– Правда?
– Правда. Послушай, я знаю, что у тебя своё мнение, но мистер Блетчли не плохой человек. Знаю, ты считаешь его предателем, потому что он рассорился с твоим отцом, попытался нажиться на вашем даре и всё такое… Можешь закатывать глаза сколько угодно, Пегги, но он не плохой. Я не говорю, что назвал бы его хорошим человеком. В смысле, он не такой, как, например, твой отец. Но он не злой. Не такой, как…
– …Тейт.
Это имя повисает между нами, и из него сочится угроза и страх.
24
Амброуз ушёл, но пообещал вернуться завтра. Ещё рано, но я не могу больше ждать.
Тук-тук-тук.
– Мистер Блетчли, можно войти?
– Убирайся.
Я открываю дверь:
– Мистер Блетчли?
Внутри темно, и мои глаза не сразу привыкают к полумраку. Вытянув перед собой руки, я иду к окну и раздёргиваю тяжёлые бархатные занавески. В комнате моментально светлеет, и я вижу мистера Блетчли, в пижаме сидящего за своим столом. Он стягивает с головы ночной колпак в бело-синюю полоску и растерянно моргает:
– Мне жаль, что ты застала меня в таком виде, Пегги.
– А мне жаль, что мою лучшую подругу приговорили к смерти, мистер Блетчли, – отвечаю я – и в тот же миг сожалею о сказанном, потому что он бьётся головой об стол и всхлипывает, громко, жалобно и тягуче.
– А-а-а-а-апчхиии! Ох, прости, пожалуйста, – говорит он и сморкается в ночной колпак. Дотти придётся стирать внеочередную порцию белья. Почему-то эта мысль слегка поднимает мне настроение.
– Ну, ну, мистер Блетчли, – говорю я, чтобы его успокоить.
Пока он приводит себя в порядок, я осматриваюсь. Эта комната довольно уютная, одну стену целиком занимает стеллаж с книгами, сбоку даже стоит стремянка, чтобы добираться до верхних полок. Повсюду разбросаны бумаги, и хоть я и не вижу того любопытного пергамента, который вчера попался мне на глаза, зато замечаю деревянный ящик, доверху заполненный фотографиями.
Мистер Блетчли тяжело опирается на локти и закрывает лицо руками, пропустив пальцы под очки. Он больше не плачет, но голос всё ещё дрожит при каждом слове:
– М-мне т-так ж-жаль, П-Пегги.
– Мистер Блетчли, пожалуйста, постарайтесь взять себя в руки, – настаиваю я. – Нам необходимо ясно мыслить, если хотим, чтобы от нас была хоть какая-то польза. Наплачемся позже, если без этого никак.
Мне хорошо знаком тот взгляд, который сейчас устремлён на меня.
– А ты забавная малютка, да?
Я пожимаю плечами:
– Так говорят.
– Всё должно было быть совсем не так, поверь мне, Пегги.
Я сажусь на стул напротив:
– Что вы имеете в виду?
Он откидывается на спинку стула и вздыхает:
– Пегги, у меня полно гениальных идей. Спиритический салон должен был стать моим главным шедевром. Я хотел, чтобы все шепчущие наконец вышли на свет, хотел помочь людям поговорить с близкими, чтобы в их жизни было меньше печали. – Он кивает на ящик с фотографиями. – И я хотел делать фотографии духов, чтобы у нас было доказательство загробной жизни, – мистер Блетчли вскидывает бровь. – Конечно, это просто старая макулатура, но я всё равно продолжаю снимать, на всякий случай… Какой же я старый дурень! Ничего не могу сделать как следует, да?
Я ничего не отвечаю, вновь вспомнив о маленьких бликах на фотографиях на лестничной площадке.
Он продолжает:
– Я хотел, чтобы научное сообщество официально признало шепчущих, чтобы этот дар использовали для общего блага: разгадывали тайны, раскрывали преступления, – он вздыхает, обмякнув, точно мешок, из которого высыпали муку. – К несчастью, ни один шепчущий из тех, кого я нашёл, не захотел на меня работать, да и, по правде говоря, никого из них нельзя было назвать особенно одарённым. Все они тебе в подмётки не годились, это однозначно. Знаешь, Пегги, с первой минуты, как ты появилась здесь, стало ясно, что твои силы растут: сначала происшествие на Клифтонском мосту, а потом то, что случилось на твоём первом сеансе. Ты начинаешь всюду видеть призраков, даже не зная заранее, что они могут быть в этом месте.
Я молчу, и он продолжает:
– Какими бы благородными ни были мои намерения, я с сожалением признаю, что мой салон – практически бутафория. Видимо, у шепчущих мало общего с театром.
Я фыркаю:
– Это и я могла бы вам сказать.
– Твой отец говорил. Много, много… много раз.
– Поэтому он вас прогнал? – спрашиваю я.
– Он меня не прогонял! – вскидывается мистер Блетчли. – Возникло разногласие, после которого мне посоветовали держать дистанцию. Твой отец тяготел к более традиционной позиции – кому, как не тебе, этого не знать, с этими его охами и ахами вокруг Книги рода Девона, – а я хотел идти в ногу со временем, быть более… прогрессивным.
– Вам нужно было послушать папу, – тихо говорю я; в целом мне неприятно разговаривать о внутренних делах Девона с кем-то, кого я не считаю частью семьи.
