– Но есть же занятия более спокойные, чем пытаться открыть путь в мир потенциально опасных ду́хов! Например, вязание.
– Знаете, что меня бесит сильнее всего? – говорю я, внезапно разозлившись. – То, что у меня вроде как есть этот дар, но от него нет никакой пользы! Даже от ваших фокусов на этих якобы сеансах больше толку!
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Оти.
– Ты отлично понимаешь, что я имею в виду! Эта ужасная женщина, которая хотела оспорить завещание матери, чтобы деньги не пошли на благотворительность. Вы точно дали ей пищу для размышлений! От ваших поддельных ду́хов больше пользы, чем от настоящих! – Комната плывёт у меня перед глазами. Мы с Оти смотрим друг на друга.
Она медленно кивает.
– Разумеется, – улыбка разливается по её лицу. – Господи боже мой! Конечно!
– Конечно что? – не понимает Сесилия. – Чего вы обе улыбаетесь?
Меня буквально трясёт от волнения, я бросаюсь к своей сумке и роюсь в ней в поиске карандаша.
«Список гостей», – пишу я на чистой странице в дневнике и трижды подчёркиваю строчку.
– Хорошо, – говорю я. – Оти… Сесилия. Мы проведём самый лучший бутафорский сеанс, какой только видел этот свет.
21
Вот уже несколько часов я лежу без сна, новообретённая энергия клокочет у меня внутри.
Я спускаюсь вниз, мне нужно найти имена тех, кого мы собираемся пригласить на наш поддельный сеанс, чтобы спасти Салли. Я ищу адресную книгу – скорее всего, она находится в кабинете мистера Блетчли. Я бы спросила у него сама, но мне почему-то кажется, что новый план ему понравится ещё меньше предыдущего, раз уж он так не хочет, чтобы я привлекала к себе внимание. Поразительно, что именно в этом вопросе они с моим отцом сходятся во мнениях.
Я дожидаюсь, пока мистер Блетчли выйдет, и захожу в кабинет. Огонь горит слабо и мало что освещает, но я не осмеливаюсь раздёрнуть шторы. Насколько я могу судить, комната довольно приятная, в свете камина обшитые деревом стены поблёскивают золотом, доски похожи на ириски до того, как их разобьют на куски маленьким серебряным молоточком.
На столе полный бардак. Документы валяются буквально повсюду. Я усердно роюсь в груде бумаг, словно от этого зависит моя жизнь, и в конце концов мне попадается миленькая адресная книга в тёмно-синей коже. Я издаю тихий победный клич, пролистываю её, чтобы убедиться, что это действительно то, что мне нужно, и вижу кое-что размером со спичечный коробок, что поначалу принимаю за поздравительную открытку. Я подношу её к огню, чтобы рассмотреть получше. Одна сторона карточки матово-белая с выведенной чёрными чернилами эмблемой: контур глаза и над ним готический крест. Внутри креста по горизонтали напечатано одно слово: «Благочестивые». В кабинете вдруг становится очень холодно. Дрожащими руками я переворачиваю карточку и читаю: «Сдайте её».
У меня перехватывает дыхание, и я делаю шаг назад, как если бы надпись меня обожгла. Я знаю, что это про меня. Я знаю. Я кладу карточку обратно между страниц книги, вся дрожа иду было к двери, но останавливаюсь, потому что мне на глаза попадается лежащий на полу свёрнутый кусочек пергамента. На нём что-то нарисовано полупрозрачными чернилами цвета слабо заваренного чая: это диаграмма, хоть в тусклом свете я и не могу разобрать, чего именно – несколько линий и строчек, написанных изящным почерком, а вверху проставлено имя… Д-Е-В-О…
Я слышу шаги.
О боже! Кто-то идёт!
Я опускаюсь на четвереньки и заползаю за занавеску, зажав адресную книгу под мышкой, успев спрятаться буквально за секунду до того, как дверь открывается. Подобрав сорочку, я выглядываю из-за занавески, стараясь дышать как можно тише, кровь стучит у меня в висках.
Дотти.
Меня бросает в пот. Очевидно, что Дотти пришла прибраться в кабинете. Заново затопить камин, почистить решётку, распахнуть што… О нет! Что, если она меня увидит?! замираю. Но Дотти не торопится. Вместо этого она воспроизводит те же манипуляции, что и я несколько минут назад: окидывает взглядом стол, раскладывает документы, перекладывает бумаги. Затем подходит к камину и вынимает что-то из кармана передника. Это утренняя почта. Сегодня я пропустила её из-за того, что нужно было проникнуть сюда. Дотти разглядывает конверты, поднеся их к огню, чтобы лучше видеть. Она щурится и проводит пальцем по строчкам, Салли делала так же, пока не научилась…
«Ну конечно, – я чувствую острый прилив жалости. – Она не умеет читать».
Дотти бьёт себя по лбу письмами, недовольно рычит, и мне приходится собрать в кулак всю свою волю, чтобы удержаться и не подбежать к ней. Интересно, она бы приняла мою помощь? Или треснула бы меня первой попавшейся тушкой куропатки и…
– Дотти! Где ты, хитрая девчонка?! – возмущается миссис Моррис в коридоре. – Где ты опять прячешься?!
Слышен громкий треск, словно деревянной ложкой стучат по кастрюле, и Дотти резко дёргается, как от выстрела. Конверты выскальзывают у неё из рук и падают на каминную решётку.
