– Мне очень жаль, – говорю я и поворачиваюсь, чтобы уйти. Но тут что-то притягивает мой взгляд – слабое сияние в дальнем углу коридора. Может, уголёк в гигантском камине?
Нет. Это она. Её голос тонок и слаб, но это она.
Я должна остаться в доме. Но старик уже теснит меня к выходу, и не успеваю я оглянуться, как мы уже стоим на крыльце, и он возится с замком.
– Простите, сэр, но можно я воспользуюсь удобствами, пожалуйста? Перед дорогой домой.
Старик выпрямляется и смотрит на меня. Его голова находится на одном уровне с горгульей на двери, и сходство меня нервирует.
– Ты говоришь слишком грамотно для человека, который хочет работать прислугой, – насупившись, говорит он.
– Я… кхм…
Внезапно слышится хлопанье юбок и взволнованные голоса:
– О! Наш герой! Слава небесам, мы вас застали… У нас душа ушла в пятки, но теперь мы спасены!.. Идёмте с нами! – Сесилия и Оти тараторят, задыхаясь, и хватают сварливого садовника за обе руки.
– А? Что происходит? – в изумлении спрашивает он. Он не успел запереть дверь, и я проскальзываю в дом.
– Эй! – орёт старик. – Ты что творишь?!
– Я сейчас же вернусь, обещаю!
– Но…
– Не беспокойтесь о ней, душенька, – Оти поднимает свою чёрную вуаль. – Не сейчас, когда… э-э-э… в люпинах рыщет кто-то посторонний!
– Да, именно! Посторонний! Он нас так напугал! – поддакивает Сесилия.
– Но её нельзя пускать в дом одну… и что вы двое делали в моих люпинах?!
– О боже, разве можно задавать даме такие бестактные вопросы! – щебечет Сесилия, увлекая старика в сад, подальше от дома. Оглянувшись через плечо, она произносит:
– Иди!
Я захожу в коридор, просторный и обшитый широкими досками шоколадного цвета. Её дух здесь, но едва теплится.
– Леди Стэнтон? – неуверенно спрашиваю я. – Можно с вами поговорить?
Её голос тонок, словно утренний туман, и с каждым словом он всё сильнее истаивает. Я едва разбираю слова. Искорка света сияет всё ярче и ярче, пока её сияние во мраке не становится настолько пронзительным, что я вынуждена отвести глаза.
– Это несправедливо! Это не его! Верни его! Пожалуйста, помоги мне! Верни его! Это не его!
И она исчезла.
Она исчезла.
Кажется, что мне в карманы положили булыжники. Я не могу сдвинуться с места, надежда вытекает из меня, точно вода из дырявой кастрюли. Я не могу пошевелиться – да и куда мне идти, даже если бы могла? Я столько надежд возлагала на этот разговор, я так надеялась, что леди Стэнтон поможет мне спасти Салли!
Она исчезла.
Моя последняя надежда – это Салли. Если мне только удастся поговорить с ней в тюрьме… Теперь всё зависит от этого.
Голоса девушек снаружи резко выводят меня из оцепенения, и я отступаю к двери, потирая глаза, чтобы вернулось зрение. На столике в прихожей я замечаю несколько нераспечатанных писем и на одном конверте узнаю собственный почерк. Моё письмо Салли. Нераспечатанное.
На обратном пути мы все молчим. По нашем возвращении мистер Блетчли с хмурым видом объявляет мне, что мою просьбу навестить Салли отклонили, и теперь от надежды не остаётся ничего.
15
Последние два дня я провела в, мягко говоря, пасмурном настроении. Я снова и снова прокручиваю в голове слова леди Стэнтон – «Верни его! Это не его!» – в надежде, что молния озарения поразит меня и я пойму, что она имела в виду. Но я в растерянности! Я не знаю ни что делать, ни к кому теперь обращаться.
Я вновь попросила предателя Блетчли: не может ли он воспользоваться своими связями и поговорить насчёт Салли с начальником тюрьмы? Но нет, он не станет этого делать, потому что «это привлечёт к Салону ненужное внимание». В отчаянии я набросилась на него, а потом с такой силой хлопнула дверью, что, заглянув в неё секундой позже, увидела его всё ещё сидящего с открытым ртом. И к моему величайшему удивлению и радости, буквально через час – одному Богу известно, как я ухитрилась убедить его так быстро, – мистер Блетчли предоставил мне свою карету.
– Я пообещал твоей матери, что уберегу тебя от неприятностей, Маргарет, поэтому никаких отклонений от маршрута, – предупредил он. – В остальном не торопись, я не ограничиваю тебя во времени.
Я сказала мистеру Блетчли, что мне станет легче, если я повидаюсь с кем-нибудь из близких – и вот теперь я сижу на аккуратном чёрном диванчике в приёмной похоронной конторы в центре бристольского Старого рынка. Тут повсюду гробы. С десяток выставлено вдоль стен: обитые шёлком и отполированные, с блестящими латунными ручками и тщательно подобранным декором – точно деревянные солдатики в парадных мундирах. Над каждым гробом вздымается высоченный пучок чёрных страусиных перьев, а в одном углу по стойке смирно стоит батальон надгробий. Несмотря на обстановку, мне здесь нравится; по крайней мере, сейчас я в помещении и передо мной – чашка горячего сладкого чая.
Город буквально сводит меня с ума: настолько он тесный; мне как сельскому жителю было бы трудно даже вообразить нечто подобное, не будь у меня примера перед глазами. Здания повсюду, на каждом углу, самые разные: чёрно-белые, деревянно-кирпичные дома времён Тюдоров гнездятся среди классических особняков кремового цвета или современных, из красного кирпича; а там, где нет зданий, обязательно будет трамвай, клумба, скамейка, питьевой фонтанчик или памятник. Кучер показал мне новинку: статую какого-то напыщенного мужчины в завитом парике и бриджах. Даже дельфины, окружающие его с двух сторон, словно косят глазом куда-то в сторону – и разве можно их винить, когда им целую вечность придётся провести в такой компании! Может быть, когда-нибудь они всё-таки обретут свободу.
Ещё в городе полным-полно ду́хов, они то и дело попадаются мне на запруженных улицах. Сначала я вижу одного, потом глаза привыкают к новой обстановке, и я вижу ещё одного, и ещё одного. Мужчина в цилиндре с ножом в спине; женщина толкает перед собой коляску, облепленную водорослями, вода ручьями льётся с неё; трое маленьких детей с лицами, изрытыми оспой, и тысячи других, без явных признаков того, как они встретили свою кончину. Почему одни застревают в моменте смерти, а другие нет, я не имею ни малейшего понятия. Вокруг этих нет характерного яркого свечения, в отличие от тех, кого я вижу во время горения. По правде говоря, я могла бы легко их не заметить из окошка экипажа, если бы все они медленно не поворачивали голову и не провожали меня взглядом. Неужели так было всегда? Бессчётные мёртвые глаза, следящие за мной?
Я гоню эти мысли прочь, прихожу в себя и дую на дымящуюся чашку. Напротив меня сидит Амброуз, который в отсутствие служащего присматривает за конторой.
– Сегодня ни одного, Пегги. Ты… что-то чувствуешь? – спрашивает он, роясь в каталогах с похоронной атрибутикой, веером разложенных на столе между нами. Я прислушиваюсь. Ничего. Здесь нет ни души. Я качаю головой, и плечи Амброуза опадают на добрые несколько дюймов. Больше никакого притворства: он знает, кто я – и всегда знал, но теперь я не отрицаю этого. – Терпеть не могу приходить сюда, – доверительно сообщает он, – даже когда клерк здесь. – Его пробирает дрожь. – Но я не собираюсь признаваться в этом и рисковать обучением. Папа тогда с ума сойдёт. Я никогда не видел, чтобы он гордился мной, пока Джед… – он краснеет, – пока мистер Блетчли не нашёл меня.
– В каком смысле «не нашёл» тебя?
– Он сказал, что слышал от общих друзей, что я прекрасно впишусь в его заведение. Кто эти общие друзья, ни я, ни отец представить себе не можем, но это не важно, – он улыбается. – Может, со временем я научусь любить это место.
– Ох, Амброуз, я не собираюсь сочувствовать тебе или твоей внезапно сложившейся карьере. Если тебе не нравится место – уходи. Сомневаюсь, что ты окажешься на улице: твой отец богатый человек, вряд ли он позволит тебе голодать.
– Я в этом не так уверен. Иногда мне кажется, что отец сожалеет о своём благородном порыве, ну или минимум о том, что не выбрал другого сироту. Сейчас он наверняка понимает, что у меня мало шансов сохранить честь семьи, – скорбно замечает Амброуз.
Мне в голову не могло прийти, что кто-то, а уж тем более его отец, станет так плохо думать о сыне. Я наклоняюсь и обнимаю Амброуза, но время сейчас неподходящее для утешений.
– Амброуз, у меня проблемы, – говорю я и выкладываю ему всё, что произошло в особняке Клифтон. Он глубокомысленно кивает и широко распахивает глаза, когда я перехожу к призраку леди Стэнтон и к его загадочному посланию. Я плюхаюсь на диван и стряхиваю оставшиеся на одежде крошки печенья. – Я не знаю, что делать, – тоскливо говорю я. – Если бы я могла поговорить с Салли, то, может быть, она навела бы меня на мысль, но она заперта в этой ужасной тюрьме, и мне к ней никак не попасть! Мистер Блетчли мне помогать не будет. У тебя нет идей?
Амброуз качает головой, при этом глядя то на меня, то на гробы: разговоры о духах его явно встревожили. Я смотрю на Амброуза – и буквально чувствую, как у меня в голове выстраивается план.
– Ты же его ассистент, да? – спрашиваю я.
– Что?
– Ты, Амброуз. Ты ассистент мистера Блетчли.
– Да, и-и-и? – он настороженно смотрит на меня. – Пег, выкладывай. Чего ты хочешь?
– Как думаешь, ты мог бы это сделать? Передать Салли послание от меня?
Амброуз пожимает плечами, ангельская кудрявая чёлка почти скрывает нахмуренные брови.
– Не знаю, Пегги. Иногда я хожу туда по работе, но не слишком часто. Я не знаю, есть ли у ассистента Джедидайи подобные привилегии… но я постараюсь, даю слово. – Он смотрит на меня с такой искренностью во взгляде, что у меня внутри что-то надрывается и мне хочется снова обнять его.
– Я уверена: ты сделаешь всё, что в твоих силах. Спасибо, Амброуз.
– Знаешь, я поверить не могу, что она на такое способна… В смысле Салли, такая маленькая, взъерошенная. Помнишь, как она заставила нас вломиться в аптеку?
– Ну, мы не столько вломились, сколько подкрались из-за угла