Отпущенный на волю хранитель погрозил обидчику лапой и, гордо вышагивая на задних лапах, пошел прочь из кабинета.
– Ну ты прямо укротитель, – ехидно прокомментировал увиденное Микаэль.
– Да, – не стал спорить Хантер, рухнув в кресло. – А теперь укротитель жаждет крови. Можно в стейке, можно нацеженной из помидоров. Но крови! Да побыстрее, – и выразительно посмотрел на меня.
Вот так вот: сначала на тебя взирают просящими глазами, а потом меж строк слышится приказное: «Неси, женщина!»
Впрочем, еще многоопытная дама Августина, семь раз побывавшая замужем (и столько же раз овдовевшая), которую побаивались даже кочевники, любила говаривать: сильнее всего возбуждает и побуждает мужчину вид женщины со скалкой. В основном, правда, возбуждает инстинкт самосохранения и побуждает или молчать, или бежать.
Хантерово приказное «побыстрее» сподвигло меня на применение науки Августины. А что до отсутствия скалки… так найти что-то деревянное и круглое – не проблема. Вон на каминной полке как раз какая-то палка с дырками лежит.
– Тэсс, – голос вкрадчивый и нежный, – милая. Зачем тебе прадедушкина флейта? На ней уже сто лет никто не играл… Это память и реликвия.
Муженек вмиг стал образцом заботы и внимания. Чего только стоил его взгляд… полный надежды, чувств и обещания… обещания меня прибить.
– Положи ее, пожалуйста, на место.
Я, постукивавшая по ладони этой полой невесомой трубкой (а на вид была ничуть не легче любимого разводного ключа), поняла: права была покойница Августина: с появлением скалки (или чего-то на нее похожего) в женских руках мужчина меняется.
– Я тебя очень прошу! – Гримаса нежности так перекосила лицо супруга, что стали видны все тридцать два зуба.
Я решила положить на всякий случай эту штуковину обратно. А то вдруг сиятельного разорвет от наплыва прекрасных чувств? И ретировалась на кухню. Стейк так стейк.
Вернувшись в кабинет с подносом, я застала муженька, «перебивавшего» голод табачным дымом: он сидел, курил свою любимую трубку и перебирал бумаги. Призрак, к слову, от него не отставал, стоя за плечом и тоже усердно изучая содержимое разложенной на столе писанины.
– Кхм, – привлекла я всеобщее внимание.
Сиятельный сразу оживился, отложил трубку и, потирая руки, воззрился на поднос.
Я поставила еду на чайный столик, что расположился рядом с маленьким диванчиком.
Сочная говяжья отбивная, томленная с травами фасоль, даже молозиво, запеченное в горшочке. И черный чай с лимоном. Отдельно на тарелочке – нарезанный хлеб и пирожки. Кухарка хотела вручить мне еще и наваристого супа, узнав, зачем я пожаловала на кухню, но пришлось отказываться, памятуя о том, как отозвался о бульоне Хантер.
Все принесенное сиятельный смел в мгновение ока, не оставив даже крошки. И куда в него влезло-то?
– Может, еще принести? – решила я уточнить.
– Нет, спасибо. – Хантер, сытый и благодушный, разительно отличался от того, что требовал положить загадочную флейту на место. Все же мужчина и голодный желудок – плохое сочетание, а в некоторых случаях – даже опасное для жизни жены. – Просто посиди со мной рядом немного. Мне так лучше думается.
Я присела на краешек диванчика. Хантер же, доставший из кармана какой-то рисунок, начал внимательно его разглядывать. Я тоже покосилась на изображение. На нем нити плетения перемежались с обычными, создавая странный узор, словно пояс в миниатюре. Рассматривать его мне быстро надоело, и я переключилась на свои мысли, воспоминания. Дух же, занявший место сиятельного за столом, хмурил брови и тер подбородок, всматриваясь в листы.
Сначала я почувствовала, что на меня оперлись. Потом – что и вовсе будто бы облокотились. Я решила напомнить, что Хантер заикался лишь о моральной помощи в думательном процессе, но никак не о функции подпорки. Я повернула голову, чтобы сказать ему об этом, и увидела, что муженек… банально уснул.
Он посапывал, прикорнув у меня на плече, все так же не выпуская рисунок из пальцев. Разгладившиеся мелкие морщинки вокруг глаз, безмятежное выражение лица делали его едва ли не мальчишкой. Уставшим, повидавшим жизнь мальчишкой, которому нужно разгадать замыслы революционеров, успеть сыграть на опережение.
Я воспринимала Хантера как какую-то совершенную машину, способную просчитать всё на десяток ходов вперед, среагировать, когда я еще и не поняла, что грозит опасность, спину, за которой безопасно. И не задумывалась, что он – обычный человек. Ну хорошо, пусть не человек, сиятельный. Со своими слабостями, маленькими недостатками, тараканами в голове. А сейчас, спящий, он казался мне не таинственно-загадочным лордом, а понятным, простым и… родным.
Последнего-то я и испугалась. Нельзя привязываться к нему. Тем тяжелее будет убежать, стать свободной, осуществить свои мечты. Особенно ту, с домиком в тихом провинциальном городке, мужем-булочником и детьми.
– Уснул? – подняв голову от бумаг, шепотом спросил Микаэль.
