– Но она это заслужила! Она самая что ни на есть ужасная…
– И что? Если ты разобьешь ей камнем окно – как это поможет, ну как?
– Ну, какое-то время ей будет плохо, так же как мне из-за неё. – Её голос прерывается, и на миг мне хочется выхватить камень у неё из руки и запустить его самой.
– А вдруг эта мерзкая старая карга расскажет леди Стэнтон? Ты же знаешь, какая она, Салли. Только вообрази, каким самодовольным будет её ссохшееся лицо, если по её милости ты лишишься работы. Пойдем, Салли, прошу тебя.
Салли фыркает и вытирает нос тыльной стороной ладони, и на её щеке остаётся блестящая дорожка сахарной посыпки.
– Она сказала, что в следующий раз, когда поедет на море, может взять меня с собой.
– Кто – миссис Далвич?!
– Да нет, тупица, – леди Стэнтон. Ей последнее время нездоровится, и она говорит, что морской воздух хорошо действует на её «конституцию», что бы это ни было. Такую поездку я уж точно не хочу пропустить, – она разжимает пальцы, и камень падает на землю. – Пег, ты когда-нибудь была на море?
Вот так просто тучи рассеиваются, и мне становится легче на сердце. У Салли тот ещё темперамент, но обычно мне удаётся вовремя её успокоить.
Я беру её под руку и тащу к дому, пока она не увидела, что миссис Далвич вышла из магазина и перешла дорогу, чтобы посмотреть, куда мы идём: руки упёрты в тощие бока, у ног трётся домашняя кошка.
– Нет, Салли, я никогда не была на море, – отвечаю я. – Мы поедем туда, когда разбогатеем. Я тебе обещаю.
Спустя несколько минут мы сидим на моей кровати и разворачиваем булочки: аккуратно отлепляем и разглаживаем бумагу, чтобы она заменила нам тарелку.
– Оставьте мне что-нибудь! – крикнул папа из своего кресла в гостиной, когда мы пробежали мимо, но на это у него нет ни малейшего шанса.
– Божественно, – говорит Салли, запихнув в рот большущий кусок. Это правда очень вкусно. Выпечка мягкая, с сочной сердцевиной – если её сжать, то из неё будет сочиться сладкая липкая начинка, – в ней попадаются толстенькие изюминки, а сверху хрустит корочка запечённого сахара. Салли пальцем выводит на липкой бумаге своё имя, Салли Хаббард, и я прячу улыбку: ещё совсем недавно она и слова не могла прочитать, не то что написать, а теперь не упускает возможности похвастаться своим почерком с завитушками. Мама учила её в школе и часами дополнительно занималась дома. Салли оставляет про запас половину купленных булок, мы облизываем пальцы, чтобы сладкий сироп не стёк на запястья, и идём к умывальнику в углу. Когда я подставляю руки под воду, меня внезапно бьёт энергетической волной, точно зарядом статического электричества, и отбрасывает назад. Что это было?
– Пег, с тобой всё в порядке? – спрашивает Салли.
– Да-да, всё хорошо, – отвечаю я. – Ничего страшного.
Она подскакивает ко мне и лукаво окидывает взглядом комнату:
– О-о-о, здесь призрак? Тут есть призрак? Чё говорит? Он шепчется с тобой, Пег? Он прям тут? – она на секунду замолкает и отскакивает в сторону. – Или тут?
– Салли, прекрати.
Она ухмыляется и снова прыгает:
– А может, тут?
– Салли! – теперь мне смешно, потому что она такая непосредственная, а то нечто, чем бы оно ни было, уже ушло. Но последнее время это происходит всё чаще и чаще; только я никому об этом не говорю. Я привыкла замечать рябь в воздухе или чувствовать трепет в груди: так я понимаю, что рядом дух, который почему-то задержался на мгновение, прежде чем покинуть этот мир. Пора бы мне уже привыкнуть, тем более что происходит это со мной чуть ли не с первых минут жизни. Только… на этот раз оно было не похоже на обычную рябь или трепет.
Это был щелчок кнута.
Наверное, я всё себе напридумывала. Скорее всего, я просто перенервничала из-за того объявления на стене пекарни; так всегда было с тех пор, как их стали развешивать повсюду. Теперь каждый окутан облаком подозрения, и у меня кровь в жилах стынет – потому что разве это не то же самое, что было с ведьмами? Тогда ведь подозревали всякого, кто вёл себя странно или чем-то выделялся. Безобидную старушку, которая выглядела немного чудно́. Женщин, которые выращивали целебные травы. Несчастную бездетную вдову, говорящую сама с собой. Ту упрямую девочку, которая никого не слушалась… Все они ведьмы? Во всяком случае, вердикт был такой. И от этого мне страшнее всего.
Охота на ведьм стала каким-то видом хобби, как, например, танцы или изготовление открыток. Папа говорил мне, что в те времена были убиты и несколько шепчущих, прежде чем люди пришли в себя и прекратили охоту. Неудивительно, что он наказывал мне держать рот на замке: никто не должен знать о моём секрете. Папа говорит, что так будет лучше.
Но только вот Салли знает. Знает с того времени, как мне исполнилось три года, и я рассказала ей про «милую леди, у которой вокруг радуга» и которая попросила меня напомнить её мужу «покормить эту дрянную собачонку». Салли посмеялась над ругательством, но поверила мне безоговорочно. С ней всегда просто, и именно поэтому она мой лучший друг.
В дверь комнаты постучали:
– Пегги, пока Салли не ушла домой – у нас тут лишних полдесятка яиц и кварта молока, которую мы точно не выпьем до того, как оно свернётся. Мы будем ей очень обязаны, если она их заберёт.
– СпасибомиссисДевона, – кричит в ответ Салли. Она произносит эту фразу так часто, что та превратилась в одно слово.
– И Пег, – добавляет мама, – мне скоро понадобится твоя помощь.
– Конечно, мама.
Салли выжидает, пока мамины шаги не затихнут на лестнице.
– Ты знаешь, кто на этот раз? – спрашивает она.
– Мальчик с молочной фермы, вроде Барни или как-то так. Бедняжка, сгорел от чахотки.
– Я его знаю! Ох, жалко. Он был такой красавчик, высокий такой, сильный и светловолосый.
– Я не знала, – вру я, вспомнив, как у меня горели щёки, когда я в прошлый раз смотрела на него. Сейчас я совсем не чувствую его дух. С одной стороны, это ужасное разочарование, с другой – огромное облегчение.
Салли постукивает пальцем по нижней губе:
– А ты бы… ты бы… Не, я не могу это сказать!
– Что? Что я бы?
Салли лукаво улыбается и покусывает заусенец, а в глазах притаился бесёнок.
– Ты не хочешь посидеть с ним? Подержать за руку, будто он твой возлюбленный?
– Салли!
– Что? От этого же никому хуже не будет! – она задорно перекатывается на кровати. – Пошли, а?
– Нет! – отвечаю я как можно более возмущённо, потому что, честно говоря, не могу сказать, что подобные мысли не приходили мне в голову. Я ещё не знаю, как вести себя с мальчиками. Мама говорит, что для этого вся жизнь впереди. Я смотрю на Салли – она вся раскраснелась и тихо хихикает.
– Всё нормально, – говорит она. – Ты можешь сделать это, а потом рассказать на исповеди, и тогда тебе распустят все твои грехи.
– Отпустят, неуч. И вообще – о чём это ты?
– Ну… на прошлой неделе мистер Тейт был у леди Стэнтон. Он пришёл выразить «своё почтение хозяйке дома», – тут она корчит гримаску. – Но хозяйка дома его терпеть не может. Ой, Пег, слышала бы ты, как она его называет за глаза! От леди я такого не ожидала! – Она ухмыляется, но тут же грустнеет. – Последнее время он постоянно заходит и всё что-то шепчет леди Стэнтон на ухо. – Она немного помолчала. – Он опять спрашивал про тебя.
Преподобный Отто Тейт. От одного его имени у меня мурашки по коже. Салли берёт меня за руку и крепко пожимает её:
– Пег, я понимаю. – На щеках у неё появляются два розовых, словно нарисованных, пятнышка, которые становятся только ярче, когда я поднимаю на неё глаза.
– Салли, в чём дело? – спрашиваю я.
– Он хотел знать, не вернулась ли ты к своим прежним штучкам.
– Моим прежним… Что ты сказала ему?
– Ничего, – отвечает она, резко убрав руку и засунув её под юбку.
– Салли, – кровь стучит у меня в висках, – ради всего святого, пожалуйста, Салли, скажи, что ты не…
– Я не могу врать викарию! Иначе меня могут отправить в ад или куда похуже!
Нет, Салли. Нет, нет, нет, нет, НЕТ!
– Он не может этого сделать, мы же говорили об этом! Что ты ему сказала?
– Я сказала, что не понимаю, о чём он.
Я выдохнула с облегчением:
– Тогда всё в порядке. Всё хорошо. Просто сначала ты меня напугала.
– Но потом, – выпаливает она, – он совсем меня запутал и стал задавать всякие разные вопросы, я стала нервничать и потом подумала, что если скажу, что если бы ты могла разговаривать с мёртвыми – если бы могла, заметь, – то я бы точно ему ничего не сказала, а все остальные пусть лучше не суют нос в чужие дела и не верят слухам, и к тому же если бы ты могла говорить с мёртвыми, то в этом всё равно не было бы ничего страшного, это же просто навык, как говорить на французском или вроде того. – Теперь её щёки стали уже пунцовыми, что неудивительно. Как можно быть такой глупой?!
– Да, отлично, это его точно успокоило, так ведь?
– Я. Не. Сказала. Ничего. Плохого.
– Да нет, СКАЗАЛА, Салли! С чего тебе вообще понадобилось что-то ему говорить?
– Знаешь что, мисс Безупречность, может, не надо тут панику наводить, а? – Салли с горящими от злости глазами садится на кровати и сметает на пол бумажный пакет с булочкой. – ТЕБЯ там не было, ТЫ не знаешь, какой он…
Я вскакиваю на ноги и сжимаю кулаки.
– Я прекрасно знаю, какой он! Именно поэтому держусь от него подальше! – я пинаю пакет с такой силой, что он врезается в стену; булочка, которую Салли бережно оставила на потом, разлетается по всему полу. – По крайней мере, так я не боюсь, что скажу что-то настолько ТУПОЕ! – ору я.
И в ту же минуту мне хочется забрать эти слова обратно. У Салли на глаза наворачиваются крупные слёзы, я делаю шаг к ней и протягиваю руку, но она бьёт меня по ней. Её ярость распаляется всё сильнее, и желание плакать у неё пропадает.
– Нет, – говорит она. – Не смей. – Она собирает свои вещи и хватает пальто и перчатки. – Думаешь, ты особенная, да, Пег?