Пришлось вставать. Первое, что я увидела, разлепив глаза, – здоровенную черную белку, что сидела в изголовье моей кровати. И вот тут-то нахлынули воспоминания вчерашнего дня. Помимо ярких картинок в мозгу, были и вполне материальные свидетельства нашего с Хантером «веселья», как то: перебинтованная нога, обработанные ссадины на предплечье.
Кстати, а кто их так аккуратно смазал мазью, что приятно холодила кожу и отдавала мятой? Патрульный целитель, помнится, всего лишь промыл их прозрачной жидкостью, которая тут же вспенилась. Да и ночная сорочка… Не сама же я переодевалась?
Ответы на некоторые из вопросов нашлись у горничной, которая постучалась в дверь. Поинтересовавшись, желает ли леди позавтракать и чем мне еще помочь, она так же с охотой пояснила, что вчера, едва карета подъехала к дому, миссис Голдери приказала отправить за лекарем. На руках же в дом меня занес дворецкий, правда, несмотря на сон, я брыкалась. Оттого слуга получил сначала фингал (от меня), а потом двойной оклад и три дополнительных выходных (от хозяйки). Последним он оказался жутко доволен.
Переодевала же меня сама Эмма. Она ничего не добавила, просто сказала, что вещи, в которых меня принесли, пришлось распороть, чтобы их снять. Я же начала заливаться румянцем, догадавшись, что за паук во сне меня спеленал.
А вот докторусу, приехавшему оценить мое здоровье, пришлось уворачиваться. Но он, ученый уже той же пяткой, проявил недюжинную изворотливость, сумел-таки сделать успокаивающий укол (заклинания оказались бессильны: белка не покидала моего плеча, и они разбивались о щит хранителя) и только после этого – осмотреть. После чего эскулап, получив сверх положенной мзды десяток золотых за проявленные храбрость и отвагу, заверил свекровь, что моему здоровью ничего не угрожает, и я просплю до рассвета. Засим и он отбыл. И вот сейчас наступило это самое утро – время, когда мучительно стыдно за то, что еще накануне казалось естественным и само собой разумеющимся.
Одеваться жутко не хотелось, но надо было узнать, как там Хантер, да и вопросы к свекрови у меня накопились. А еще – сдать с рук на руки эту пушистую напасть, которая никак не реагировала на мои «кыш-кыш» и категорически отказывалась покидать спальню.
Оттого, доев завтрак, который принесла в комнату расторопная Эмма, я открыла шкаф и ахнула. Еще вчера в нем царствовали мужские рубашки, штаны и камзолы (и я планировала позаимствовать что-нибудь из них, чтобы можно было разгуливать по дому). Сегодня же шифоньер буквально ломился от женских нарядов. Сдержанные тона, скромные, но утонченные фасоны. И все – моего размера.
– Леди Голдери вчера распорядилась о малом гардеробе, пока вы с лордом отсутствовали. Сказала, что пока купила пару нарядов по своему вкусу, но как только у вас появится время – вы можете заказать у портних то, что вам больше по душе.
Я же, достав жемчужно-голубое платье с неглубоким вырезом, изящное и лаконичное, приложила к себе и взглянула в зеркало. Если элегантность – это проявление женского интеллекта, то моя свекровь – минимум доктор наук.
Наряд не просто мне шел. Он преображал, подчеркивая цвет глаз и оттенок волос, которые сейчас казались не выгоревшими, а золотыми, делал меня юной и женственной одновременно. Единственным недостатком платья оказался корсет, но я мужественно решила его перетерпеть. Тем более что Эмме удалось зашнуровать его на удивление не туго и удобно.
Образ довершила затейливая прическа из кос и локонов.
На удивление, смотрясь в зеркало, я нравилась сама себе. Оттого мне вдвойне хотелось, чтобы Хантер оценил мое преображение. Но когда я поинтересовалась, в какой же комнате мой муженек, то получила неожиданный ответ: его в особняке нет, еще со вчера, с самого утра, как мы вместе ушли. Но я-то отчетливо помнила слова свекрови о том, что ее сын уже дома.
Что же, служанка – человек подневольный, и если станет врать – то наверняка по указке хозяйки. Так или иначе, выходило, что соврала благородная сиятельная леди.
Я решила лично найти миссис Голдери и в лоб спросить ее обо всем. Уточнив у горничной, где сейчас может быть свекровь, и получив ответ, что в этот час леди обычно в оранжерее, я вышла в коридор. Белка, к удивлению, едва я шагнула за порог, метнулась вон из комнаты по своим, беличьим, делам.
Вокруг царила тишина, но не пустота. Казалось, стены хранят тепло, висящие портреты – приглядывают за порядком, а безмолвие не тяготило, а дарило спокойствие и уют. Определенно, у этого дома имелся характер. Немного строгий, но незлобный.
Я уже миновала лестницу, и до оранжерей оставалось совсем немного, когда на повороте нос к носу столкнулась с леди Евой. Как-то сразу вспомнился наш последний разговор по душам и пульсарам, когда она чуть не угробила меня некромантской магией.
– Доброе утро! – как можно более холодно, улыбаясь во все двадцать восемь зубов, заявила я (коренные мудрости меня к восемнадцати летам так и не осчастливили – видать, дурости в голове содержалось все же больше).
