Все было готово к работе. В одиннадцать часов утра наша группа из семи человек, вооруженная мощными электрическими фонарями и всем необходимым археологическим снаряжением, спустилась в подвал и закрыла за собой дверь. Ученые решили взять с собой Негра, полагаясь на его чутье в случае встречи с крысами. Мы бегло осмотрели римские надписи и украшения алтаря, так как трое из ученых их уже видели, а прочие читали их описание. Все внимание было обращено на центральный алтарь, и уже через час сэр Уильям Бринтон смог сдвинуть его в сторону, приведя в действие какой-то непонятный противовес.
Если бы мы не были подготовлены, то открывшееся жуткое зрелище привело бы нас в ужас. Через квадратный люк в мозаичном полу мы увидели лестницу с такими истертыми ступенями, что они почти сливались в ровную пологую поверхность. Вся лестница была усыпана человеческими костями. Позы сохранившихся скелетов выражали панический ужас, многие были обглоданы грызунами, а черепа указывали на явный идиотизм или обезьяноподобие их обладателей. Вниз от кошмарных ступеней уходил тоннель, прорезанный в твердой скале, – скорее всего, он обеспечивал приток воздуха, потому что вместо затхлых миазмов отверстого склепа мы ощутили прохладный ветерок, отдающий свежестью полей. Чуть помедлив, мы с содроганием принялись расчищать проход. Сэр Уильям, осмотрев иссеченные стены, сделал странное заключение, что тоннель, судя по направлению стесов, был пробит снизу.
Теперь я должен быть осторожным и тщательно подбирать слова… Пройдя несколько ступенек по обглоданным костям, мы увидели впереди свет – отнюдь не мистическое фосфорное свечение, а нормальный дневной свет, который не мог проникнуть ниоткуда, кроме неизвестных расщелин в известняковой скале, на которой стоял замок. В том, что эти отверстия не были найдены нами ранее, нет ничего удивительного: долина совершенно необитаема, а скала, нависающая над ней под углом, столь высока, что целиком осмотреть ее по плечу только альпинисту. Еще через несколько шагов у нас буквально перехватило дыхание от нового кошмара, и Торнтон упал в обморок на руки застывшего без движения соседа, Норрис, пухлые щеки которого вдруг побелели и обвисли, дико закричал, а я издал что-то вроде хрипа или шипения и закрыл глаза.
Ученый, стоявший за мной – мой единственный ровесник в нашей компании, – сухим, безжизненным голосом пробормотал: «О боже». Из семерых мужчин только сэр Уильям Бринтон сохранил самообладание, хотя шел во главе группы и увидел это зрелище первым.
Перед нами раскинулся наполовину погруженный во мрак грот гигантских размеров, простиравшийся дальше, чем достигал взгляд; целый подземный мир беспредельных тайн и ужасающих догадок. Здесь высились здания и другие сооружения разных эпох – одним пораженным взглядом я мог охватить примитивный каменный могильник, варварский круг монолитов, римское строение с низким куполом, грубую саксонскую хижину, древнюю английскую деревянную постройку. Но все это меркло на фоне жуткого зрелища: от основания лестницы начинались безумные нагромождения костей, человеческих или столь же похожих на человеческие, как те, что мы видели на ступенях. Эти белесые груды напоминали морские волны; некоторые кости валялись отдельно, другие еще держались в скелетах, чьи позы указывали на демоническую ярость их обладателей: перед смертью они или отбивались от нападения, или с кровожадными намерениями хватали других.
Доктор Траск, антрополог, взявшись обследовать черепа, вскоре признал, что имеет дело с неизвестным ему деградировавшим типом человеческого этноса. Черты некоторых черепов говорили о более высокой, нежели неандертальская, стадии развития, другие же черепа принадлежали представителям вполне высокоразвитого, современного типа. Все кости были обглоданы – большей частью крысами, хотя на некоторых виднелись отпечатки человеческих зубов. Вперемешку с ними валялись тонкие косточки крыс – павших бойцов армии, завершившей древнюю битву.
Удивительно, но после всех ужасающих открытий этого дня мы были живы и даже сохранили рассудок. Ни Гофман, ни Гюисманс не смогли бы измыслить сцены более невероятной, более отталкивающей или более пугающей, чем этот полутемный грот, через который мы пробирались всемером. На каждом шагу делая новые страшные открытия, мы старались не думать о том, что творилось в этой преисподней триста, или тысячу, или две тысячи, или десять тысяч лет назад. Несчастный Торнтон снова упал в обморок, когда Траск сказал, что, судя по состоянию их коленных чашечек, многие из тех, чьи останки мы обнаружили, при жизни передвигались на четвереньках – как и их предки на протяжении двадцати или более поколений.
Ужас громоздился на ужас, когда мы начали исследовать строения. Четвероногих людей, среди которых порой попадались и двуногие, содержали в каменных загонах, откуда они потом вырвались, гонимые голодом или страхом перед крысами. Их были целые стада, питавшиеся, очевидно, кормовыми овощами, остатки которых еще гнили в силосных ямах на дне каменных закромов, более древних, чем Рим. Теперь я понял, зачем моим предкам были нужны такие огромные сады… о господи, если бы я мог забыть это! Не нужно было спрашивать и о том, для чего предназначались людские стада.
