нечто скользнуло под мою дверь и… исчезло. Я затаила дыхание. Это был кошмар? Но потом я почувствовала какое-то движение. В ногах кровати. Под одеялом. Амброуз, оно было В МОЕЙ КРОВАТИ! – Я искоса поглядываю на Амброуза. Он закрывает лицо галстуком, глупый жирдяй. – Рассказать тебе, как я спаслась от этого отвратительного существа, Амброуз?
Он кивает, причём нижняя губа у него дрожит.
Я тихо постукиваю по ящику, и Волчица, услышав мой тайный сигнал, трётся боком о ногу Амброуза.
Амброуз взвизгивает Он заваливается назад и, растеряв всю свою напыщенность, кучей плюхается на землю; Волчица радостно скачет рядом, а я заливаюсь смехом.
– Волчица, ты так меня напугала! Мисс Девона, ну вы и горазды рассказывать истории! – Он смотрит на меня, развалившись на камнях, и, кажется, подобное положение его совсем не смущает, потому что он спокойно чешет пса под подбородком. Меня раздражает, что Волчица любит этого дурака. Я-то думала, что собаки хорошо разбираются в людях. – Ты решила подшутить надо мной, Пегги? – спрашивает Амброуз.
– Конечно нет! Как ты мог такое подумать?! – негодую я и, предоставив его самому себе, отворачиваюсь и только тогда улыбаюсь. На самом деле я ничего не имею против Амброуза, но, разумеется, не собираюсь ему об этом рассказывать. Очень приятно, когда у тебя есть человек, которого можно помучить, и он всему верит – вот дятел-то.
Но, если уж начистоту, я не до конца выдумала всю историю: это был не первый из наших покойников – но он был последним.
– Каждый имеет право на достойные похороны, – сказала мама после того случая, – но больше никаких тел из тюрьмы.
То же самое она без обиняков заявила мистеру Блетчли, поэтому мне очень любопытно, зачем он пожаловал сегодня. Без веской причины Блетчли не заявится – много лет назад отец ясно дал ему понять, что в нашем доме ему не рады.
На звон опрокидываемого ведра во двор вышли мама и мистер Блетчли, причём последний с нарочито бесстрастным лицом. Обычно он выглядит так, словно хочет всем угодить, поэтому видеть его таким раздражённым непривычно.
– Приятно, что вы, молодые люди, в кои-то веки решили зарыть топор войны. – Его взгляд останавливается на уличном туалете, и он похлопывает себя по животу. – Миссис Девона, не соблаговолите ли вы позволить мне воспользоваться вашими… кхм… удобствами?
– Конечно, – кивает мама. – Это такая честь для нас.
Услышав этот неприкрытый сарказм, я вскидываю бровь. Не знаю, о чём они говорили в доме, но ей явно было неприятно, о чём свидетельствует яркий румянец.
Коллективно устыдившись того, что такой человек, как мистер Блетчли, сейчас будет справлять нужду, мы втроём уходим обратно на кухню. Мама наливает нам с Амброузом по чашке молока, подталкивает к Амброузу бутерброд с салом и беззвучно, одними губами говорит мне: «Веди себя прилично».
Вдруг мне в голову приходит ужасная мысль:
– Ой, мама!
– Что такое, дитя? – спрашивает она. – Ты так побледнела. Пей молоко и успокойся.
– Мои… мои… – я оглядываюсь на Амброуза, но он набивает рот хлебом так, как будто до самого Рождества другой еды не увидит. – Мои тряпки, мама!
– Ты замочила их в ведре и ничем не накрыла? – спрашивает она, и я беспомощно пожимаю плечами. Я действительно не могу вспомнить, а теперь у меня буквально голова кружится от стыда. Через несколько секунд на кухню влетает мистер Блетчли, щёки у него горят, и он с ненужной силой хватает Амброуза за круглое ухо:
– Идём, парень, хватить брюхо набивать. Скоро ты перестанешь помещаться в экипаж. Быстрее, быстрее, нечего рассиживаться. Доброго дня, миссис Девона, мисс Маргарет, – он приподнимает шляпу, даже не взглянув на нас.
– Да, до свидания, милые леди, – говорит Амброуз. – Надеюсь, мы скоро вновь увидимся, может быть…
Но Блетчли не даёт ему договорить, он хватает его за руку и тащит за собой по тропинке за калитку. Он так торопится уйти, что я уверена – будь он в лучшей физической форме, он бы просто перепрыгнул через забор.
– О мама, мне очень жаль, мне так стыдно! Что он подумал?!
Мама хватает меня за плечи, прикосновение её пальцев возвращает меня к реальности. Я ощущаю её дыхание на своей щеке и чувствую слабый, нежный запах фиалковой туалетной воды. Когда я успокаиваюсь, она отпускает мои плечи и обнимает.
– Ну вот, – говорит она, поглаживая меня по волосам. – Он бы всё равно не понял, для чего они. У него никогда не было миссис Блетчли, а если бы и была, ей бы не пришлось каждый месяц заготавливать тряпки. Не тревожься из-за этого.
– Обещаю, это больше не повторится. Я буду аккуратнее…
– Я не это имела в виду, – мама тщательно подбирает слова. – Я хочу сказать, Пегги, что мы не в последний раз доставляем неудобство мужчинам просто потому, что мы женщины.
