Не вступил добровольно в СС. Практиковал как врач до самой войны. А война — это прежде всего насилие. Вы прекрасно знаете это из своих священных писаний. Насилие было применено ко мне. Меня насильно записали в СС, обязали выполнять службу в лагере… Никто не сможет определить меру моих страданий.
— И вам платили?
— Как обычному штабсарцту, каких тысячи. К тому же, рейхсмарками. А как известно, инфляция денег, эмиссованных диктаторами, наступает еще быстрее, чем инфляция: провозглашаемых ими идей.
— Вы могли бы пересылать рейхсмарки жене, чтобы она обратила их в недвижимость…
— Не знаете моей жены. От нее деньги отлетают, как теннисные мячи от туго натянутой сетки! Кстати, она у меня теннисистка. Мы и познакомились на теннисном корте.
— Зато в УПА вам платили долларами? Никогда бы не подумал, что наш провод имел такие неограниченные возможности.
— Если вы действительно так наивны, то мне просто повезло: наивный иезуит — такое случается не часто! А может, вы просто ослепленный, как почти все из лесу? Хотя, собственно, на вас возлагалась задача ослеплять и одурманивать. Вы же видели, кто был в лесу. Ни одного интеллигентного человека! Самогон и, как венец интеллекта; песни, мрачные, как вой голодного волка. Священник-украинец — это уже чудо! Бывший кельнер командует ротой, а землемер — батальоном. Я никогда не видел вашего командующего или как там его звали, но зато нагляделся на районных проводников и всех тех сотников да куренных. Подонки! Мусор! Мусор! Интеллектуалист должен был погибнуть там от одного только окружения. Скажу по правде: в вашем лице я нашел для себя моральное, спасение. Благодарение богу, что хоть одного украинца просветили отцы-иезуиты. Ваша нация темна, как солдатский сапог.
— Ложь! — хрипло прервал его Ярема. — Вы плохо знаете нашу нацию, пан доктор.
— Ну я признаю, что вы там какие-то бунтари. Казаки и так далее. Хотя, собственно, а что же дальше, после казаков? И чем вы отличаетесь от других наций? От немцев, англичан, американцев, не говоря уже о французах или итальянцах. Все нации так или иначе прошли период бунтарства. После этого они вступали в эру духовного расцвета. Возьмите немцев. Ганс Сакс был не только вожаком повстанцев — он прославился как поэт! А Лютер? Это истинный гений. Американцы… Там Франклин, Джефферсон… А у вас — табуны безымянных казаков — и потом целые столетия темноты и одичалости…
— Ложь! — упрямо бормотал Ярема. — Мир никогда не хотел поинтересоваться нашей нацией. У нас были великие гетманы, философы, ученые, поэты… Сковорода…
— Где ваши ученые? Где ваши рядовые интеллигенты? Вот вам доказательство. Кто-то из вас задумал организовать так называемую УПА (хотя, по правде говоря, я не видел настоящей армии за эти три года) — и что он для нее имел? Хоть одного врача-украинца, например, имел? Нет! Пришлось искать немца, платить ему валюту, обещать золотые горы. Армия, у которой- госпиталь с одним-единственным врачом! Признайте, пан Прорва, что вы ничего не имеете. Даже ни одного врача-украинца!
— Они все продались большевикам.
— Ага. А кто доказывал мне, что все истинные украинцы — с нами, в лесах, а с Советами — то уже не украинцы, а оборотни, ренегаты, изменники.
— Мы должны были их освободить, снять пелену с глаз… Наша нация могучая и славная. Все разговоры о нашем бескультурье — злостный поклеп! У нас Шевченко, Франко…
— Неизвестно у кого: у вас или у них. Теперь вообще ничего неизвестно, мой дорогой пан Прорва… Мир не переносит устойчивости. Он переформировывается, как морская волна, каждое мгновение. Победители становятся побежденными, обвиняемые занимают места судей… Человеческие ценности… Ах, что теперь так называемые людские ценности! Кто может определить хотя бы приблизительно их стоимость! Однако могу вам сказать наверное: побеждают всегда те лидеры, которые умели повести за собою интеллигенцию. Без интеллигенции никто не может выиграть борьбу за власть. Яркий пример: разгром вашей УПА. Смехота: целая так называемая армия не имела ни единого собственного военного врача! Ни единого инженера-фортификатора, ни единого военного специалиста! Приглашают немца, фактически своего вчерашнего врага, вчерашнего политического противника…
— Вы же сами утверждаете, что все беспрестанно меняется…
— Да, да… Но есть постоянные величины. Если я вчера был вашим политическим противником, то, очевидно, в потенции таким для вас остаюсь и на завтра. Это так же точно, как для вас — существование бога. Я признаю также свое право на докторский гонорар. Оно не может меняться в зависимости от политических или еще каких-либо перемен. Человечество всегда будет разделено на больных и врачей. Кто хочет быть здоровым, обязан платить!
— Гораций сказал: вилиус аргентум эст авр, виртутибус аврум. Серебро дешевле золота, а золото — дешевле моральных достоинств.
— Го-го! — деланно загоготал Кемпер. — Мне нравится ваша наивность, пан Прорва, но наивность прекрасна лишь до тех пор, пока рядом с нею будет такой трезвый ум, как ваш покорный слуга. Держитесь доктора Кемпера — и вы не пропадете. Ваши так называемые моральные ценности могут существовать лишь при условии, что у меня будет золото. Гарантия! Вдвоем мы прекрасно дополняем друг друга… Во мне чудесно уживаются чистый интеллигент и меркантильнейшая душа. Очевидно, много найдется людей, которые доказывают несовместимость этих качеств в одном лице, но вот — я перед вами! Я люблю позаботиться о своем будущем, не полагаясь ни на кого. Да и на кого теперь можно положиться? На бога? Вы лучше меня знаете, что это самая неуловимая из всех известных нам субстанций, а поэтому самая ненадежная. На правительства? Теперь пошли правительства, которые не могут гарантировать вам даже тюрьму, не то что нормальную жизнь. На друзей? Друзья есть, когда у тебя — сила. Бессильный не имеет никого. Вы стали мне другом, пан Прорва, только потому, что вы почувствовали мою будущую силу. И вы не ошиблись. Не нужно ничего говорить. Все ясно. Мы мужчины. Мне нравится ваша трезвость. Рука — руку… Вы спасли мне жизнь. Я позабочусь о вашем будущем — слово интеллигента и слово истинного немца, мой дорогой господин Прорва. Как видите, я откровенен до конца. И смелый. Честно сказал вам, что у меня есть деньги, да еще и доллары. И не потому, что верю в вашу порядочность: нет, просто уверен в вашей безвыходности. Допустим, вы убиваете меня, забираете деньги. На мертвом найти их нетрудно. А что дальше? Все равно вы — в ловушке. Даже, допустим, вам удалось выбраться из этой милой демократической страны. Что дальше? Денег вам хватит лишь на короткое время, а жить нужно дальше. А как? Ге-ге, то-то и оно!
— Меня оскорбляют ваши предположения, пан док-тор, — хмуро промолвил Ярема. — Вы забыли, что я но просто шкурник. Я идейный борец.
— Знаю ваше отношение к вере, не хочу отказать вам в способности верить даже в химеры. Но сегодня мы вынуждены жить только реальными вещами. Например: придут проводники. Вы сможете с ними договориться? Мне не хотелось бы видеть этих типов. Представляю себе, что это за рожи!
— Не беспокойтесь.
— Соглашайтесь на их цену. Все равно у них тут установившийся тариф, ничего вы не сделаете. Но предупредите, чтобы без шуток. Я знаю этих людишек. Они любят так водить через границу, чтоб вывести из одной страны и не привести в другую. Выбираются для этого лесные чащи, стукают по затылку, забирают ваши деньги и все остальное, закапывают — и вы уже жертва неизвестности. Скажите, что мы хорошо знаем такие приемы и что нас неизвестность никак не устраивает. Кроме того, можете немного порассказать им о своем искусстве владеть оружием. И не берите более двух проводников. Двух нам хватит за глаза, чтобы во время перехода держать их на мушке. Надеюсь, моя рука тоже не дрогнет!
Кемпер, видимо, предчувствовал возвращение домой — его болтовне не было конца. Ярема подошел к окну, стал смотреть сквозь щелку между занавесками. Вспомнил горный монастырь, мюнхенского эмиссара, его гулкий голос Он тоже нес такую же околесицу. О наивности масс и отсутствии элиты. На всю армию — ни одного образованного человека! И они хотели что-то сделать! А где образованные украинцы? Все с Советами! И образование им дали Советы. А такие, как он, вооруженные одной ненавистью, что они могут? Ненавидеть и дальше? Весь мир ненавидеть!
14
Крытый американский додж остановился перед белым двухэтажным домом. Медведеподобный шофер, жуя резинку, не торопясь вылез из кабины, обошел машину, заглянул в кузов.
— Хелло, мистеры, приехали.
В машине зашевелились двое. Один, помоложе, высокий, жилистый, одетый в красивый расшитый кожушок и белые бурки, выпрыгнул на землю, потянулся, огляделся вокруг. Был худой с испуганными бегающими глазами, видно, впервые оказался перед приветливым домиком — рассматривал его с любопытством, бросил взгляд на мраморную доску у входа, прочитал раз и другой, не веря еще, захохотал:
— Доктор, произошло чудо!
Влез в машину, осторожно выволок оттуда обрюзглого мужчину с перебинтованной ногой, показал ему на доску, снова захохотал. Раненый скривился от боли, равнодушно скользнул взглядом по охранному дару американских властей, зашарил за отворотом новенького кожуха («И где только разжились на такие тулупы? — от нечего делать подумал шофер. — Не иначе как в России»), достал несколько пестрых бумажек, подал американцу.
— Достаточно? — спросил по-немецки.
Шофер пересчитал доллары, спрятал их в карман,
— О кей, — промолвил несколько бодрее, чем перед этим. — А теперь вытряхивайтесь из моей таратайки и прячьтесь в этом убежище, если вас там ждут.
— Может, выпьем по рюмочке коньяку? — предложил обрюзгший.
— Вряд ли здесь сохранилось такое чудо, — покачал головой американец, усаживаясь за руль. — Гуд бай, мистеры.
— Гуд бай! — ответил молодой.
Он повел раненого к двери, тот нажал на кнопку звонка.
— Вы думаете, он работает? — спросил Ярема.
— А почему бы ему не работать?