– Д-доброе, – чуть заикаясь, выдала старушенция, опешив. Не иначе, тоже не ожидала меня увидеть? – Вам уже лучше… Я весьма рада…
«Нет, все-таки я потихоньку схожу с ума», – подумала я отстраненно. А чопорная престарелая леди продолжила, взяв себя в руки:
– Вашей живучести, изворотливости и хладнокровию можно только позавидовать.
Ан нет, все нормально, а то я уже испугалась. Это просто леди Ева не сразу среагировала.
– Так тонко змеей подколодной меня еще ни разу не обзывали. Но, как говорится, вам виднее, дорогая родственница, ведь гремучник гремучника узнает по следу на песке.
Пальцы прямой, как палка, старухи сжались, на скулах заходили желваки.
«Сейчас мне точно прилетит», – подумала я обреченно. А ведь могла не провоцировать и просто проглотить шпильку.
Я не удивилась, что леди Ева не покинула дом: это мужчины категоричны в своих словах и делах. Женщины же до последнего ищут компромиссы. Вот и свекровь не явилась исключением и наверняка рассчитывала помирить сына с сестрой.
– Не зарывайся, деточка, – процедила сиятельная и, все же совладав со своим гневом, величественно поплыла дальше.
Я же, сглотнув, продолжила свой путь.
Свекровь обнаружилась в оранжерее. Вот только она не цветочки изволила нюхать, а собственноручно запихивала саженцы вербены кровавой в горшок. Малютки, несмотря на малый рост, упирались всеми корешками и размахивали острыми листьями не хуже, чем бешеный пес – челюстями: не оставляли попыток оттяпать палец ни на секунду. Вот только миссис Элмер бдела, да и кольчужные перчатки – не газовый шарфик. Просто так не прокусишь.
– Ты уже проснулась? Выспалась? Отдохнула? – свекровь приветствовала меня искренней улыбкой.
При этом она, бросив на дно горшка, чьи размеры не уступали кадушке, гвоздь и запихав туда же корешки вербены, начала шустро орудовать лопаткой, закапывая непокорную рассаду. По правде говоря, я немного удивилась: все же одно дело, когда леди букетики собирает, и совсем другое – когда выращивает «упыриную смерть»: именно в соке вербены закаляли клинки против нежити, ее добавляли в серебряные пули.
– Да, спасибо. А зачем гвоздь? – задала я самый идиотский из всех возможных вопросов. Но надо же было с чего-то начать разговор.
– Малышам очень нужен металл. Проржавевшие гвозди отлично подходят для этого дела, – пояснила она, указывая на гору шайб, шурупов, саморезов и собственно гвоздей.
– Ясно, – начала я, при этом мучительно соображая, как вырулить к теме местообитания муженька. Мыслей в голове оказалось много, и все скопом желали стать озвученными. Оттого они напоминали мне айву в банке. Когда сливаешь компот – вода уходит, а фрукты так и не могут проскочить через не узкое в общем-то горлышко, потому что каждый хочет быть первым. Не придумав ничего, я решила спросить как есть: – А где сейчас Хантер? В отделении вы ведь говорили, что он дома…
– Я соврала инспектору, – просто призналась леди Голдери, словно речь шла о пережаренных семечках, и пожала плечами.
Ничего себе! Я припомнила, как не дрогнул и мускул на ее лице, когда она, глядя сиятельному в глаза, уверенно утверждала, что сын уже дома.
– Почему? И где сейчас Хантер?
Свекровь на этот раз отложила садовую лопатку и прикрыла ящик с нерассаженной вербеной стеклянным колпаком.
– Что же, отвечу по порядку. О том, что тебя нужно срочно забрать из участка, я узнала от сына. Он прислал мне послание по патографу. Едва оно вспыхнуло у меня в руке и я прочла ленту, как сразу же помчалась к тебе. – Она вздохнула и, раскинув руки, заключила меня в объятия. – Я так рада за вас!
Сказать, что я ничего не поняла, – это значит ничего не сказать. Тем временем я усердно изображала столб, который пытались придушить в объятиях. Свекровь же, словно спохватившись, отстранилась.
– Прости, забыла! Тебя же сейчас нельзя так крепко обнимать. И на чем это я остановилась? Ах да. Я объехала несколько участков, когда наконец-то нашла тебя. Что же до моего непутевого сынка, – она покачала головой, словно осуждая чадо, но в ее голосе, напротив, звучали лишь любовь и забота, – то он сейчас на койке в госпитале. Отлеживается.
– И вы так спокойно об этом говорите? – я категорически не понимала свекровь.
– Он мой сын, и я знаю его как облупленного. Так же, как и его работу. Знаешь, сколько раз за последний год его штопали целители? Сколько бессонных ночей я провела, не зная, каким богам уже молиться? Что для света и империи – геройство и подвиг, то для матери – седые волосы. Поначалу я думала, что никогда к этому не привыкну, но, как у людей говорят, время примиряет всех и со всем. А сейчас, я надеюсь, сын и вовсе остепенится, – как-то странно закончила она свою речь.
Меня же начали терзать смутные подозрения: что же такое написал муженек, раз свекровь сорвалась с места, да еще и хранителя с собой прихватила?
– А можно тогда навестить Хантера?
Матушка благоверного просияла и затараторила: