План остаётся прежним: убедить влиятельных людей в невиновности Салли – только теперь, когда её уже приговорили к смертной казни, ставки повышаются. Мы должны каким-то образом доказать всем, что правосудие совершило чудовищную ошибку.
Все приглашения были приняты, только губернатор Джонс отправил вместо себя мистера Крейвена, заместителя директора тюрьмы. Мистер Персиваль Крейвен оказался неожиданно весёлым человеком с раскатистым смехом и волосами, напоминающими сахарную вату.
– Рад наконец-то познакомиться с вами, Блетчли! Моя жена Джемайма… она ваша поклонница. Честно говоря, она никогда так не радовалась тому, что мы женаты, как в тот момент, когда пришло ваше приглашение! – он энергично пожимает руку мистеру Блетчли, а его жена стоит рядом, кивает и нервно улыбается. Это миловидная женщина примерно одних лет с моей мамой. На ней маленькая чёрная шляпка, лицо её обрамляют туго завитые аккуратные кудри, похожие на тонкие колбаски. – Да я и сам был рад его получить, чего уж, – продолжает заместитель. – Приятно вот так иногда развлечься.
Во время разговора он то снимает, то надевает монокль; ко мне он не обращается ни разу. Видимо, для высшего общества маленькие девочки – нечто вроде призраков.
Уже все собрались. Сесилия и Оти, конечно же, мистер Блетчли и Амброуз и четверо почётных гостей, приглашённых на сегодняшний вечер: судья мистер Линуорт, мистер Балфур Эмери из газеты «Бристоль Ивнинг Пост», а также мистер и миссис Крейвен. Идея пригласить журналиста пришла в голову мистеру Блетчли: он подумал, что нам не помешает кто-нибудь, у кого есть чутьё на скандал и нюх на сенсации.
– Я бы ни за что не пропустил такое событие! – говорит мистер Эмери, когда мистер Блетчли поблагодарил его за то, что тот принял приглашение. – Ваши вечера – это просто гвоздь сезона. Все только о них и говорят, уверяю вас! Вот уж не думал, что я, простой труженик пера, когда-нибудь попаду сюда. Я специально наточил свой карандаш.
– Надеюсь, вы получите сюжет, достойный первой полосы, – отвечает мистер Блетчли и подчёркнуто смотрит на меня. Он многим рискует: плохой отзыв поставит под угрозу всю его карьеру. Я делаю глубокий вдох. Мы должны преуспеть.
Мы переходим из приёмной в гостиную, и по мере того, как нарастает напряжение, беседа становится оживлённее. Высокие, по пояс, церковные свечи стоят по краям комнаты, заливая тёплым жёлтым светом бархатные портьеры; тени пляшут по обшитым деревом стенам. На шкаф с раритетами наброшена чёрная сетчатая ткань, и очертания предметов, которые сквозь неё видны гостям, только подстёгивают любопытство: «Это… мозг?», «Фу, не завидую тому, кому это несчастное создание попалось бы в банке с маринованными огурцами!», «О, вы только посмотрите на эти крошечные черепа! Их можно носить как серьги!»
– Начнём? – предлагает Оти, указав на стол, где на тяжёлой чёрной скатерти стоят кувшин с водой, стаканы и ваза с букетом пахучих цветов из роз, фиалок и лаванды. Этот запах мне до боли знаком, и на мгновение я уношусь домой, к маме, где мы омываем тело для погребения лавандовой водой. Передо мной вспыхивает лицо Салли – неужели я вижу её тело?! Нет. Нет! Я гоню прочь этот образ, пока все занимают свои места.
Оти, Сесилия и я сидим на равном расстоянии друг от друга между мистером Блетчли, Амброузом, мистером Крейвеном с женой (уже буквально дрожащей от нетерпения), мистером Линуортом и мистером Эмери. Я разглаживаю юбку, молюсь, чтобы сердце не стучало так громко, и жду, пока затихнет общий нервный смех. Сесилия, Оти и я одеты в чёрное, но под плащом, который одолжила мне Сесилия, на мне мамино тёмно-синее платье. Оти завила и причесала мне волосы. Что бы ни случилось, меня должны воспринимать всерьёз – будь у меня мужской костюм, я бы надела его.
Мне вдруг становится жарко, и я, сняв плащ, сворачиваю его и кладу под стул, а затем поправляю. Поправив воротник платья, несколько раз дёргаю головой и ловлю выбившуюся шпильку. Сейчас у меня сложная и неудобная причёска, и я жду не дождусь, когда смогу распустить волосы. Я замечаю, что мистер Блетчли смотрит на моё платье, и лицо у него приобретает странное выражение. При иных обстоятельствах я могла бы подумать, что он увидел привидение.
Моя цель – это судья мистер Линуорт и мистер Крейвен, заместитель директора тюрьмы. Я должна взволновать их до такой степени, чтобы они как минимум начали повторное рассмотрение дела Салли, а как максимум – вообще его закрыли. По мистеру Линуорту трудно понять, что он за человек: за весь вечер он говорил очень мало. Кажется, он единственный, кто не пришёл в восторг от происходящего. Он снимает очки и протирает их полой своего тёмно-красного шерстяного сюртука. Одежда его отличается той же сдержанностью, что и манеры, – в отличие от мистера Блетчли, чей фрак и шёлковый галстук, хоть и небрежно повязанный, создают впечатление, что он готов сию минуту отправиться в оперу.
Я киваю Сесилии.
