, мне удалось его задеть, потому что его лицо налилось краской, как от сильного напряжения. – Знаешь, у тебя на лице точно такое же выражение, как у твоего отца, когда он впадал в праведный гнев.
– Ни слова о моём отце! Он честный человек, в отличие от вас. Вы заманили меня сюда под выдуманным предлогом.
– Жизнь не чёрно-белая, Пегги. Мир не делится на правильное и неправильное.
Я сжимаю кулаки и зажмуриваюсь, чтобы сдержать слёзы гнева и горечи. При упоминании о папе меня накрывает тоска по дому, тем более что, нравится мне это или нет, мистер Блетчли сейчас для меня – связующая ниточка между Бристолем и деревней, и при виде его я начинаю думать о родителях. А когда я думаю о них, мне хочется всё бросить и бежать со всех ног домой.
– Зачем вы рассказали Дотти, что произошло в Элдерли, что местные выжили меня? – зло спрашиваю я. – Она заподозрила во мне ту… кем я являюсь.
– Я ничего ей не рассказывал, – резко отвечает мистер Блетчли. – Как будто мне подобает вообще что-либо рассказывать этой пародии на человека… Она прислуга в этом доме, причём самая младшая. Я никому об этом не говорил. Ты ошиблась, Пегги.
Я не ошиблась, но спорить с ним нет никакого смысла.
– Вы сказали о правильном и неправильном, мистер Блетчли, но что может быть правильного в истории Салли? – я киваю на газету, где на первой полосе сообщалось, что бристольская тюрьма переполнена. – Салли сейчас там, а она не сделала ничего плохого. – Мне становится жутко при мысли, что она одна, в холодной камере, с крысами, в страхе ждёт суда. – Мы обязаны добиться её освобождения. Ради этого я согласилась приехать сюда, – выдавливаю я, сглотнув горькую смесь слёз и желчи. – Чтобы спасти Салли. Пожалуйста, мистер Блетчли, у вас есть связи… вы мне поможете?
– Неужели? Если память мне не изменяет, ты приехала сюда, потому что твои соседи вооружились вилами и готовы были сжить тебя со свету. К тому же всё не так просто. Я не могу вот так взять – и вытащить её из тюрьмы.
– Можно мне хотя бы навестить её? Убедиться, что с ней всё в порядке, и узнать, что случилось?
– Не думаю, что это хорошая идея, – отвечает он. – Тебе потребуется соответствующее разрешение, а ты ещё слишком юна… и, на мой взгляд, оно и к лучшему. Тюрьма – неподходящее место для ребё… – Он обрывает себя, но мы оба знаем, что он хотел сказать. Он прав: в тюрьме детям не место, однако Салли сейчас там, и не она одна.
– Очень хорошо, – говорю я. – Я также хотела бы наведаться в особняк Клифтон, я надеялась… ох, ну не знаю… может, выйти на контакт с леди Стэнтон. В этом не будет ничего плохого, верно? Не думаете же вы, что я стану сидеть сложа руки?
Мистер Блетчли вскидывает серую мохнатую бровь:
– Что ж, постепенно я узнаю́ тебя лучше, дорогая моя. Твоё рвение мне понятно, но тем не менее я настоятельно прошу тебя не вмешиваться в это дело. Предоставь властям делать их работу. От твоего вмешательства никакого толку не будет.
Вмешательства?!
– Я хочу помочь лучшей подруге! – огрызаясь, резко говорю я. – Они собираются её повесить, а она ни в чём не виновата. Ей четырнадцать, она невиновна – а они хотят убить её! Я должна предпринять хоть что-нибудь!
Мистер Блетчли сглатывает и поправляет воротник:
– Да, конечно, четырнадцать… чудовищно юный возраст. Если она не совершала преступления, это выяснится на суде. Тебе не стоит привлекать к себе внимание. Прошу тебя, Пегги, пообещай мне, что не будешь этого делать.