Я лишь кивнула, прижав палец к губам и, аккуратно высвободив плечо, умостила Хантера на диванчике. Поискав взглядом плед, оказавшийся на одном из кресел, подошла и, взяв невесомое шерстяное полотно, укрыла муженька. Пусть подремлет.
Когда же подошла к столу, который оккупировал кронпринц, то среди бумаг я заметила и заветную зеленую папочку.
Руки сами потянулись к ней.
– Что ты делаешь? – возмущенно зашипел кронпринц. – Это – дело государственной безопасности, – и он жестом указал на бумаги.
– Все остальное – может быть. А вот это – дело моего отца, не имевшего к революционерам никакого отношения.
– Все равно ты не имеешь права его брать! – настаивал на своем призрак.
Он даже, забывшись, протянул руку, чтобы выхватить у меня документы, но его ладонь, скользнув сквозь листы, осталась ни с чем.
– Я сейчас разбужу Хантера и будешь сама объяснять, зачем тебе понадобилось шарить в его бумагах, – пошел на шантаж кронпринц.
– Тогда я расскажу, как тебя старый аптекарь принял за девушку, а потом ты его уверил, что ты уже и не невинная вовсе, а опытная женщина.
– Ну нахалка… – то ли удивленно, то ли восхищенно протянул Микаэль.
Думается, кронпринц в страшном сне предположить не мог, что шантажировать его будут не бастардами или пикантными подробностями развлечений, а вот такой вот суровой правдой жизни.
– Про отца, говоришь? – Все же его высочество умел проигрывать так, что это выглядело одолжением, а не отступлением.
Интересно, случись ему оказаться на поле боя и потерпеть поражение… улепетывал, то есть отступал бы он так же не спеша и величественно, словно оказывая противнику величайшую и неоценимую услугу?
– Да. Отца. – Я крепче прижала отвоеванную папку к груди.
– Что же, думаю, ты заслужила право узнать, что с ним случилось, – милостиво разрешил кронпринц. А потом и вовсе неожиданно добавил: – Если Хантер начнет просыпаться, я предупрежу.
Его высочество на стреме – это что-то новенькое. Больше рассуждать я не стала и потянула тесемки папки. Но они и не подумали развязываться.
– Приложи к серьге, – тоном «не знает элементарных вещей!» подсказал кронпринц.
А мне откуда знать, что на документах супруга стоит вот такая защита от любопытных?
Оттого я, крадучись, приблизилась к сиятельному и, повертев папку так, чтобы сподручнее оказалось дотронуться ею до серьги-полумесяца, приложила узелок к мочке уха. В это же мгновение ленты сами собой развязались.
Рано обрадовалась. Хантер до этого лежал, свернувшись клубком и не шевелясь, а тут вдруг во сне протянул руку и, ухватив меня за плечо, притянул к себе на манер плюшевого мишки.
Его дыхание щекотало мне, застывшей в жутко неудобной позе, макушку. Я же, в свою очередь, уткнулась сиятельному носом в ямочку меж ключиц. Больничный запах мяты и камфары, которым пропиталась его рубашка, смешался с чайным, что отдавал лимоном, и откуда-то примешивались нотки хвойного леса после грозы. Под чуть загорелой кожей (подарок солнца с дикого юга) проступала жилка.
Пока я тихо пыталась высвободиться из-под руки муженька, успела передумать кучу всего, в том числе и весьма нелицеприятного, о гении, что придумал ставить защиту, завязав ее на такое неудобное украшение. Неужели Хантер, перед тем как развязать узлы, каждую папку вот так прослушивает? В жизнь не поверю.
Призрак, глядя на меня, лишь загадочно улыбался. Наконец, когда сиятельный заворочался во сне, я смогла высвободится из-под его руки. И вот ведь странность: вроде бы я отошла к столу, а мне все еще чудился запах чая, лимона, мяты и ельника. Его хотелось собрать в ладони, прижать к груди.
Поймав себя на таких мыслях, я разозлилась. Что-то я совсем расклеилась. Оттого чуть резче, чем следовало бы, поинтересовалась у высочества: неужели супружник так же открывает папки? Ответ, что магия артефакта способна путешествовать по телу и его носителю достаточно просто прикоснуться к засекреченным данным, чтобы все охранки исчезли, вызвал у меня чувства, за которые приговор – смертная казнь. Но мне все равно хотелось лично придушить этого привиденистого шутника.
– Должен же я был получить моральную компенсацию за твой шантаж? – невинно обронил кронпринц.
Я заскрипела зубами. А потом плюнула: подумать, как отомстить, я еще успею, а вот прочитать об отце – навряд ли. Строки прыгали перед глазами. Я не все понимала в сухих протокольных записях, но уяснила главное: мой отец действительно занимался изготовлением запрещенных вещей. Брал заказы на литье преследующих пуль и заточку разрывных кинжалов – оружия наемных убийц. Делал протезы, способные заменить сердце, но готовые остановиться в любой момент в теле носителя, пожелай того мастер. Создавал артефакты, что вытягивают душу.
А у судьбы оказалось весьма специфическое чувство юмора: то, что изготавливал отец, погубило его пять лет назад, а сейчас, по вине точно такой же вещицы, я оказалась в столице. В голову пришла шальная мысль: а что, если артефакт сработал, высвободил душу Микаэля именно потому, что был сделан отцом? И его магия откликнулась на мою.