Но если у тебя есть подозрение, если у тебя хоть малейшее сомнение, ты уже не должен успокаиваться.
Немедленно доложить на заставу — и преследовать врага!
Гогиашвили молча потащил Чайку за собой. Нашли спрятанную телефонную розетку, сержант включился, розетка не действовала. Гогиашвили снова отдал Чайке фонарик, вынул ракетницу, пустил вверх одну красную ракету, другую.
— Побежали! — приказал он, бросаясь в том направлении, где мог исчезнуть нарушитель, если он в действительности был. Теперь уже Чайка точно знал, что бегут с завязанными глазами и смешно щелкают впереди себя ножницами, а ниточки с призами остались бог знает где, а то их и вовсе нет.
— Сержант! — выталкивал он из себя по слову за каждым прыжком. — Послушай… Как же так?… Кто мог… В такую погоду… Ну, в сухую… Я бы его… пришил одним… выстрелом… А, сержант? Как же так?… В такое мирное время… Когда — соглашения… Героическое прошлое. Старшина Буряченко — весь в медалях, как колхозная звеньевая. Капитан Шепот… молчаливый герой… Скромность украшает… Где-то… когда-то… что-то… не возражаю… Но тут?… И почему именно тут?… И сегодня?…
— Замолчи!
— Это ж не серьезно, сержант, — скулил Чайка. — То не след… Просто камень… Упал камушек? А? Точно! На вербе груши, а на буках — камни… Буря стряхивает камень с бука, камень падает — «горе тiй чайцi, чайчцi — небозi А, сержант!
— Молчи! За мной!
Опять выстрелили две красные ракеты. Застава поднималась по тревоге. Нарушена государственная граница Советского Союза.
— Тревога! Тревога! Тревога!
10
Многих людей тревога на границе не затронула совсем. Ничего не зная о ней, они с утра спокойно принимались за свои обычные дела. А если так, то что ж говорить о докторе Кемпере, иностранном туристе, который прибыл вчера в горное местечко накануне грозы, хорошо поужинал (кажется, впервые за всю поездку ел с настоящим аппетитом — жареного цыпленка с картошкой под вкусной подливой) и спал в лучшем номере городского отеля так крепко, что, видать, не слыхал ни грома, ни бури, ни дождевого шума?
Если горит чей-то дом, то пусть болит голова у хозяина. А гостю до того дела нет.
Так что доктор Кемпер ничего не знал о событиях на границе, не ведал и об осадном положении в горном районе. В конце концов, почему бы это должно было его касаться?
Он проснулся утром в новом для себя настроении. Подавленность, печаль, растерянность, страх сопровождали его неизменно в продолжение смертельно-опасного путешествия. Малейшее подозрение со стороны всегда настороженных и недоверчивых, как ему думалось когда-то, советских людей — и уже сброшена с него маска доктора-туриста, и явится миру его истинная миссия. Единственный неосторожный взгляд — и он пропал. Несмелая даже попытка видеть не только то, что тебе показывают, но и кое-что иное — и уже за тобой устанавливается бдительный надзор.
Оказалось, однако, что все эти опасения — беспочвенны. За ним никто не следил, ему верили везде больше, чем он сам хотел. Нигде не останавливали его и не спроваживали на заранее определенную для всех туристов трассу. Он ехал по тем дорогам, которые выбирал сам, иногда умышленно отыскивал даже такие, которых не было на карте (в его голове не укладывалось, что дороги тут могут строить быстрее, чем выпускать карты местности).
Постепенно Кемпер обнаглел и уже перся в такие глухие лесные места, куда и машиной не проедешь. Несколько раз его вытаскивали из болот колхозники, подтрунивали над глупым немчиком, который с сухого и твердого тычется в трясину и бездорожье.
Но все равно шпион-новичок не мог избавиться от чувства страха и постоянного ожидания провала. Привык всегда прятаться за грубую силу, только под ее защитой жил спокойно, балансировать же над пропастью, как довелось ему теперь, никогда не умел, главное же, не любил. И наконец сегодня последний день. В пограничном местечке он очутился словно бы между двух сил, одинаково страшных и враждебных ему, одинаково опасных. Большая, угрожающе могучая страна остается позади. Только последний рубеж, который будет перейден им сегодня после обеда, — и Европа, дыхание ее уже долетает и сюда! В то же время с приятностью думал Кемпер и о том, что зловещее влияние Хепси-пепси еще не достигает сюда, следовательно, он, доктор, в последний раз может пороскошествовать свободой самостоятельных действий, побыть господином своих поступков, почувствовать себя господином положения.
У каждого человека бывают такие своеобразные вылазки в сферу независимости духа. Кемпер считал, что g этой точки зрения можно оправдать в какой-то мере алкоголика, наркомана, преступника, циника, развратника, — каждый хочет вырваться из серой повседневности, сбежать в вымечтанную страну свободы, утвердить хоть на короткое время свою личность, утвердить даже недозволенным путем, как античный Герострат или же тот боннский чиновник, который недавно сделал попытку сжечь мемориальный музей Бетховена.
Но одно дело оправдывать кого-то и совсем другое — ты сам. Всегда считал себя человеком солидным, степенным, не разрешал себе никаких выходок. А сегодня, сбросив наконец тяжкий груз неуверенности и опасений, он поведет себя как истый европеец, у которого за плечами тысячелетняя цивилизация, он будет чуть скептичен, чуть свысока станет поглядывать на все то, что ему покажут, не проявит того льстивого, искусственного удивления, которое изображал всякий раз, чтобы угодить хозяевам. Хватит с него!
Со вкусом позавтракав, выкурил сигару, ожидал молоденькую переводчицу, прикомандированную к нему со вчерашнего дня (переводчица опаздывала на несколько минут, и Кемпер пренебрежительно подумал о стране, в которой люди могут себе разрешить опаздывать), когда же та пришла и извинилась за опоздание, он милостиво процедил сквозь зубы какое-то там свое «битте», спросил, может ли он перед отъездом познакомиться с их библиотекой, еще с кинотеатром или с этим — как он у них называется? — клубом, что ли?
Небрежно слушая ответы переводчицы, в одно ухо впуская, в другое выпуская, он чуть раскрывал губы, чтобы выдавить хоть какие-то звуки, жирным голосом произносил вместо привычного «я, я» аристократическое «е, е», при этом еще и зажимал губами кончик языка, чтобы подшепелявить, пустить с губ этакое шипение, озадачить черноглазую девчушку гонором высококультурной Европы.
Библиотека помещалась в старинном особняке. Все комнаты первого этажа забиты простыми деревянными стеллажами. Книги толпились на всех полках, от пола до потолка, множество книг. Никогда не думал Кемпер, что в маленьком городке могла быть такая огромная библиотека.
Библиотекарши стояли на выдаче, они быстро находили то, что их просили, исчезали на короткое время среди книжных торосов, возвращались с высокими стопками толстых томов, маленьких книжечек-четвертинок, тоненьких брошюр.
Переводчица познакомила Кемпера с библиотекаршей. Он раскланялся, улыбаясь во все стороны, и, пытаясь напустить на себя небрежную шутливость, сказал:
— Я просил показать мне самую большую библиотеку, но никогда не ожидал, что в таком маленьком городке может быть столько книг.
— Не удивляйтесь, — засмеялась одна из библиотекарш. — У нас есть библиотека еще больше, но, к сожалению, она сегодня закрыта. Жаль, что вы не сможете ее увидеть.
Этого Кемпер не знал. У него были сведения, что в местечке размещен Дом офицеров и при нем большая библиотека. Очевидно, русские оказались предусмотрительными. Наряду с библиотекой Дома офицеров они держат для показа еще и эту. Но что ему здесь делать? Подсчитывать количество читателей, чтобы потом, прославляя советский образ жизни, привести чудовищно высокие цифры абонентов в рядовом советском городке?
— Ваша библиотека — городская? — спросил Кемпер небрежно.
— Нет, городская сегодня как раз закрыта. А наша — при Доме офицеров.
— И вы не боитесь показывать иностранцу офицерскую библиотеку? — пошел напролом доктор.
— Она совсем не офицерская. Только называется так. А книги везде одинаковые. Читателем нашей библиотеки тоже может стать каждый.
«Каждый военнослужащий», — мысленно продолжил ее слова Кемпер. Что ж, хвала тому, кто молвит правду!
Кемпер, изображая еще большую небрежность, крутился на одной ноге перед столиком выдачи, незаметно косясь на продолговатые ящики с предательскими абонентами. На «А» фамилий совсем мало, что-нибудь десяток-два, так же мало на последние буквы алфавита, зато густо набиты ящички, где стоят абоненты с фамилиями на средние буквы алфавита «К», «Л», «М», «Н», «П»… Всюду и всюду люди стараются скрыться в середину, с краю мало кто остается, неуютно там, опасно. Это он почувствовал на себе… Ну, что ж. Прикинем приблизительно, сколько тут может быть читателей. На «К» занимают… сколько тут будет сантиметров? Один абонемент имеет толщину…
— Простите, — обратился он к переводчице, — не мог бы я взглянуть хоть на один абонемент? Мне любопытно, что читают у вас, какие книги, как часто?
— Пожалуйста, пожалуйста, — сказала библиотекарша, — и подала ему один из абонементов, недавно заполненных.
«Заготовленный специально для меня», — решил Кемпер. И с сатанинской усмешкой выдернул один из абонементов на «К».
— Можно?
— А почему же нет? — голос библиотекарши даже не дрогнул.
Кемпер щупал толстыми пальцами тоненькую книжечку. Сколько же она имеет миллиметров? Те олухи, во главе со своим надутым полковником, не могли предусмотреть таких простых вещей. «Проберитесь в гарнизонную библиотеку где-нибудь у границы, установите количество читателей. Эти фанатики все читают, у них это делается принудительно. Зная количество читателей, вы тем самым будете знать размеры местного гарнизона». Если взять карточку за миллиметр, тогда здесь… Кемпер быстро умножал, не забывая при этом слушать трескотню приветливых женщин и свысока кивать головой и твердить свое «е, е».
— Вот идет наша заведующая, — донеслось до него, вернее, он сначала увидел новую в этой комнате женщину, а уже потом дошел до него смысл сказанного и снова сразу затуманился, ибо Кемпер как прикипел глазами к черноволосой женщине, так и не мог уже оторваться.