Ответа на стук не последовало, и что-то в его эхе нагоняло оторопь – во всяком случае, на меня. Бен, однако, был совершенно невозмутим. Он обошел лачугу в поисках незапертого окна, и третье по счету, в задней части мрачного жилища, оказалось возможным открыть. Уперевшись руками в подоконник, Бен оттолкнулся от земли, резво подпрыгнул – и пролез внутрь, а затем помог взобраться и мне.
Комната, где мы очутились, была полна блоков известняка и гранита. Тут же лежали сложенными инструменты для долбления и формования. Почему опустела эта мастерская Уиллера, было ясно, но до сих пор и в остальном доме не ощущалось признаков жизни и внутри витал не самый приятный, пыльно-затхлый дух. Дверь слева от нас стояла открытой – очевидно, она вела в кухню, потому что, как мы заметили еще прежде, в той стороне дома над крышей торчала труба. Бен шагнул через порог – он был решительно настроен отыскать все, что могло иметь отношение к его злосчастному товарищу. Он опережал меня на несколько шагов, и потому я не сразу увидел, отчего он вдруг встал как вкопанный и испустил приглушенный вскрик.
А еще мгновение спустя я и сам невольно вскрикнул – как тогда, в пещере. Ибо здесь, в лачуге, вдали от каких бы то ни было подземных ходов, через которые из скальных недр могли вырваться неведомые газы и вызвать противоестественные метаморфозы, взглядам нашим предстали две каменные статуи. Они, как я сразу понял, вышли не из-под резца Артура Уиллера. У очага, в грубо сколоченном кресле, восседала человеческая фигура, привязанная к спинке длинным ремнем из сыромятной кожи. На дегенеративном каменном лице немолодого мужчины застыло выражение острого ужаса, приправленного звериной злобой.
На полу неподалеку от кресла покоилась в том же бездвижном состоянии женщина – изящная, молодая и, вне сомнений, на диво красивая при жизни. В ее чертах читалось некое сардоническое удовлетворение. У откинутой в сторону правой руки окаменевшей стояло большое жестяное ведро, слегка запачканное у дна неким темноватым осадком.
Мы ни на шаг не приблизились к этим неведомо отчего ставшим камнями телам и не стали обследовать помещение в надежде выяснить причину случившегося, ограничившись лишь самыми очевидными предположениями. Две «статуи» – это, конечно же, Вызлунь Дэн и его жена; причина их участи – вопрос все такой же спорный и темный. Оглядевшись, мы отметили, что развязка трагедии, похоже, наступила внезапно: хотя плотный слой пыли и покрывал все вокруг, домашняя утварь и остальные вещи были словно бы брошены в разгар обычных домашних дел.
Единственное объяснение этому царству загадки находилось на кухонном столе. В его центре, расчищенном от посуды будто с целью привлечения внимания, лежала тонкая мятая тетрадка, придавленная большой жестяной воронкой. Бен двинулся вперед и взял ее в руки: тетрадь оказалась дневником или, скорее, сводом датированных записей, сделанных весьма неумелой рукой – криво и неразборчиво. Самые первые слова приковали мое внимание, и не прошло и десяти секунд, как я, затаив дыхание, буквально «проглотил» прерывающийся текст, заглядывая через плечо Бена. По мере того, как мы читали дальше – перейдя при этом в соседнюю комнату, где атмосфера была не такой гнетущей, – многое тайное насчет статуй становилось для нас ужасающе явным… и мы трепетали во власти сложных эмоций.
Вот что мы прочли – и что позже прочел коронер. Публике в дешевых региональных газетенках была представлена в высшей степени сенсационно закрученная версия, но в ней содержалась лишь малая часть того подлинного кошмара, действительно потрясшего нас, когда мы познали разгадку тайны лачуги посреди диких холмов, где в гробовой тишине покоились две чудовищные каменные аномалии. Когда мы закончили чтение, Бен спрятал дневник в карман полубрезгливым жестом и промолвил после долгой тишины:
– Давай-ка уберемся отсюда.
Молчаливые, нервно оглядывавшиеся, мы прошли в переднюю часть дома, отперли дверь и начали долгий путь обратно в деревню. В последующие дни нам пришлось сделать много публичных заявлений и ответить на уйму вопросов… Не думаю, что мы с Беном когда-либо сможем избавиться от последствий этого мучительного опыта. Так же, как не смогут перестать ломать голову представители местных властей и городские репортеры, что стеклись сюда, – даже несмотря на то, что они изучили некую книгу и множество бумаг, найденных в коробках на чердаке, и обнаружили большой аппарат в самой глубокой части зловещей пещеры на склоне холма, вывезенный федералами из штата и впоследствии якобы уничтоженный.
ТЕКСТ ИЗ ТЕТРАДИ
5 ноября
Меня зовут Дэниел Моррис. Здесь меня называют Вызлунь Дэн, потому что я верю в Силы, в которые в наши дни больше никто не верит. Когда я поднимаюсь на Грозовой Холм, чтобы отпраздновать Ликование Лис, они думают, что я полоумен, – все, кроме деревенских дурней, которые меня боятся. Вечно пытаются помешать мне принести жертву Черной Козе в канун Дня Всех Святых и мешают совершать Великий Обряд открытия врат. Знали бы они только, что я – ван Каурен по материнской линии! Любой по эту сторону Гудзона расскажет боязливым шепотом, что сулят ван Каурены. Наш род тянется от Николаса ван Каурена – чернокнижника, который был повешен в Витгаарте в 1587 году за то, что заключил пакт с Черным человеком.
Солдаты, посланные сжечь его дом, так и не нашли «Книгу Эйбона». Его внук, Вильям ван Каурен, возил ее с собой повсюду – и в Ренсселарвик, где обосновался поначалу, и на другой берег реки – в Эзопус, куда перебрался позднее. В Кингстоне и в Харли вам любой скажет, что потомки Вильяма ван Каурена могут сделать с теми, кто мешается на их пути. Заодно можете поинтересоваться, успел ли мой дядя Хендрик прихватить с собой «Книгу Эйбона», когда был выдворен из города и с семьей перебрался в эти края, в верховье реки.
Я взялся писать все это – и буду писать до самого конца, – потому что хочу, чтобы люди знали правду, когда меня не станет. И еще я боюсь взаправду сойти с ума, ежели не доверю все, как оно есть, бумаге. Тут все супротив меня. Если так и дальше пойдет, то мне придется воспользоваться ритуалами призыва из «Книги» и заручиться помощью нужных мне Сил.
Три месяца назад в Маунтин-Топ заявился этот скульптор, Артур Уиллер. Его сразу же направили ко мне, потому что я – единственный из всех здешних, кто умеет не только копать картошку, ставить силки да обжуливать летом туристов. Этого типа заинтересовали мои разговоры, и он согласился остановиться у меня на постой со столованием за тринадцать долларов в неделю. Я отвел ему дальнюю комнату, у кухни, разрешив складывать там же заготовки под скульптуры. Еще я договорился с Натом Уильямсом, чтоб подсобил моему постояльцу подрывать скалы и перевозить отколотые куски на повозке, запряженной парой мулов.
Все это было три месяца назад, и лишь теперь я понял, с чего этому прохиндею у меня сразу же понравилось. Не россказни мои его привлекли, а моя жена Роуз – старшенькая из дочурок Осборна Чандлера. Она на шестнадцать лет моложе меня и вовсю строит глазки городским парням, стоит ей оказаться за околицей деревни. Но у меня с ней все шелково было, покуда не появился этот грязный шакал; правда, она, бывало, артачилась – не хотела помогать мне совершать обряды Вакха на Страстную пятницу и в ночь Хеллоуина. Уиллер явно морочит ей голову и завлекает все сильнее – на меня она почти и не смотрит; рано или поздно погань, нутром чую, сподобится подбить ее на побег.
Однако успех свой он закрепляет не спеша, как все прохиндеи от природы, так что у меня вполне хватит времени придумать что-нибудь. Ни прелюбодей, ни изменница пока не подозревают, что я об их интрижке прознал; ничего, скоро они оба поймут, какова расплата за разворошенный семейный очаг ван Кауренов.
Романтики захотелось?
Ее будет с лихвой!
25 ноября
Нынче День благодарения! Нечего сказать, остроумно! Ладно, когда закончу начатое, я найду, кого и за что благодарить. Теперь уже ясно как день: Уиллер пытается увести у меня жену. Но пока что пусть живет в свое удовольствие. А я тем временем просматриваю «Книгу Эйбона» – на прошлой неделе достал ее с чердака, из сундука дяди Хендрика. Ищу подходящую формулу, где все требуемое будет мне по силам. Мне надо разделаться с этими двумя вероломными тварями, но так, чтобы самому быть как бы ни при чем. Чем драматичнее для них это будет, тем лучше. Я подумывал, не прибегнуть ли к эманации Йота, но для этого потребна детская кровь, а мне с соседями надо вести себя поосторожней. Неплохой видится формула Зеленого Распада, но тогда не только им, но и мне малость плохо будет. Я все ж не переношу некоторые запахи и зрелища!
10 декабря
Эврика! Нашел-таки! О, как сладка будет месть – повезло же тебе, ваятель! Еще бы, тебе, змееныш, предстоит изваять лучшую статую! Ее купят прежде всех твоих глыб, уже не первую неделю обтесываемых. Твое искусство придерживается реализма, ты говорил? Что ж, новому произведению реализма будет не занимать! На странице 679-й «Книги» нашел рукописный вкладыш с необходимой формулой. Судя по почерку, писал мой прадед Барух Пиктерс ван Каурен – тот самый, что в 1839 году исчез из Нью-Пэльтца. О, хвала моей славной Шаб-Ниггурат и ее темной молоди!
Итак, я нашел способ превратить их порочную плоть в каменные статуи. Простое до смешного дело, и по большей части все сводится к химии, а не к Силам Извне. Удастся достать нужное вещество – сварю зелье, которое легко выдать за домашнее вино; от одного его глотка придет конец всякому живому существу, кроме разве что слона. Зелье вызывает окаменение, быстрое и тотальное. Весь организм до отказа забивают соли кальция и бария; минеральные вещества до того скоренько заменяют живые клетки, что остановить процесс невозможно. Видимо, этот секрет – из тех, что выторговал мой прадед на Великом Шабаше в Шугар-Лоуф, что в горах Катскилл. Странные дела там творились. Помнится, я слышал, как в 1834 году в Нью-Пэльтце местный судья сквайр Хасбрук «покрылся камнем» из-за того, что дико досадил ван Кауренам. Теперь понимаю, что к чему!