– Но это же… это шантаж!
– Я сожалею, но иного пути нет. Но вы сами навлекли на себя всё это. Нет-нет, не вставайте. Не нужно меня провожать.
Меня охватывает ледяной страх. Этот голос… этот мрачный, монотонный голос…
Я быстро возвращаюсь на площадку и прячусь в зале ожидания, между прялкой и огромным шкафом с раритетами. Капли пота стекают у меня по спине, а я, встав коленями на передник, наклоняюсь вперёд, чтобы видеть, что происходит на лестнице. При этом я случайно задеваю локтем прялку, она качается, и я хватаю её, чтобы удержать на месте. Мои пальцы смыкаются на гладких деревянных спицах и…
Ай!.. Моя спина… Свист!.. УДАР! Кнут свистит в воздухе и опускается мне на спину снова, и снова, и снова. Я сворачиваюсь в клубок, словно ёж. Что происходит?! От боли я не могу дышать, и вдруг я там, в работном доме, слышу, как колесо щёлкает, щёлкает, щёлкает, а кнут свистит, свистит, свистит. Голод вгрызается мне в желудок, а от опустошающей ноющей тоски в сердце я опускаюсь всё ниже, и ниже, и ниже. «Отпусти! – говорю я себе. – Ты должна ОТПУСТИТЬ!» И я направляю всю свою волю в руку, в пальцы, которые буквально срослись со старым деревом, и представляю, как отдираю их, отнимаю один за другим. Отпусти, отпусти… ДАВАЙ! О-о-ох! Тяжело дыша, я падаю на спину, вся в поту от ужаса. Что. Это. Было? Я никогда прежде не испытывала ничего подобного. Местные духи намного сильнее! Или… дело во мне?
Но времени на раздумья нет. Дверь покоев мистера Блетчли отворяется. Звенит колокольчик. Тёмно-жёлтый свет газовой лампы режет глаза, и я щурюсь, чтобы видеть хоть что-то, тёмные пятна танцуют передо мной. Я стараюсь не дышать.
– Горничная принесёт ваше пальто. И вам всё это с рук не сойдёт, – бесцветным голосом произносит мистер Блетчли.
Тот, другой, человек не отвечает; у него острый птичий профиль, он худой, высокий и одет во всё чёрное: сюртук, шляпа с широкими полями. Его шею охватывает яркий белый воротник. Пол уходит у меня из-под ног.
Преподобный Отто Тейт. Викарий. Но… почему?!
Когда мистер Блетчли возвращается к себе, какая-то тень отделяется от стены. Дотти выскальзывает из тени, подаёт мистеру Тейту его пальто и провожает до входной двери. Мне бы предупредить её – но что я ей скажу? Дверь открывается, закрывается, и я выдыхаю; при слабых, надрывных звуках я замираю, а затем бегу прочь, и у меня лицо горит от стыда, потому что я случайно услышала, как мистер Блетчли, взрослый мужчина, тихо плачет у себя за дверью.
23
На следующий день я просыпаюсь до рассвета, с больной головой. В окно я вижу, как непроглядно-чёрное небо постепенно подёргивается серым со светло-рыжими нотками оттенком утра – недолгий миг надежды, прежде чем в воздухе разливается предчувствие дождя и всё вокруг вновь становится пепельным.
Я не знаю, что делать. Я едва помню собственное имя – настолько мне тяжко от нехватки сна. Что произошло, когда я коснулась прялки? Что мистер Тейт делал в этом доме? И почему мистер Блетчли так расстроился?
У меня нет времени разбираться с этим.
Завтра ночью я должна связаться с предполагаемой жертвой Салли – леди Стэнтон, чтобы она сообщила почтенному собранию, что её однозначно не убивали и что Салли просто невинная жертва обстоятельств. Мой первоначальный оптимизм иссякает, причём быстро. Даже если я смогу убедить всех присутствующих в том, что Салли невиновна, слово спиритов – не важно, настоящих или фиктивных – вряд ли будет иметь какой-то вес в суде, и мне остаётся только надеяться, что мы пробудим в умах людей достаточно сомнений, чтобы добиться дальнейшего расследования. План, мягко говоря, далёкий от блестящего, но другого у нас нет.
Я брызгаю себе в лицо холодной водой из умывальника, ледяные иглы вонзаются мне в кожу, и я просыпаюсь окончательно. Звуки снаружи, шум… чего? Дождя? Града? Я прижимаюсь лицом к стеклу, но хоть небо и предвещает дождь, оно ещё не разрешилось от бремени.
Треск.
Длинная неровная трещина разбегается по стеклу. Я рывком поднимаю раму, высовываю голову наружу – и тут же мне в висок прилетает камень.
– Ай! – кричу я. – Кто это?! Прекратите!
Я смотрю вниз. Площадь почти пуста, если не считать мужчины, который нагружает тачку лошадиным навозом, и парочки извозчиков. И ещё кто-то стоит у закрытых ворот сада и машет мне, театрально показывая на задний двор моего дома. С высоты кажется, будто он подвешен на ниточках, как марионетка в кукольном театре.
Но это не марионетка.
Это Амброуз.
Я мчусь вниз. Мы встречаемся у чёрного хода, между кухней и флигелем, аромат пекущегося хлеба смешивается здесь с запахом свежего лошадиного навоза. Я бросаюсь Амброузу на шею.
– Ох! Тише, старушка! – говорит он.
Я не могу отпустить его; я должна рассказать ему всё, совсем всё, прямо сейчас.