– Начнём, пожалуй? Нам всем необходимо взяться за руки, – говорит она своим низким, интригующим голосом. Рядом с ней сидят мистер Крейвен и мистер Эмери, и они уже заворожены. Сегодня на Сесилии простое чёрное платье в пол с турнюром и длинными узкими рукавами, слегка скрывающими руки. Её плечи обнажены, и в неярком свете ламп на ключицах поблёскивает розовое масло.
– Есть ли поблизости духи, согласные поговорить с нами? – зовёт она. – Мы собрались и готовы.
Сесилия умолкает, ждёт, пока все глаза будут прикованы к ней, и запрокидывает голову точно в припадке, демонстрируя всем молочно-белую шею.
Слышится ритмичное позвякивание крошечных колокольчиков: это Оти приводит их в движение ногой под столом. От лампы на полу поднимается дурманящий аромат благовоний, и я стараюсь не дышать глубоко, потому что, судя по разливающемуся в воздухе сладкому аромату, Сесилия подмешала в масло свой «особый порошок».
Сесилия очень тихо, очень медленно покачивается, её движения околдовывают всех присутствующих.
– У-у-у-у-у, – тихо постанывает она. – У-у-у-у-у.
Вступает Оти.
– О-о-о-ом-ан-не-йа, о-о-о-ом-ан-не-йа, – напевает она, сначала едва слышно, но постепенно её монотонный голос становится всё громче, и вскоре я перестаю воспринимать что-либо, кроме него.
– О духи, о дорогие души ушедших, мы открыты вам. Придите к нам, будьте среди нас, позвольте мне связаться с вами, – голос Сесилии звучит хрипло и почти неотличим от шёпота.
В углу комнаты я вижу мальчика.
Я вижу его абсолютно ясно, он в потрёпанном комбинезоне, босой, сам тощий, как борзая, а в руках держит камень размером со свою голову. Меня тошнит от запаха гнилого мяса – должно быть, он исходит от груды костей у его ног. Мальчик опускается на корточки, поднимает камень над головой и ударяет им об пол.
– Хрясь, – говорю я.
– Что, простите? – спрашивает мистер Линуорт.
– Хрясь, – говорю я. – Хрясь, хрясь, хрясь. Снова, снова, снова и снова.
– Пегги, с тобой всё в порядке?
Я перевожу взгляд на мистера Блетчли, который смотрит на меня, но я не в состоянии сосредоточиться. Я вижу его как через мутное стекло.
– Пегги? – повторяет он.
– Дробить кости. Он делает это весь день. Пока не свалится.
– Кто?
– Вон тот, там. – Я киваю на мальчика – неужели они его не видят?! Они все что, ослепли?! – Хрясь, хрясь, хрясь. Раньше был он, его мама и младший брат, но они заболели оспой, и теперь остался т-только он, – мой голос дрожит. – Его вышвырнут на улицу, если он перестанет работать. У него нет времени, чтобы поплакать.
– На месте площади Бекфорд раньше был работный дом, – объяснения мистера Блетчли доносятся откуда-то издалека. – Полагаю, мисс Девона… чувствует что-то из тех времён.
– Очень умно, – говорит мистер Эмери. – Фактическая подробность. Очень умно, право.
– Только какая разница, если мы всё равно ничего не видим! – возмущается мистер Крейвен. – Покажите мне эктоплазму!
– Персиваль, не будь таким неучтивым! – шипит его жена.
– Прости, Джемайма, дорогая.
– Пегги? – зовёт Сесилия. – Вернись к нам. Ты должна контролировать себя. Пусть твоя голова будет забита мыслями, помнишь?
Она права, я знаю, что она права, но этот «хрясь, хрясь, хрясь», когда камень ударяется о кость, становится всё громче и громче и…
– Ай! – я потираю щёку. – Ты меня ущипнул!
– Извини, – говорит Амброуз. – Я подумал, что это сейчас необходимо. – Вид у него не слишком виноватый, но мне всё равно. Мальчик в углу исчез.
Мистер Блетчли кашляет и вытирает лоб платком:
– Духи сегодня непредсказуемы.
Мы переглядываемся. Он был прав: мои силы возрастают.
В комнате не продохнуть от тяжёлого желтоватого дыма.
– Вокруг нас собирается энергия… вы чувствуете её? – выдыхает Сесилия, и все кивают, даже сдержанный мистер Линуорт.
Пение Оти звучит громче, а перезвон колокольчиков становится всё быстрее, пока не переходит в единый слитный рокот.
– О, духи, вы с нами? – взывает Сесилия. Стол кренится, миссис Крейвен вскрикивает и подаётся назад. Затем он кренится снова, и слышатся новые крики и визги. Даже я кричу, хотя и знаю, что это дело рук Оти и Амброуза, – они наклоняют лёгкую столешницу острыми крючьями, которые висят у них на поясе.
Атмосфера накалилась до предела.
Пора.
– Простите, мне нужно взять носовой платок, – шепчу я миссис Крейвен и на секунду отнимаю у неё свою руку. Я быстро вынимаю из причёски две шпильки, чтобы волосы упали мне на плечи, потом поворачиваюсь к Амброузу, и он наносит мне на лицо белый грим, коробочку с которым прятал в рукаве, а затем набрасываю на лицо чёрную сетчатую вуаль. Всё это время Сесилия стонет, Оти напевает, и на меня никто не смотрит. Завершив преображение, я вновь беру за руку миссис Крейвен.
Сесилия резко поднимает голову.
– Здесь кто-то есть, – объявляет она.
– Я леди Виктория Стэнтон.
Мой голос дрожит и звучит пронзительно и тонко, совсем не похоже на мой собственный.