Как я теперь знаю, фотографии на лестничной площадке в доме номер семь на площади Бекфорд – портреты представителей рода Девона со всего света, а крошечные световые пятна, которые я на них заметила – это знаки шепчущих, и они видны только тем, у кого также есть дар. Когда-то дядя Джед надеялся, что сможет запечатлеть призраков с помощью своего фотоаппарата; и хотя это ему не удалось, но зато он сумел ухватить нечто куда более ценное.
В тот день, когда была сделана фотография в серебряной рамке, по другую сторону объектива стоял папа. Это было за несколько дней до того, как мама выбрала его своим мужем, и братья поссорились вновь. Они оба любили её – и любят до сих пор, теперь я это вижу. И ещё я вижу, что мама сделала свой выбор задолго до этой фотографии, потому что световое пятно на изображении расположено у неё на животе, где уже сижу я.
Этой информацией я, пожалуй, ни с кем делиться не буду. Во всяком случае, пока.
Фотография папы из коллекции дяди Джеда также стоит на буфете: трое друзей наконец-то воссоединились. А ярко-синяя визитная карточка спиритического салона стоит рядом с медным кроликом, не спуская со всех нас своего глаза.
Эпилог
Ключ лежал под медным кроликом, как и сказал папа. Шкатулка открывается легко, я беру книгу с бархатного ложа и, положив её перед собой на пол гостиной, провожу пальцами по старой кожаной обложке.
– Мег сказала мне беречь тебя, – шёпотом говорю я. – Я так и сделаю, обещаю.
Я замираю, прижав обе ладони к обложке, и закрываю глаза. Поток энергии ревёт у меня в ушах, тысячи лиц мелькают перед моим взором, и я падаю на спину, словно поражённая разрядом электричества.
Я не боюсь. Это не духи, посланные мучить меня. Это мои единокровные сёстры, моя большая семья.
Прошлое, настоящее… и будущее. Сильнее вместе. Мы помогаем друг другу. Учимся друг у друга.
И теперь наконец пришла моя очередь писать в Книге рода Девона, переписать страницы из моего личного дневника, чтобы передать мои знания следующей девочке, которая унаследует дар.
Не бойся, начинаю я.
Они окружают нас.
Они такая же часть нашей жизни, как и стихии. Они в ветре, касающемся твоей щеки, в первой трели птицы, в зное и жаре солнца. Они в пустом кресле в твоей гостиной, в пустом сиденье экипажа. Они под твоей кроватью.
То движение в сумраке? Это они.
Необъяснимые скрипы, таинственные шаги? Они.
Мурашки по коже, из-за которых ты оборачиваешься?
Те моменты, когда тебе казалось, что ты не одна?
Так и было.
Они всегда здесь, совсем близко, наблюдают. Выжидают.
Не бойся.
Я провожу пальцами по странице.
Стоп. Она не потрёпанная и не разбухла от воды.
На ней тиснение.
Я хватаю карандаш, закрашиваю часть страницы и размазываю штрихи пальцами. А посмотрев на то, что проявилось, я начинаю заливисто смеяться.
Это символ.
Глаз на фоне короны, точно такой же, как на визитной карточке мистера Блетчли. Только это не корона. Очертания на книге более сложные, более… живые. От страницы поднимается жар.
Это не корона. Это пламя. Глаз и пламя.
Такой же знак был на руке Мег. Знак рода Девона.
Для тех, кто видит горение.
От автора
Я сидела в Интернете, делая вид, что пишу (о ужас!) первый черновик «Шепчущей», когда наткнулась на историю о семнадцатилетней девушке, которую в середине XIX века повесили за убийство её госпожи.
Сара Гарриет Томас и многие подобные ей заставили меня задуматься. Защищал ли её кто-нибудь в суде? Почему она это сделала? Сочувствовал ли ей кто-нибудь? А изменилось бы что-нибудь, если бы она была из богатой семьи, а не из бедной? У меня уже была Пегги и её семья – и вот так, из печальной кончины Сары, появилась на свет Салли.
Конечно, их истории очень разные – Сара действительно размозжила камнем голову своей хозяйки, – но обе они были бедными бесправными женщинами, угнетаемыми социальной системой, которая сложилась не в одночасье. За много лет до этого, в пятницу, 19 апреля 1776 года, Сюзанну Андервуд повесили в Глостере за поджог сарая и стога сена. В местной газете раскритиковали «дурные манеры девочки», потому что перед казнью она отказалась пожать руку своему хозяину. Ей было пятнадцать лет.
Я обошлась с датами несколько вольно (хотя вплоть до 1932 года к подросткам применялась высшая мера наказания), но всё-таки поразительно, насколько бесчеловечно обходились с детьми в Викторианскую эпоху: например, заставляли их чистить трубы, даже хотя они только-только вылезли из пелёнок. История об ученике трубочиста была бы слишком мрачной даже по моим меркам.
Конечно, «Шепчущая» – художественное произведение, в нём смешивается реальное и фантастическое. Например, Элдерли – вымышленная деревня, слегка списанная с Тинтерна, что в долине Уай, поэтому прошу меня простить, если я напортачила с топографией. В школе я не отличалась успехами по географии – как, впрочем, и по другим точным дисциплинам, – поэтому в список любимых предметов попали немногие – разве что английский. Мне, наверное, повезло (хоть мои редакторы могут и не согласиться), что в моё время нас учили только базовой грамматике (Клаузула? Что это? Помощница Санты? Хо-хо-хо!), иначе, думаю, английский мне бы тоже не дался.
Статуя Колстона – очень реалистичная, хоть и неоднозначная деталь: её возвели в тот год, в котором происходит действие книги, и снесли в год, когда я закончила первый черновик. В качестве небольшой компенсации я назвала площадь «Бекфорд» – в честь Кармен Бекфорд, легендарной уроженки Бристоля, которая неустанно боролась против расового неравенства вплоть до её смерти в 2016 году. Прежде чем выбрать это имя, я прочитала биографии многих выдающихся людей и, без сомнения, ещё больше тех, чьих имен и заслуг уже никогда не вспомнят. Хорошие люди есть повсюду. Преподобные Отто Тейты в меньшинстве, это уж точно.
А что касается шепчущих, реальны они или нет… думаю, мы все знаем ответ, верно?