– Да, именно так мне и следовало поступить, – говорит Блетчли. – Твой отец тонко чувствует эти материи, а для меня всё это всегда представлялось чем-то абстрактным, почти выдумкой. Ты знаешь, что наша мама, Вада, умерла вскоре после рождения твоего отца?
Я киваю, вспомнив о портрете бабушки Вады, который висит у нас в гостиной.
– Джона отправили к родственникам нашей матери – разумеется, все они были из рода Девона, – чтобы наш отец мог продолжать работать. Я как старший остался с отцом, от меня было больше пользы по хозяйству, чем от грудного ребёнка. Неудивительно, что из нас двоих именно Джона назначили хранителем имени Девона.
– «Назначили хранителем имени»? – озадаченно переспрашиваю я. – О чём это вы?
– Ты не знала? Фамилия нашего отца была Блетчли. Но, согласно традиции (это где-то записано), фамилия Девона должна сохраняться, насколько это возможно, и передаваться ребёнку или детям. Чаще всего она отходит девочкам, если таковые рождаются.
– Но почему, – спрашиваю я, – раз наследие рода Девона передаётся по женской линии, дедушка Блетчли не взял фамилию бабушки Вады – разве это было бы не проще?
Мистер Блетчли смотрит на меня так, будто у меня выросла ещё одна голова.
– Это же нелепо! Чтобы мужчина взял фамилию жены?! Скажешь тоже, – он с презрением взмахнул нечистым платком. – Чтобы имя Девона не исчезло в случаях вроде нашего, когда нет особы женского пола, которая могла бы его унаследовать, оно передаётся ребёнку мужского пола, не обязательно старшему, а… более достойному.
– Папе, – шёпотом говорю я.
Мистер Блетчли кивает:
– Я был молод, глуп и зол. Мне казалось, что твой отец отобрал у меня всё: нашу мать, в чьей смерти он, конечно, неповинен, моё право на имя Девона, хоть оно мне было не очень-то и нужно, а напоследок… – тут он останавливается.
– Что напоследок?
– Я наговорил слишком много, – отвечает мистер Блетчли с явным беспокойством. – Нет нужды говорить, что из-за моего неотвязного желания отомстить младшему брату, боюсь, я всё очень сильно испортил.
– Каким образом?
– Некоей организации, направленной против шепчущих, очень не понравились мои заграничные салоны. Конечно, ни один настоящий шепчущий на меня не работал, но они этого не знали, а угрозы внушали опасения: эти фанатики в своей жажде крови готовы были вздёрнуть всех и каждого. Поэтому я закрыл все салоны, за исключением бристольского, полагая, что старая добрая Англия слишком цивилизованная страна для подобного мракобесия. – Он печально качает головой. – Как же я ошибся!
– За этим стоят «Благочестивые», да? – спрашиваю я.
– Откуда, чёрт возьми, тебе о них известно?! – он приходит в такой ужас, что я вынуждена рассказать о записке, которую нашла в адресной книге.
– Понятно, – говорит он с кислым видом. – Твоё поведение, Пегги, мы обсудим в другой раз – но да, оказалось, что «Благочестивые», кем бы они ни были, имеют своих людей не только за границей, но и здесь, в Англии. И я привёл их прямо к тебе. Я не знаю, что делать, право, не знаю.
– Я не стану отменять сеанс! – свирепо говорю я.
– А я и не сомневался, ни на минуту не сомневался, что ты его не отменишь, – он слабо улыбается. – Ты из рода Девона. Упрямство у нас в крови. И это хорошая идея. – Он вздыхает. – Мистеру Тейту это совсем не понравилось. Он каким-то образом обо всём пронюхал и без обиняков угрожал мне тем, что он сделает, если я не отменю сеанс.
– Мистер Тейт, – шёпотом говорю я.
Блетчли кивает:
– Да, мистер Тейт, викарий, – на виске у него пульсирует жилка. – Мистер Тейт, главный свидетель.
Эти слова звучат как удар грома. Главный свидетель… ну конечно!
Мистер Блетчли задумчиво потягивает себя за кончики усов:
– И ты абсолютно уверена насчёт Салли, вер…
– Она этого не совершала.
– Но как же признание?..
– Она. Этого. Не совершала. Я понимаю, вы пытаетесь подготовить меня на случай, если… произойдёт самое худшее. Но она этого не совершала. Признание ложное, или они заставили её поставить подпись.
Ох, Салли, мой дорогой, милый друг, что они с тобой сделали, чтобы получить твоё признание?!
В глазах мистера Блетчли блестят слёзы, но, на моё счастье, он их сдерживает:
– Пегги, прости. Я тебя подвёл. Ты ребёнок. Я взрослый мужчина. Я должен был разобраться в ситуации.
Я вскидываю бровь:
– И?
– И теперь я всё понял, – он снимает очки, вытирает лицо рукавом и решительно расправляет плечи. – Что ты хочешь, чтобы я сделал?
– Правильно, мистер Блетчли, – киваю я, воодушевившись. – Мне нужно, чтобы вы разослали несколько приглашений. Нам предстоит провести бутафорский сеанс.
25
Последнее приглашение – изящная голубая открытка с золотым тиснением и теми же глазом и короной, что и на визитных карточках салона, – доставлено. Оно предназначалось губернатору Джонсу и было брошено в ящик его загородной резиденции, которую от зловонной бристольской тюрьмы отделяют три мили и непреодолимая социальная пропасть.