– но да, помню! И нам потом ничего за это не было!
Амброуз смеётся:
– Гнева Салли я боялся куда сильнее, чем гнева миссис Далвич, хоть меня и бросало в холод при мысли, что миссис Далвич нас застанет и превратит в жаб!
– Да ну, Амброуз! Она безобидная старушка.
Он по-собачьи наклоняет голову набок.
– Ладно, пусть не безобидная, – соглашаюсь я, – но она не ведьма. И не думаю, что Салли сама в это верила, хотя ей в любом случае было бы всё равно. Она никогда не была суеверной. – Я смущённо пожимаю плечами: мне вдруг становится стыдно, что я так долго боялась поделиться с Амброузом своим секретом. – Это была просто забава, вот и всё. Ты же знаешь, какая она: всегда первая запрыгнет на тонкий мостик, первая пойдёт знакомиться с путешественниками, первая бежит танцевать. Она если что-то делает, то всегда сломя голову. Она всегда хочет что-то делать, хочет всё знать.
– Жить на полную катушку, – подхватывает Амброуз.
– Да. Именно так, – я чувствую, как глаза начинает покалывать, и усилием воли сдерживаю слёзы. – Я постоянно думаю о ней, Амброуз, как она там, совсем одна. Я молюсь, чтобы родные смогли повидаться с ней.
– Сомневаюсь, – отвечает он. – Скорее всего, ей ни с кем не разрешают видеться. Слишком сильное потрясение.
– Кто это сказал? Мистер Блетчли?
– При чём тут он, Пегги? Даже если ты права в том, что считаешь его недостойным доверия – хотя я с тобой не согласен, – в тюрьме у него нет никакой власти. Зачем бы ему выдумывать что-то подобное?
Я молчу. Конечно, в логике Амброузу не откажешь. Однако мистер Блетчли что-то замышляет, и я твёрдо намерена выяснить, что именно. А если и не Блетчли, то кто-то всё равно покушается на свободу и жизнь Салли – но вот кто и зачем?
Амброуз пообещал приложить все усилия, чтобы доставить Салли записку, которую я наспех написала на листке бумаги, когда кучер мистера Блетчли сказал мне, что нам уже пора уезжать. Мне остаётся только ждать весточки от Амброуза – или ответа Салли, если она сможет его написать. Ах да, и успевать перехватывать почту – на случай если тот, кто хочет сорвать мои планы, тоже ждёт почтальона. В результате я чувствую себя совершенно вымотанной и к тому же довольно сильно скучаю по дому. Сегодня утром я, как обычно, бросаюсь к двери, где из щели сыплются письма, и, раздосадованная, что для меня ничего не оказалось, направляюсь в свою комнату, как…
Тррра! Тррра!
У меня сердце в пятки уходит – что за жуткий скрежет? Я не сразу опознаю звук и не понимаю, откуда исходит пронзительное дребезжание, но потом до меня доходит, что это телефон, и я с опаской подхожу к маленькой коричневой коробочке, которая висит на стене. Эта крохотная штуковина издаёт такой кошмарный, невообразимый шум! Мне ответить? Тррра-тррра!
Я беру трубку и подношу к уху, как показывал мне мистер Блетчли, когда объяснял, как пользоваться этой штукой.
– Э… да? – говорю я.
Внутри что-то щёлкает и шипит, как бекон на сковородке, и я уже готова бросить трубку и бежать, как слышу:
– Пегги? Пегги, это ты?
Тепло, ласковое и сладкое, словно запах домашних оладий, окутывает меня.
– Мама?!
– Пегги? Ох, Пегги! Любовь моя, я так о тебе беспокоилась!
– Мама, я по тебе ужасно скучаю! И по Волчице, и по папе, конечно!
– Я столько всего хочу тебе рассказать! – говорим мы одновременно.
– Давай ты первая, – предлагает мама, – но только быстро, я в шахтёрском домике: это единственное место в Элдерли, где есть телефон. Я не знаю точно, сколько у меня времени, а стоит это каких-то непомерных денег.
– Я не знаю, с чего начать, мама! Я не знаю, кому доверять, и я пыталась поговорить с леди Стэнтон, но ничего не вышло, и я не понимаю, что на уме у мистера Блетчли, и…
Щёлк… щёлк… хшшшш… хшшшш…
– Что это было?
– Я не знаю, – медленно отвечает мама. – Но было похоже на… дыхание. Мы должны думать, что говорить, Пег. Я не уверена, что можно доверять этим новомодным машинам. Но знай: я здесь делаю всё, что могу. Я стараюсь почти каждый день заглядывать к Хаббардам, они держатся молодцом, Анни вчера сказала, что мистер Хаббард уже несколько часов не прикладывался к бутылке, это чудо. Я постараюсь использовать все методы.
Я тяжело облокачиваюсь на стену.
– Я не знаю, что ещё мне здесь делать, мама. У меня нет никаких идей. Мне кажется, что всё пропало.
– Я понимаю.
– И здесь всё такое странное, и воздух пахнет по-другому, и я так скучаю по тебе и по Волчице, и я хочу домой!
– Нет.
Нет?! Не веря своим ушам, я смотрю на стену перед собой, словно жду, что на ней сейчас проступит мамино лицо.
– Но…
– Никаких но! – решительно говорит она. – Выход есть всегда. Просто ты его ещё не нашла. Да, я знаю, что сама была против твоего отъезда в Бристоль, – но я верю в тебя, Пегги. Ты не должна сдаваться, слышишь? Есть там кто-нибудь, с кем ты можешь поговорить? Помимо Джедидайи?