– Поверить не могу, что ты здесь, – тараторю я. – Я столько должна тебе рассказать, у меня есть план… мы якобы проведём спиритический сеанс и… кстати, ты что-нибудь слышал о «Благочестивых»? Потому что, кажется, они меня преследуют… Нет?.. В общем, я, Сесилия и Оти представим всё так, будто вызвали дух леди Стэнтон, и скажем всем, что Салли невиновна, и тогда им придётся её отпустить – им точно придётся её отпустить. Так и будет, правда? Они всему поверят, и тогда её отпустят. – Я замолкаю, у меня иссякают слова. Я снова обнимаю Амброуза, шелковистая ткань его пиджака приятно холодит моё уставшее лицо. – Они не поверят… или поверят? – бормочу я. – Ничего не выйдет. – Рыдание рвётся у меня из груди. – Ты отнёс ей письмо. Спасибо тебе. Она ответила, но Дотти случайно уронила письмо в камин, случайно, я думаю, и я прочитала только половину, но всё равно спасибо тебе, – говорю я между всхлипываниями.
Амброуз кладёт руки мне на плечи, отстраняет меня:
– Послушай, Пегги, – он умолкает, и я перевожу взгляд с его нарядной одежды – яблочно-зелёный пиджак, лимонный жилет, вишнёвый галстук – на лицо. На виске я вижу синяк, наливающийся зелёным и лиловым на фоне пергаментно-бледной кожи.
– Ох, Амброуз… кто это сделал?
– Не обращай внимания, это не страшно.
Слеза катится по его щеке, и мне кажется, что моё сердце сжимают, словно губку для мытья посуды.
– Это Блетчли тебя ударил? – спрашиваю я.
– О боже, нет, он бы никогда этого не сделал, – Амброуз берёт мои руки в свои. – Уже поздно, Пег. – Его слова похожи на пощёчину.
– Что? Что поздно? – нервно спрашиваю я.
– Суд над Салли уже состоялся. Вчера, – он смотрит на меня и вытирает глаза тыльной стороной ладони. – Её признали виновной, Пег. Сказали, что Салли убийца. Процесс был закрытый. У Салли не было защитника. Она призналась, Пегги. Сказала, что сделала это. Всё кончено. Салли повесят.
Вкус рвоты обжигает мне гортань, меня снова тошнит, и в желудке остаётся только горькая желчь.
– Она не могла признаться, не могла! – Я опускаюсь на землю, и гравий вгрызается мне в ноги.
Амброуз даёт мне платок, чтобы я вытерла рот, и отмахивается, когда я протягиваю его обратно.
– Как? Как он допустил это?!
– Ты о Блетчли? – Амброуз пожимает плечами и аккуратно прислоняется к садовому катку, который стоит у стены флигеля. – Он не настолько влиятельный, каким любит себя изображать. В сфере уголовного права у него нет никакой власти. Он приходил ко мне вчера, поздно вечером. Он конченый человек, Пегги. Он говорит, что больше не будет давать сеансы.
– Что?! Нет! В смысле – откуда ему вообще знать? Подожди, пока я спрошу у него! Что за нелепый… – я не договариваю. Меня осеняет. – Вчера здесь был Тейт. Блетчли очень расстроился. Наверняка это было до того, как он приходил к тебе.
– Мистер Тейт нанёс визит и мне. Задавал вопросы.
– О чём?
– О тебе, Пегги.
От этого мне становится ещё страшнее:
– Какие вопросы?
– Спрашивал, что мне известно о твоих способностях… Не волнуйся, – он вскидывает руки вверх, когда я уже готова возмутиться, – я ничего ему не сказал. Ещё он хотел знать, зачем я передаю письма убийце, которая находится под стражей.
– Что?! А как он об этом узнал?!
– Понятия не имею. Мои ответы его не очень-то устроили, – Амброуз потирает синяк.
– Это он ударил тебя. Мистер Тейт.
Амброуз кивает:
– Я сказал ему, что разговоры о тебе не более чем слухи, просто вздор, который распространяют ради забавы. Ты знаешь, что именно Тейт стоит за теми плакатами в Элдерли?
– В каком смысле? Я думала, такие плакаты есть везде, – глупо, но я оглядываюсь, как будто рассчитываю увидеть один такой прямо во дворе.
– Нет, – твёрдо говорит Амброуз. – Их больше нигде нет. Только в нашей деревне. Вероятно, надписи про тебя – тоже его рук дело.
– Но после того, что в прошлом году случилось с одним шепчущим, к северу от нас… с тем, которого утопили, – говорю я.
– На севере не было никаких нападений. Давным-давно не было.
– Но плакаты, – настаиваю я, – они же напоминают местным жителям, что к шепчущим не надо плохо относиться. Я не понимаю.
Амброуз пожимает плечами:
– Разве? Что в них написано на самом деле? «Докладывайте обо всех, кто плохо обошёлся с шепчущим»? Это может быть хитрый способ…
– …вычислить шепчущих! – ахаю я.
– Именно. Если бы на плакатах писали, что докладывать следует обо всех, у кого есть соответствующие способности… от них не было бы толку, по крайней мере в наше время. «О чём знаешь – молчи, ведьму не загуби» – так вроде говорили в старые времена?
Я обдумываю всё, что он мне сказал:
– Значит, Отто Тейт шантажирует мистера Блетчли, чтобы он молчал насчёт Салли.
Амброуз кивает:
– И если Джед попытается помочь Салли, то пострадает кто-то ещё. Скорее всего, ты. Он был сам не свой, говорил, что «его жизнь в любом случае полетит ко всем чертям», – прости за выражение, Пегги. Но я посоветовал ему делать то, что скажешь ты.
Теплота наполняет моё сердце, и из глаз вновь текут слёзы: