Ее плоть опала, и глаза стали больше над обтянутыми кожей скулами, а зубы казались очень длинными. Но все же в короткие приливы энергии улыбка по-прежнему вносила гармонию в это измененное болезнью лицо. Очень часто казалось, что лекарства развязали ее язык. Действительно, когда она была в сознании, она это понимала.
– Вчера я что-то сказала, что, наверное, не должна была говорить, – сказала она Линн однажды утром. – Я сейчас это очень ясно вспомнила, не странно ли?
– Я ничего не помню, – заверила ее Линн, хотя она вспомнила, и к тому же весьма отчетливо.
– Это было, когда я показала тебе розы, которые принес Том Лоренс. Я была так удивлена, я его не ждала. Мы не так хорошо тогда были с ним знакомы.
– Ему нравится Брюс, в этом нет никакой тайны.
– Именно это ты мне вчера и ответила. А я сказала: «Нет, ему нравишься ты, Линн». Мы для него – способ встретиться с тобой, поскольку он, конечно же, не может видеться с тобой, когда нет Роберта, и он не хочет видеться с тобой, когда он здесь. Вот что я сказала, и это тебя расстроило.
– Вовсе нет. Почему это должно было меня расстроить, потому что это просто глупость?
– Ты знаешь ответ. Но ты никогда не захотела бы мне сказать, что ты думаешь о Томе. Ты бы никогда не стала со мной делиться тем, что тебя действительно глубоко трогает. Ты слишком скрытная, Линн.
– Секреты, Джози? – спокойно спросила Линн. – А как же ты? Ты уже шесть месяцев больна и не сказала мне ни слова об этом.
– Ну, с этим ты ничего не сможешь поделать! – И когда Линн попыталась возразить, она вскричала: – Ты опять начинаешь меня ругать за это!
Плаксивый тон, так не свойственный Джози, с ее ясной, быстрой манерой говорить, был безнадежен и так же, как ее руки, лежавшие поверх одеяла, беспомощен.
Линн взорвалась:
– Неужели я настолько поглощена собой, моим малышом, моей собственной жизнью, что не вижу, что происходит с тобой, Джози? Как я могла быть такой слепой.
– Линн, дорогая, нет. У меня были хорошие времена и плохие. Я просто всегда старалась, чтобы никто не видел, что мне иногда бывало худо. И уж кого-кого, но не тебя можно обвинять в эгоцентризме. Для тебя было бы лучше, если бы ты побольше о себе заботилась.
– А я и забочусь, – возразила Линн.
– Нет, ты не заботишься. Ты возвела стену вокруг себя. Даже твоя сестра так думает. В действительности ты никого за нее не пускаешь. И ни один человек не может терпеть то, что ты непрестанно терпишь. – Джози повернулась в своей постели и, найдя более удобное положение, закончила: – И вот почему я хотела бы, чтобы у тебя был мужчина вроде Тома. Я могла бы спокойно умереть, зная, что с тобой хорошо обращаются. Что ты в безопасности…
– Джози, Джози, у меня все в порядке. Я в безопасности, дорогая. И не говори о том, что ты умрешь! – и не говори о Роберте…
– Нет, теперь я должна об этом говорить. Теперь как раз и надо об этом говорить. Шесть месяцев тому назад это не было необходимым. А теперь необходимо…
Линн оглядела стены, больничные, серые стены, наводящие уныние, которые, если бы заговорили, поведали бы о тысячах скорбей и разлук. А теперь еще одна. Очень тяжело было себе представить, что наступит день, когда она позвонит Джози и получит ответ, что ее уже нет.
– Ты меня всегда поддерживала, – сказала она, едва сдерживаясь от слез. – Всегда, когда я волновалась из-за Энни, а я за нее так волнуюсь, ты меня всегда поддерживала. Ты несла на себе все мои невзгоды.
В болезненной улыбке Джози почувствовала горечь.
– Не все. Ты уклоняешься от правды о Роберте.
– О Роберте? – В голосе Линн послышалось легкое предупреждение. – Но мы очень счастливы, Джози… Теперь все замечательно.
– Нет, нет. – Голова Джози откинулась на подушку. – Ты забыла, что я социальный работник. Я видела такие вещи, которые ты не можешь себе представить. Я видела вещи как они есть. – Внезапно ее пальцы вцепились в простыню, и ее тело изогнулось в судороге. – О, почему ты не можешь быть честной со мной, ведь я так страдаю, ведь я должна умереть и оставить Брюса! О, Боже, что за боль!
Сердце Линн бешено заколотилось.
– Я позову сиделку, – сказала она и бросилась прочь.
«Даже теперь в полубреду, Джози продолжает прощупывать правду», – думала она по дороге домой. Джози и Хелен.
Слишком много горя, чтобы с ним справиться.
Медленное течение лета вызывало к жизни новые привычки. По настоянию Роберта, Брюс приходил к ним почти каждый вечер обедать, а потом отправлялся в больницу.
– Он потерял не меньше пятнадцати фунтов, – заметил Роберт. – Мы не можем позволить, чтобы так продолжалось. Это наш дружеский долг. Он же часть фирмы «Джи-эй-эй», в конце концов.
Энни уехала в скаутский летний лагерь, и Линн сказала:
– Я рада, что она уехала. Ей будет трудно перенести… – И, поглядев на Брюса, она осеклась.
Он закончил за нее.
– Когда все кончится? У нас с Энни был уже разговор об этом, и я думаю, тебе не надо о ней беспокоиться. Она к этому подготовлена, – сказал он твердо, – так же, как и я должен быть, – он улыбнулся, – но я не подготовлен.
За столом все молчали, пока Эмили не произнесла серьезно:
– Все остальное на свете по сравнению с этим кажется мелким, правда?
Волна жары, обрушившись на пригород, набросилась на людей с такой силой, будто пыталась выбить из них дух. Петуньи завяли на газонах, птицы замолкли. Даже собаки, выбежав на минуту-другую наружу, тяжело дыша возвращались в дом. А в доме с кондиционером воздух был спертым. Как будто бы сама погода объединилась с жизненными обстоятельствами, чтобы удушить их всех.
– Умирать – это очень долго, – сказала Эмили.
И однажды за завтраком у Эмили нашлось нечто серьезное, о чем следовало сообщить.
– Вас это поразит. Я боюсь об этом говорить, – начала она.
На нее внимательно смотрели глаза ее родителей.
– Я не знаю, с чего начать.
– Начни с начала, – нетерпеливо произнес Роберт.
Руки девушки вцепились в край стола, будто она нуждалась в опоре. Вокруг ее глаз легли тени, как будто она не спала. Она сделала судорожное движение горлом и заговорила:
– Я не собираюсь учиться в Йейльском университете.
Роберт встал, с шумом уронив свой стул, и кинул свою смятую салфетку в тарелку.
– Что, что? Не собираешься учиться в Йейле?
– Я написала им. Я хочу учиться в Тулейне. Боже мой, у Роберта сейчас будет удар, подумала Линн, в то время как у нее самой кровь запульсировала в затылке. Она могла видеть, как жилы бьются у него на висках, и положила на его руку свою, чтобы успокоить.
– Тулейн? Почему? – спросил он. – Конечно, это из-за южного климата, не так ли? Тебе там больше нравится. О, конечно, должно быть так. – И он сделал рукой в воздухе насмешливо-учтивый жест.
Эмили спокойно ответила:
– Нет, пап. Это потому что Харрис получил там стипендию. – И она не мигая посмотрела ему в лицо.
Роберт встретил ее взгляд. Две пары спокойных глаз смотрели друг на друга. Линн посмотрела в сторону девушки, испуганной, но в то же время твердой, и перевела взгляд на взбешенного мужчину, потом снова на дочь. После всего того, что было ей сказано родителями, после всех их разумных объяснений, мягких, разумных советов. Неужели все это прошло мимо нее?
Как будто читая мысли Линн, Эмили сказала:
– Я вам не лгала – вы же об этом сейчас думаете? Я не видела его с тех пор ни разу – с тех пор, как это случилось. Мы говорили по телефону. Ты же знаешь об этом, мама.
– Что? – закричал Роберт. – Ты знала, что они разговаривают по телефону, и позволяла это!
Его гнев, подобно потоку, отведенному в другое русло, теперь обрушился ураганом на Линн. Она собралась с духом:
– Да, ну и что? Я в этом не видела никакого вреда. Его глаза были холодны, и в то же время горели; холод обжигал, как сухой лед.
– Я думала, я имела в виду…
– Ты не думала и никогда не знала, что ты имела в виду. Это как раз пример твоей полной неспособности разумно думать. Все это дело с самого начала пошло неправильно. Я должен был сделать то, что собирался, отослать ее в частную школу.
– В школу без телефонов?
– Это можно было бы устроить, – мрачно сказал Роберт. Он взял смятую в ком салфетку и снова бросил ее в тарелку. Если бы салфетка была тяжелой, тарелка разбилась бы вдребезги. – Черт побери, как мне удается сохранить присутствие духа. У меня в голове тысячи проблем, а теперь и эта. Если со мной случится удар, вам будет о чем поразмыслить наедине, вам обеим. Это все…
– Нет, не вини маму, – сказала Эмили, перебив его. – Это нечестно. Виновата я. Я приняла решение. Пап, мне девятнадцать. Пожалуйста, дай мне самой решить что-нибудь в моей жизни. Я вовсе не хочу бросать тебе вызов, я просто хочу быть счастливой. Мы не хотим разлучаться друг с другом на четыре года. Нет, пожалуйста, выслушай меня, – сказала она поспешно. – То, что произошло в прошлом году, не повторится. Я понимаю, ты этого боишься. Мы будем очень осторожны, мы так будем заняты тем, чтобы получить диплом, что этому будем уделять совсем мало времени в любом случае… Роберт заорал:
– Я не желаю слышать о вашей сексуальной жизни.
– У нас целый год ничего не было. Я только хочу сказать…
– Я уже сказал, что мне неинтересно!
– Это отвратительно! – воскликнула Линн. Часы в столовой пробили полчаса.
– Господи помилуй, – сказал Роберт. – У меня осталось пятнадцать минут, чтобы доехать до станции. Если повезет, по дороге меня собьет грузовик, и вы обе сможете свободно идти ко всем чертям без моего вмешательства. – Он взял свой дипломат и уже от дверей, повернувшись, добавил: – Ты сказала, что ты написала в Йейль, не так ли?
– Да, я отказалась от своего места.
– Знаешь, я вот что тебе скажу. Я не собираюсь оплачивать твое ученье где бы то ни было, кроме Йейля. Тебе это ясно, юная леди? Ты напиши им и позвони либо съезди туда и уладь с ними, иначе ты никуда не поедешь. Я не буду платить свои деньги за то, чтобы ты уехала и снова путалась с этим парнем.