– Пф! Как будто мне очень хочется разговаривать с ним!
– Тебе не потянуть всё в одиночку, Пегги.
– Но я должна сделать что-то ещё! Должна! Но не могу! Я бессильна.
– Ты не бессильна. Ты Пегги Девона, и ты моя дочь. Моя чудесная, храбрая дочка, – её голос слегка прерывается, и я подавляю слёзы. – Имей терпение, Пегги. Продолжай стучаться во все двери – я здесь делаю то же самое. Всё, что нам остаётся, – это молиться, чтобы рано или поздно какая-нибудь из них открылась.
16
«Тебе не потянуть всё в одиночку, Пегги… Продолжай стучаться во все двери… молиться, чтобы рано или поздно какая-нибудь из них открылась». Я снова дремлю, то просыпаясь, то погружаясь в сон. Мне снятся Салли и Амброуз, телефоны, которые разговаривают со мной голосами умерших, мои кровоточащие кулаки, которыми я стучу в одну безмолвную дверь, в другую, в третью…
Треск!
Порыв чужой энергии бьёт меня, словно током, и я резко просыпаюсь. Я чувствую, как что-то щекочет мне затылок.
– Вместе.
Я выглядываю из-под одеяла, и кровь стынет у меня в жилах.
Она здесь.
То тут, то там появляется беспокойная мерцающая призрачная девочка, которую я уже видела у себя дома. Она здесь, в Бристоле, в моей маленькой спальне под крышей, подрагивает, будто ивовый лист на ветру, в углу рядом с умывальником. В руках она держит какой-то предмет и прижимает его к себе, точно как ребёнка.
– Чего ты хочешь? – мой голос дрожит. – Кто ты? Зачем ты меня преследуешь? – Я на какое-то время умолкаю. – Как ты это делаешь? Призраки не могут следовать за людьми, так ведь?
Девочка на миг замирает, и я подмечаю выражение её лица. У меня оно точно такое же, когда мама спрашивает, приберусь ли я хоть когда-нибудь в своей комнате. А потом она пожимает плечами.
Я никогда не видела, чтобы призрак пожимал плечами.
Я совсем, совсем неправильно поняла её с самого начала. Она здесь не для того, чтобы запугать меня. А что, если она хочет помочь?
Я откидываю одеяло и подползаю к краю кровати.
– Что происходит? – спрашиваю я. – Что ты пытаешься мне сказать?
Девочка жмурится и произносит что-то неразборчивое.
– Что? – спрашиваю я. – Пожалуйста, скажи мне! Пожалуйста!
– Вместе, – повторяет девочка, но она уже начинает истончаться и сливается с сероватой стеной; мы тянем друг к другу руки и почти соприкасаемся кончиками пальцев, когда она исчезает.
Какое-то время я просто сижу в надежде, что она вернётся, но теперь в комнате всё спокойно.
Кто она, спрашиваю я себя. И почему… как… откуда у этой девочки, у этого призрака, который не похож ни на одного духа из тех, что я видела прежде… откуда у неё Книга рода Девона?
17
Я чуть не сбиваю с ног Дотти.
– Смотри, куда прёшь! – верещит она, вытягивая шею, чтобы видеть меня из-за подноса с доходящей ей до подбородка горой грязных тарелок. Я краснею, смутившись оттого, что призрачные девочки и древние книги так заморочили мне голову, что я даже не заметила Дотти. Я вижу, как дрожат её тощие ноги, и едва успеваю поймать пару тарелок с остатками рыбы, прежде чем они упадут на пол.
Дотти пристально смотрит на меня.
– Давай помогу, – предлагаю я и морщу нос. В воздухе отчётливо пахнет морским окунем. – Какая вонь!
– А ты наблюдательная, – огрызается она и идёт на кухню, слегка неуклюже переставляя неестественно согнутые ноги. Рахит, скорее всего. Мама говорит, что в городе все им болеют, потому что здесь какой-то неправильный свет. Неудивительно, что Дотти такая ершистая со мной: я для неё – ещё один рот, который надо кормить, и ещё одно тело, за которым надо убирать.
Я настаиваю на том, чтобы помочь ей помыть посуду: на подносе тарелок больше, чем мы держим в целом доме (включая дорогой фарфоровый сервиз), и постепенно Дотти смягчается и становится похожей на маленькую девочку, как ей и положено. Она рассказывает мне о своей семье, что, помимо неё, у родителей ещё шестеро детей, что отец каждое утро уходит в доки и ждёт там вместе с сотнями других рабочих, не подвернётся ли какое-нибудь дело, и что с каждым годом туда приходят всё больше крепких и шустрых парней, у которых больше шансов получить работу. Я в общих чертах рассказываю ей о своей жизни, опустив все самые неудобные подробности, и когда мы идём обратно по коридору, я думаю, что с сегодняшнего дня мы подружимся. Но когда мы подходим к комнате Сесилии и Оти, Дотти поджимает губы, словно вспомнив, что ещё злится на меня.
Она кивает на дверь.
– Подожди-ка, – настороженно произносит она, – я думала, тебя сюда позвали помогать этим двум, по крайней мере я так слышала. – Дотти смотрит на меня как лисица на беззащитного цыплёнка, и на мгновение мне кажется, что она сейчас действительно подкрадётся и обнюхает меня. – Это об этих делах ты говорила, когда приехала? Или ты здесь за чем-то ещё?
Я делаю шаг назад. От кого она всё это слышала? Кто рассказал ей про меня?