— Он работал и тогда, когда я еще не была вдовой.
— Прекрасно. С вашего разрешения, я позвоню.
— С моего разрешения…
Гизела отперла дверь, но не открывала ее. Майор пришел ей на помощь.
— Я долго искал именно такую, как ты, — прошептал он, сгребая ее в железные объятия.
— Сумасшедший! Ты разбудишь служанку! — пробовала она отбиться от него, но пробовала только для вида. Знакомое сладостное бессилие уже заливало все ее тело, и с радостью ощутила, как твердая мужская грудь прижимается к ее груди, давит, гнетет, сминает.
13
Пан Здвига терся-мялся, не говорил ничего определенного, но дни шли, а нужных людей, хоть и обещал, не находил, и Кемпер стал уже нервничать. «Мой дорогой пан Вацлав, — слабым, но не лишенным зловещих ноток голосом обращался он к промышленнику, — не заставляйте меня думать, что вы не хотите нам помочь». «Помилуй бог, помилуй бог! — испуганно махал толстыми руками пан Здвига. — Такие люди, такая радость… Я все для вас…» «Не надо всего, — ласково останавливал его Кемпер, — речь идет только о том, чтобы нас перевели через границу. Неужели она у вас так плотно закрыта? Или у вас нет уже своих людей там, где они должны быть?…» «Непременно, — краснел пан Вацлав, — непременно…» И терся-мялся, как тот купец, что стесняется слупить с вас, как с родного отца, а продешевить тоже не хочет.
Ярема, отогревшийся и откормленный в уютном доме пана Здвиги, не слишком торопился снова отправляться в странствия по снегам да границам, но в то же время чувствовал и неопределенность их положения, знал, что только в Германии обретут гарантированный покой, надеялся на своего арцта, как на нерушимую стену, потому попробовал переговорить с паном Здвигой с глазу на глаз, по собственной инициативе.
Начал издалека. Евангелие святого Иоанна: «Кто ненавидит брата своего, во тьме живет, и во тьме ходит, и не знает, куда идет, ибо тьма ослепила ему глаза». Он не хочет сказать, что пан Здвига ненавидит брата своего. Но есть такие среди славян, иначе как бы они могли допустить к власти коммунистов. Правда, не все еще потеряно, доказательством этому является то, что готовится здесь, на родине пана Здвиги. Но это только одно из звеньев священной борьбы против коммунизма. Незначительное звено. Есть вещи намного важнее. Борьба обещает быть длительной и ожесточенной. Нужно всячески способствовать всем тем, кто идет с мечом и луком против страшной силы. А тех, кто с венцом идет, уничтожать.
Рыжий конь под всадником с мечом в руке, и кровь вражеская рыже-красная. Ярость, ожесточенность и неотступность в борьбе Суждена им всем, зато же и воздастся им сторицей потом…
— Истинно, истинно, — бормотал, багровея лицом, пан Здвига.
Сказано же: «Сплотитеся воедино», а кто не с нами, тот мерзость, и пусть уничтожена она будет нещадно. И в святом деле первейшее — послушание. Даже голодный должен помнить, что послушание дороже бараньей туши. И вера. Если человек владеет верой, это очищает его. Вера объединяет всех нас, меньших и больших, отцов и сынов, и пан Здвига и его сын — как же это прекрасно и поучительно для душ ослепленных и заблудших. И благодетельность, каковую проявил пан Здвига к ним, — да будет похвальна. Ибо без благодетельности нет спасения. Но и благодетельность, если она не от бога и не от Христа и если делим ее не на внешнюю и внутреннюю, а берем благодетельность человеческую, то имеем обычную и действенную. Пан Здвига проявил благодетельность обычную…
— Истинно, истинно, — бормотал пан Здвига, уже совсем запутанный хитрым иезуитом.
Яреме хотелось взреветь: «Да какого же черта ты все чешешься и не приводишь нам верных людей!» Но он сдержался. Долгие годы душевной гимнастики не прошли зря. Умел подавлять в себе самые сильные приступы бешенства. Знал для этого множество способов. Среди них простейший: углубиться на мгновение в запутанные писания отцов церкви. Скажем: личность есть субстанциональный модус, способный усовершенствовать естество и делать его личностью. Что это такое? В данном случае — это сдержанность и умеренность, которые дадут ему возможность вытянуть из глуповатого Здвиги причины его нежелания помочь им выбраться из этой добровольной тюрьмы, в которую они вскочили, загнанные пограничниками.
Обратился к пану Здвиге так ласково, как только мог:
— Вы наш добрый гений, пан Здвига, но что же мешает вам дать нам трех людей, которые…
Пан Здвига испуганно замахал руками:
— Тихо, тихо, пан капеллан…
— Но все же?
Пан Здвига стал похожим на квашеный бурак.
— Видите ли…
— Будьте откровенны до конца…
— Боюсь разгневать вас.
— Не бойтесь.
— Я не хотел расстраивать пана доктора…
— Пан доктор имеет достаточно крепкие нервы, чтобы не расстраиваться. У вас что-то случилось? Что-то не в порядке? На вас упало подозрение?
— Сохрани бог! Совсем не то!
— Так что же?
Пан Здвига сопел и заливался уже седьмым потом.