– Мм-м… Миссис Моррис? – вскрикивает Дотти, лихорадочно потянувшись за почтой. – Ай! – взвизгивает она, отдёргивает руку и засовывает палец в рот. – Да ну их.
Неловко скользя по паркету, точно новорождённый оленёнок, она устремляется к двери. Я жду, пока её шаги не стихнут, и бросаюсь к камину, схватив по пути стакан воды. Выуживаю щипцами конверты и заливаю водой. Они обуглились, но письма ещё прочитать можно: их защитили жирные отпечатки Дотти. Почти все письма пришли на имя Блетчли. Но одно адресовано мне – и оно из тюрьмы! Письмо от Салли.
Я лечу в свою комнату, на бегу вскрывая конверт (мне уже всё равно, услышат меня или нет), сажусь прямо на пол, разглаживаю руками бумагу и плачу от отчаяния, когда края рассыпаются у меня на глазах: часть строчек, написанных её прекрасным почерком, ещё можно прочесть, но не все. Чернила смазываются на белой бумаге, и я промокаю их краем сорочки, чтобы спасти хоть что-нибудь, потому что с каждым пропавшим словом я теряю частичку Салли. А затем я читаю.
Моя милая Пегги,
Твоё письмо меня очень обрадовала! Я знаю, что ты хочеш мне помочь. Ты поможеш, правда? Потому что я до жути боюсь виселицы, Пег.
Подумай только, ты у предателя Блетчли, после всего, что ты о нём гаварила! Будь осторожна. Я слышала, у него служит та девочка Дотти. Она змеюка, ей нельзя доверять! Она тоже служила у викария и ужасно со мной обходилась, говорила, что я пытаюсь прыгнуть выше головы, что она бы посмотрела, как из меня выбьют всю дурь, маленькая крыса!
Пожалуста, Пег, вытащи меня отсюда! Ко мне приходит только мистер Тейт, и когда я его вижу, мне хочеца, чтобы меня оставили в покое. Он говорит, семья от меня отреклась. Говорит, что, если я признаюсь, меня не отправят на виселицу, но я сомниваюсь, что ему можно верить. Как ты думаешь, Пегги? Мне сказать, что я её убила? Но я бы никогда не причинила вреда леди Стэнтон. Она всегда была доброй и вниматильной ко мне.
Ты должна пообещать мне, что если я умру, то ты встретиш меня во время горения. Что последним лицом, которое я увижу, будет твоё.
Я провожу пальцем по её подписи и содрогаюсь от ужаса, словно её страх передался мне. «…Я её убила». Строчка бросается мне в глаза. Я подношу письмо к свету в надежде, что смогу лучше разобрать смазанные слова, но у меня не получается. Она не это имела в виду, я знаю. Правда ведь? А что до её жестокого посетителя – он заплатит за свою ложь.
Я переписываю нужные имена и адреса из книги Блетчли в свой дневник, а затем бегу обратно в кабинет, чтобы вернуть её на место. Позже, опять в своей комнате, я сижу на кровати, вновь и вновь перечитываю письмо Салли и пытаюсь – безуспешно – отогнать предчувствие, что скоро случится что-то очень плохое.
22
Проходит несколько часов. Оти и Сесилия куда-то ушли, мистера Блетчли я сегодня не видела. От тревоги за Салли, а также из-за той жуткой карточки, которая с каждой минутой кажется мне всё страшнее, у меня болит голова. Кто такие «Благочестивые»? И те зловещие слова «Сдайте её». Речь правда идёт обо мне? Что им от меня нужно, что они требуют этого от мистера Блетчли? И как мне разузнать у него что-либо, не сообщая, что я забралась к нему в кабинет?
Уже поздний вечер, и урчание в желудке напоминает, что я пропустила ужин, поэтому я, надев чулки и не утруждая себя поиском обуви, спускаюсь вниз, на кухню. Там в погребе обычно всегда стоит тарелка с холодным мясом – ну или хотя бы хлеб с маслом. Я стараюсь не попадаться на глаза миссис Моррис: хоть она мне и не докучает, я предпочитаю держаться от неё подальше.
Я прохожу мимо фотографий с задорными световыми пятнами, не обращаю внимания на зловещие картины, киваю в знак приветствия маскам на стене и машу рукой странным законсервированным созданиям, сидящим в своих стеклянных домах. Спустившись на три ступеньки по лестнице, я замираю. Из личных покоев хозяина дома доносятся приглушённые голоса – их два: один, низкий и степенный, принадлежит мистеру Блетчли:
– Это чудовищно!
– Блетчли, это уже несерьёзно. Я поражён, что вы даже в этом отношении готовы пойти мне наперекор.
Голос Блетчли холоден как лёд:
– Я всего лишь хотел получить больше информации. Если всё действительно так, как вы говорите, я не понимаю, какие у вас могут быть причины для беспокойства.
– Блетчли, я вас умоляю! Видимо, причины вашего непонимания кроются в вас самом. Я спасаю вас от самого себя, сэр! Вы станете всеобщим посмешищем, если будете упорствовать. Конечно, это печальное дело. – Театральный вздох. – Я не получаю никакого удовольствия, занимаясь им.
– Хотелось бы верить, – отвечает мистер Блетчли.
– Мне горько это говорить, Джедидайя, но если вы по своему почину не отойдёте в сторону, то у меня не останется иного выхода, кроме как воспользоваться своим влиянием. Как я уже говорил, достаточно будет шепнуть одно слово на ухо нужному человеку, а я уверен, что вы этого не хотите.