Сэр Уильям, стоя с фонарем в руке в римской постройке, вслух переводил надписи, говорившие о самом немыслимом ритуале, о котором я когда-либо слышал, и рассказывал об особой диете жрецов доисторического культа, который после слился с культом Кибелы. Норрис, проведший годы в окопах, не смог устоять на ногах, когда вышел из английского дома. Это была одновременно бойня и кухня, как он предполагал, – но видеть в таком месте привычную английскую утварь и читать английские надписи, последняя из которых относилась к 1610 году!.. Я так и не смог войти в этот дом, где прежде кипела дьявольская работа, пресеченная лишь кинжалом моего предка Уолтера де ла Поэра.
Я отважился войти в низкое саксонское строение с отвалившейся дубовой дверью, где нашел ужасный ряд из десяти каменных клеток с проржавевшими решетками. В трех из них были узники – скелеты высокой степени эволюции. На пальце у одного из них я обнаружил перстень с печатью, на которой красовался герб нашего семейства. Сэр Уильям нашел более древний каземат под римским зданием, но там камеры были пусты. Под ними виднелась узкая каменная крипта с аккуратно разложенными костями; на некоторых были вырезаны богохульные надписи на латинском, греческом и фригийском языках.
Тем временем доктор Траск вскрыл один из доисторических могильников и извлек черепа, напоминавшие человеческие ненамного больше, чем череп гориллы, а также несколько табличек с вырезанными на них иероглифами. Среди всего этого кошмара спокойствие сохранял только кот. Увидев, как он невозмутимо уселся на куче костей, я подумал о том, какие тайны могут хранить его желтые глаза.
Осмыслив до некоторой степени пугающие открытия, сделанные в этом сумеречном гроте, о котором меня предупредил вещий сон, мы направились к тем бескрайним глубинам пещеры, куда не пробивался ни один луч света из отверстий в скале. Мы никогда уже не узнаем, какие темные стигийские миры скрываются там, ибо было решено, что эти тайны опасны для слабых душой. Удивительных открытий хватало и вблизи; первые же несколько шагов явили нам ряды бездонных ям, в которых обычно пировали крысы. Когда ямы вдруг перестали пополняться, армия грызунов сначала взялась за живых узников подземелья, а после вырвалась из замка и отправилась в миссию опустошения, какую никогда не забудут местные крестьяне.
Великий Боже… все эти черные провалы, полные расщепленных, объеденных костей и вскрытых черепов! Эти кошмарные рвы, за бессчетные столетия ужаса переполнившиеся костями питекантропов, кельтов, римлян и англичан! Одни оказались забиты доверху, и определить их глубину было невозможно; другие зияли пропастью, чью тьму не пробивал свет наших фонарей – и в тьме той было тесно от неведомых страхов! Я подумал о бедных крысах, угодивших в эти разверстые ловушки в своих скитаниях по мрачному Тартару[24]. Я и сам чуть не сорвался в пропасть – нога соскользнула в одном месте, зависнув над черной пустотой, и спазм животного испуга сдавил сердце. Я, должно быть, простоял там долгое время, потому что рядом уже не было никого, кроме капитана Норриса. Вдруг откуда-то из этих бассейнов бескрайней черноты и глубины донесся звук, показавшийся мне знакомым. Мой кот рванулся туда, в неведомую бездну, будто бесстрашный солдат армии Бастет[25]. Не отставал и я; через секунду мне уже слышны были жуткие звуки, с которыми дьявольские крысы пробивали путь к новым ужасам, готовясь увести меня к пещерам в самом центре Земли, где безликий и безумный бог Ньярлатхотеп[26] завывает в темноте под несмолкающую музыку двух оплывших идиотов-флейтистов.
Мой фонарь разбился, но я продолжал бежать. Я слышал голоса, крики и эхо, но все заглушали эти гнусные, предательские звуки. Они поднимались и поднимались, как окоченевший раздутый труп поднимается по маслянистой глади реки, что течет под бесконечными ониксовыми мостами к черному отравленному морю.
Что-то наскочило на меня – мягкое, пухлое. Должно быть, это крысы; вязкая, плотная, алчная масса, пожирающая мертвых и живых… Почему бы крысам не сожрать де ла Поэра, раз де ла Поэры ели запретную пищу?.. Война сожрала моего мальчика, черт бы их всех побрал… янки сожрали Карфакс вместе с моим дедом и его секретами… Нет, нет, я не тот дьявольский пастух в полутемном гроте! И лицо одного из раздутых животных не было пухлым лицом Эдуарда Норриса! Кто вообще сказал, что я – де ла Поэр? Норрис жив, а вот моего мальчика нет… Почему Норрису принадлежат земли де ла Поэров?.. Это всё вуду, вот что я вам скажу… коварный аспид в высокой траве… Проклятый Торнтон, ох и отучу я тебя падать в обморок при виде того, что делает наша семья! Это же кровь, ты, смерд,