– Да какое мне дело до того, обратят на меня внимание или нет! Не обо мне речь Мы должны что-нибудь предпринять ради Салли. Для судьи она просто очередная бедная служанка без гроша за душой. Они признают её виновной, и на этом для Салли всё будет кончено! – Я готова расплакаться и тяжело сглатываю, чтобы подавить рыдание. – Может быть, вы одолжите мне денег? Пожалуйста? Я могла бы заплатить адвокату, чтобы он защищал Салли! Мисс Ричмонд… Сесилия… Я познакомилась с ней вчера вечером. Она показалась мне очень милой, и я обещаю, что буду стараться и проводить… «сеансы».
Мистер Блетчли сдержанно улыбается:
– Предоставь это взрослым, будь хорошей девочкой. Я привёз тебя сюда не для того, чтобы ты снова попала в неприятности.
Гнев вскипает у меня в груди, и сдерживаемые слёзы прорываются наружу.
– Взрослые идиоты! – выкрикиваю я и, зло всхлипнув, вскакиваю и выбегаю из столовой.
Захлопнув дверь в свою комнату, я бросаюсь на кровать и бью и пинаю матрас и подушку, пока конечности не наливаются свинцом от усталости; тогда я сажусь и опускаю гудящую голову на руки. Из-под кровати торчит мой дорожный мешок. В тревоге я замираю. «Я не так оставила его», – думаю я. Я знаю, что запихивала мешок под кровать целиком, подальше от любопытных глаз. Теперь я вытаскиваю его на середину комнаты и вытряхиваю все вещи на пол. Ничего не пропало, но это меня не успокаивает. Но и не уменьшает решимости. Я вытираю глаза тыльной стороной ладони.
«А что, если взрослые не помогут, а вдруг власти не послушают?!
Мне придётся сделать всё по-своему, да?»
13
Тук-тук-тук.
Я стучусь в массивную старинную дверь особняка Клифтон.
Тук-тук-тук.
Никто не отвечает. Я стучу сильнее, отбивая костяшки о грубое дерево.
Тук-тук-тук.
Я пришла к тебе, Салли, впусти меня!
Тук-тук-тук.
Но ведь Салли здесь нет, правда? Она в тюрьме.
Тук-тук-тук.
Ты не могла пойти к леди Стэнтон сегодня, помнишь? Тебе туда завтра.
Тук-тук-тук.
Ты спишь! Проснись, проснись!
Тук-тук-тук.
Теперь я наполовину проснулась, но стук по-прежнему звучит в моей отяжелевшей голове. Я смотрю на латунные дорожные часы на туалетном столике: одиннадцать вечера.
Тук-тук-тук.
Кто-то стучится ко мне? После той сцены за обедом я не выходила из своей комнаты. Наверное, кто-нибудь пришёл справиться о моём состоянии.
Тук-тук-тук.
Нет, стук слишком слабый, это не за дверью. Больше похоже… будто кто-то стучит тростью по полу в комнате подо мной.
А затем: «А-а-а-а-ах!»
Окончательно проснувшись, я сажусь на кровати, пытаясь унять нервическую дрожь и напрягая слух, чтобы разобрать что-то помимо назойливого шума крови в висках. Я только что слышала чей-то крик, в этом не может быть никаких сомнений, а сейчас до меня доносятся стоны и очень слабый звон колокольчика. Пение. Кто-то что-то напевает. Низкий ритмичный речитатив, который отдаётся у меня в груди, точно рёв подъезжающего к станции поезда.
Да, это точно доносится откуда-то снизу. Покои мистера Блетчли расположены на втором этаже, рядом с уборной, и от него, при всех его громких речах, я ни разу не слышала никаких вздохов, и это явно не он.
Я должна посмотреть, что там происходит. Я сползаю с кровати и мысленно чертыхаюсь, чуть не попав ногой по ночному горшку. Как можно тише открываю дверь комнаты, выскальзываю на крутую лестницу и осторожно отпираю дверь на площадке этажом ниже, надеясь, что на этот раз не попадусь мисс Ричмонд. Чем старательнее я её избегаю, тем дольше смогу уклоняться от роли ассистентки.