3
После визита мистера Блетчли прошло несколько дней. От Салли тоже ничего не слышно, и, честно говоря, я места себе не нахожу. Мы никогда не ссорились так надолго. Если бы всё было как обычно, то к этому времени Салли бы уже поняла, что не права, извинилась, и всё бы было как раньше. Только сейчас я знаю, что она не виновата. Она почти никогда не виновата. Ну, изредка – но характер у неё отвратительный.
Прошлой ночью мама слышала, как я плачу. Она пришла ко мне в комнату, легла рядом и обняла меня, а я уткнулась лицом ей в щёку, как маленький ребёнок. Мамочка вкусно пахнет холодными сливками, пудрой и туалетной водой, которую продают в маленьких синих бутылочках – они стоят у неё на прикроватном столике и отражают свет, точно стёклышки в калейдоскопе. Мы лежали в темноте, мама гладила мои волосы, её ногти нежно касались моей головы, и приятные мурашки бежали у меня по спине; мама предложила написать Салли письмо.
Хорошая мысль. Надеюсь, это поможет.
Дорогая Салли,
Я и вправду кошмарный друг. Ты была права: ты ни в чём не виновата. Мистер Тейт – злой старый гоблин, у которого изо рта несёт, как у мясника из подмышки. Пожалуйста, можно мы обо всём забудем? Ты права (ещё раз!) – я повела себя совершенно несносно, и мне очень стыдно, что я испортила твою булочку, это было мерзко с моей стороны.
P.S. На прошлой неделе видела Амброуза. Он всё такой же вредный зазнайка.
Я складываю письмо вчетверо, аккуратно запечатываю конверт с надписью: «Салли Хаббард, особняк Клифтон, Бристоль» и убираю его подальше, зная, что я буду дёргаться, как лягушка на сковороде, пока не получу ответа.
Признаюсь: последнее время я стала беспокойнее, чем обычно. Что-то тёмное таилось на самой границе моего ви́дения, пугало меня, тревожило, как будто играло со мной в какую-то жуткую версию «Море волнуется раз…». Размолвка с Салли расстроила меня, в этом нет никаких сомнений, но тут примешивалось что-то ещё. Может, всё дело в том странном визите мистера Блетчли? Или… в чём-то ещё? В чём-то глобальном. Что, если это связано с моим даром? Будь Салли рядом, она бы сказала мне не беспокоиться, пока оно само не найдёт меня, потому что беспокойство ничего не меняет, и громы небесные могут обрушиться на любого, не важно, улыбается он при этом во весь рот или ноет сутками напролёт, а это значит, что нужно радоваться, пока можешь. Из-за того, что теперь некому меня образумить, я скучаю по Салли ещё сильнее.
Но Салли здесь нет, а нечто, что бы это ни было, надвигается. Я должна справляться в одиночку. Нравится мне или нет, но я шепчущая, и я не могу сбежать от себя, да и не хочу, потому что на самом деле это замечательный дар, даже привилегия – быть рядом с духом, когда он уходит. Я не всегда их вижу. Иногда я слышу их, а иногда они не задерживаются в этом мире ни на секунду. Но стоит им пожелать – и я буду рядом, когда они будут сгорать.
Горение. Его шепчущие узнают в первую очередь. Когда человек оказывается на пороге смерти, его дух обретает наибольшую силу. Он сияет ярче, точно пламя только что зажжённой спички.
Вот это время и называется горением. Гори ярко, гори быстро, сгорай.
Сегодня учебный день, поэтому времени на мрачные мысли почти не остаётся. Я знаю, что уже слишком взрослая для школы. По закону учиться нужно лишь до одиннадцати лет, и я училась, хотя большинство местных жителей плевать хотели на это, ведь их больше заботило, когда добывать уголь и собирать урожай. Мы почти не обсуждали мою будущую профессию – за исключением того, что я точно не пойду работать на мистера Блетчли, – но если я вовремя не спохвачусь, то рискую пойти по стопам мамы. Я и так уже помогаю ей с младшими: учу читать, наполнять чернильницы и присматриваю за ними, когда они обедают или играют во дворе. Наверное, могло быть и хуже, но я точно знаю, что могло бы быть намного, намного лучше.
Школа находится на полпути до вершины Ботвик-Хилл, выше остальной деревни и в тени церкви Святой Марии. В ясные дни протекающая через Элдерли река очень красива, она сверкает, переливается, и жизнь в ней не останавливается ни на минуту – даже в сумерках рыбаки при свете фонарей ловят угрей, – а за пределами нашей деревни она, бурлящая, обмелевшая и грязная, впадает в устье реки Северн неподалёку от Чепстоу.
Здание школы – самое обычное: каменное, с пятью высокими окнами и соломенной крышей; выглядит красиво, но мама говорит, что это крайне непрактично и требует постоянных финансовых вложений. Школа такая маленькая, что детям всех возрастов приходится учиться в одном классе, а туалет вообще во дворе, и это просто деревянная кабинка с вонючей дырой посередине. И внутри всегда – всегда – холодно. Зимой нам разрешают не снимать варежки без пальцев и брать из дома одеяла, чтобы не попасться в ледяные, колючие сети Мороза.
Сейчас полпервого; кое-кто из детей уже ушёл домой, кто-то сидит со мной на школьном дворе, скрестив ноги и жуя бутерброд с маслом, чтобы восстановить силы и опять играть в догонялки, футбол или классики.