— Деньги…
— То есть вы хотите сказать…
— Я уже сказал: они требуют денег. Много, денег. И только долларами…
Если бы перед Яремой сидели эти таинственные «они», он бы перестрелял их всех, а не хватило бы патронов — передушил бы руками! Но ведь пан Здвига — наивный и глуповатый в своей доверчивости — не принадлежал к «ним», а если и принадлежал, то воистину хорошо умел замаскироваться и вон сколько дней разыгрывал стыдливость и опасения, когда доходило до разговоров о проклятых деньгах. Деньги! Всюду деньги, всюду богатство, всюду имущие против неимущих, и всегда выходило так, что он, сирота и голодранец от рождения, должен был проливать свой пот или свою кровь за богачей, за всех тех, кто мог платить за что угодно и сколько угодно. А он только и мог, что по-нищенски ждать, перепадет ли и ему кус. Ведь когда тащил на себе через заснеженные дебри раненого Кемпера, то и тогда выслуживался, и тогда надеялся на плату, зарабатывал себе приют и кусок хлеба для разживки и приживки в Германии, где ждать могли только Кемпера и где все было для Кемпера, а для него, Яре-мы, не засыпалось, не мололось.
Ну, хорошо. Но зато здесь они с Кемпером равны в своем хозяйстве! А если еще приплюсовать инвалидность немца, то его, Яремино, положение просто-таки прекрасно. Он вольная птица. Захочет — перейдет любую границу. В Австрию, в Италию, проберется в Испанию. Свет широкий — воля! А еще имеет в запасе слово божие, которое отворит ему множество дверей и сердец по пути. Что там Кемпер!
Ничего не отвечая пану Здвиге, Ярема быстро прошел в комнату, где лежал Кемпер.
— Хотите знать, почему они не спешат перевести нас через границу? — спросил он еще с порога. — Очень просто. Им нужны доллары. Много или мало, но доллары. Видели вы когда-нибудь эту штуку?
— Сколько? — спокойно спросил Кемпер, и вопрос этот даже отшатнул Ярему.
— Вы… вы… интересуетесь… — запинаясь промямлил он.
— А почему бы мне не поинтересоваться перед тем, как заплатить?
— Но откуда нам взять… доллары?
— Сколько? — повторил Кемпер. — Кто вам сказал о деньгах? Где они?
— Пан Здвига! — позвал Ярема, ничего не понимая. — Пан Здвига, вас просит доктор Кемпер.
Гора мяса всунулась в затемненную комнату, где на широкой семейной кровати утопал в перинах Кемпер.
— Вы можете назвать сумму?
Пан Здвига, вытирая пот с лица и шеи, назвал.
— Нужно было сказать сразу, — недовольно проворчал доктор. — Мы подвергали опасности вас и себя, задерживаясь в вашем доме.
— Никакой опасности, — никакой, — промямлил пан Здвига.
— Зовите своих людей, — устало велел Кемпер.
— Они не мои, они…
— Все равно… Только побыстрее…
— А как они думают перетранспортировать пана доктора через границу? — спросил Ярема, искавший, на ком сорв; ать свою злость. — Может, считают, что я опять понесу пана доктора на плечах, а они получат доллары?
— Все предусмотрено, все продумано. Они перевезут пана доктора на санках… Пока лежит снег, это так просто…
Куча мяса выскользнула из комнаты. Ярема закрыл дверь.
— Интересно знать, откуда пан доктор мог добыть деньги, да еще доллары? — криво усмехаясь, сказал он. — Если память мне не изменяет, я не заносил пана доктора ни в один банк по дороге от Советов.
— Профессия, — снисходительно глянул на него Кемпер, — всему причиной — моя профессия. Пан приор — с луга божий, земные- дела его не касаются, он живет в сферах чистых и высоких идей. А мы — материалисты. Врач всегда врач. Его не касается политика, его не интересует, какая власть господствует тут или там, для врача не существует социальных доктрин — он прекрасно обходится без социологии, его сфера — научные теории, что относится к жизни и смерти, недугам и здоровью, он всегда только врач, а если так, то всегда должен получить свой врачебный гонорар. Вот и все. А если принять во внимание неустойчивость государственных систем и временность правительств в наше время, то каждый порядочный врач должен позаботиться о том, чтобы получать гонорар надежнейшей валютой. Пока что такой валютой был и есть доллар…
— Но кто же вам платил? — воскликнул Ярема. — Ведь вы же…
— Вы хотите сказать, что я просто спасал собственную шкуру, а не служил врачом в ваших бандах? — фыркнул Кемпер. — Ошибаетесь, мой дорогой, глубоко ошибаетесь. Я везде — врач и только врач. Это моя форма существования с того времени, как я получил университетский диплом.
— И там? — одними глазами показал куда-то через плечо Ярема, намекая на нечто, известное прежде всего Кемперу, а потом уж и ему.
— И там, если хотите знать.
— А я считал, что в концлагере, — делая ударение на слово «концлагерь», жестко произнес Ярема, — вы служили фюреру.
— Бесплодная дискуссия, — устало зевнул Кемпер. — Чего нет, о том не стоит и говорить. У Гитлера, как у всех диктаторов, была самоубийственная мания. Он признавал либо «да», либо «нет». От своих генералов требовал либо победы, либо… самоубийства в случае Неудачи. Третьего пути никогда не видел и не представлял. Потому и сам кончил самоубийством. Но ведь это же совсем не означает, что рядом с ним должна была закончить свое существование и Германия. Я немец, и я остаюсь с Германий. То, что отошло, меня интересовать не может, мои мысли заняты новым. А что касается служения фюреру, то это уже совсем просто. Я не стал членом нацистской партии.