Полковник Нелютов видел, как тяжко казнится капитан, видел, что тот почти ничего не ест, но не вмешивался в его мысли, чтобы не очень обидеть человека.
— Когда-то на моей заставе был такой случай… — снова начал он, кусая яблоко.
Он видел, что Шепот не слышит, понимал, что говорит не то, что следует, но не знал, что именно надо говорить в таких случаях, сердился на самого себя и в душе ругал себя неотесой, дурнем, но помочь не мог ничем ни себе, ни тем более капитану.
Завидовал тем командирам, которые в таких случаях хмурят брови, грозно взирают на подчиненных, ворчат, отчитывают за нерадивость по службе, разгоняют нижних чинов, как рыжих мышей, топают ногами. В самом деле: непорядок, чрезвычайное происшествие, небрежность, граничащая с преступлением. Начальник заставы должен был знать, что именно такой погодой воспользуются враги. Что надо было сделать, чтобы предотвратить нарушение границы? Бросить в наряд весь личный состав! Замкнуть границу на замок! Проследить за каждой пядью! Вот как!
Покричит вот так, пошумит, кого-то накажет, кому-то испортит настроение, а то — и карьеру, отведет свою душу, и ему уже кажется, что дело улажено, что и нарушитель пойман и неприятностей никаких для него (главное — для него самого!) нет.
А на самом деле?
А на самом деле — кричи не кричи — враг уже бродит по нашей территории, творит свое черное дело, шпионит, выведывает, шкодит, убивает.
Наверное, потому полковник Нелютов не признавал «волевых» командиров, не любил брать горлом (может, именно поэтому когда-то старательный штабист и записал ему в характеристику: «Командным голосом не владеет»), — напротив, он всегда старался успокоить своих подчиненных, подбодрить их в тяжелую минуту, ибо знал: тут необходима мобилизация всех сил, и если человек растрачивает их на что-то второстепенное, если он будет нервничать еще от посторонних факторов (правда, ведь несколько странно звучит слово «фактор» применительно к начальнику отряда), то не жди от него мудрых решений и точных действий.
Капитан Шепот деликатно высиживал за столом, ожидая, пока встанет полковник. Нелютов знал, что начальнику заставы нужно ехать на пропускной пункт, там после обеда должны проезжай, иностранные туристы. Поэтому он не стал злоупотреблять своим положением высокого начальства и, не закончив своего рассказа, поднимаясь, сказал:
— Благодарю за обед начальника и старшину.
Шепот мигом вскочил, надел фуражку, которую держал в руках, козырнул:
— Мне пора на контрольно-пропускной пункт. Разрешите ехать, товарищ полковник?
— Езжай, — ответил Нелютов. — Я тут побуду, понаблюдаю за поиском. Думаю, пока ты там наших гостей пропустишь, мы здесь поймаем ту птицу.
Микола уже ждал капитана в машину. Мотор зарычал, как только капитан открыл дверцу.
— Сегодня я их так прошурую, что ничего не спрячут, — выруливая на шоссе, похвалился он капитану.
— Отставить, — сухо кинул Шепот. — Туристы не должны знать, что у нас тут произошло. Никакой нервозности, никаких придирок все, как всегда. Вежливо, деликатно, точно и… бдительно.
— Так точно! — обрадованно воскликнул Микола. — Бдительно! У меня и комар не скроется!
У шлагбаума уже выстроилось несколько машин.
Старый, черный ковчег, на котором путешествовали сестры-англичанки. Одной было за восемьдесят, другой — семьдесят с добрым гаком. Они переправились через Ла-Манш на пароходе, потом стали на колеса и, дежуря за рулем, объехали почти всю Европу. «Железные бабуси», — подумал Шепот, просматривая их паспорта.
В зеленом автобусе, оборудованном под передвижную спальню, путешествовала парочка швейцарских студентов. Туристический парадокс: со всего мира едут люди, чтобы посмотреть живописные горы Швейцарии, а эти отправились в такую даль, чтобы побывать в Карпатах, Но кто знает, чего человеку хочется? Еще одна пара — итальянский промышленник, пожилой, тяжеловесный, коротконогий мужчина, и его молодая жена в экстравагантных брючках, разрисованных под тропического удава, и в опасно декольтированной блузке — прикатила на американском ягуаре: низенькая двухместная белая машина, длиннющая, с могучим мотором, колеса — для крепости — со старомодными спицами. Машина оставляла впечатление мало привлекательное, но промышленник, которому страшно хотелось похвалиться и молодой женой, и своей машиной, и своим богатством, сразу стал рассказывать капитану, путая итальянские, французские, английские слова о том, что он купил ягуара в Соединенных Штатах, где они были с женой в свадебном путешествии, что отдал он за машину двадцать тысяч долларов — целое состояние! — что ягуар легко дает двести километров в час.
Возвращался домой и давний знакомый капитана и Миколы: одутловатый немец в сером костюме с траурной лентой на лацкане пиджака.
Пока Микола с хлопцами осматривал по очереди машины, капитан попросил у туристов паспорта, зашел в канцелярию и сел к столу. Паспорта лежали перед ним — разноцветные книжечки с чужими гербами на обложках, каждый из них для капитана был как бы заменителем своего хозяина. Если бы документы умели говорить, они многое бы рассказали начальнику заставы о тех людях, в карманах которых прибыли сюда. Но паспорта молчали. С фотографии смотрели на Шепота те самые люди, что прогуливались вон там, за окном, в ожидании завершения формальностей. Штампы виз успокоительно выстраивались на радужно разрисованных страницах, как поручительство благонадежности.
Шепот отодвинул паспорта в сторону. Еще раз проплыли перед глазами лица туристов. Восторженные бабуси, не перестающие удивляться миру, хоть и прожили немалый кус и видели много чудес. Бесцветные лица студентов. Оба в очках, длинные, словно бы вымоченные зайцы, развозят свою молодую тоску по миру. Самодовольный промышленник — все коротконогие мужчины страшно самодовольны, они считают, что чрезвычайно нравятся женщинам, и поэтому ведут себя с прекрасной половиной человечества, как правило, довольно нагло. Промышленник счастлив вдвойне: машиной и женой. Он разрывается от счастья на две половины. Бедный синьор;
Немец в трауре. О нем только и скажешь: немец в трауре. Придирчивым к нему быть никак нельзя, во-первых: похоронил жену, нужно посочувствовать человеку, а во-вторых: он из Федеративной Германии, сразу оскорбится, если заметит, что к нему присматриваются внимательнее. Для пограничника все гости одинаковы, должны быть одинаковы!
Но в то же время тот самый немец может быть кем хочешь. Его так называемый траур лишь маскировка. Разжалобить всех по пути и делать свое черное дело. Возможно, его выезд из нашей страны чем-то связан с тем событием, которое произошло сегодня ночью. Ах, какая чушь!
Шепот готов был уже встать и вынести паспорта туристам. Но сидел, ждал. Сам завел такой порядок. Один из пограничников должен прийти сюда, без свидетелей доложить начальнику заставы о результатах осмотра машин, только тогда капитан выходит к туристам, возвращает им паспорта, желает счастливой дороги.
Вошел Микола. Закрыл за собой дверь, еще и оглянулся, чтобы убедиться, нет ли кого сзади, не подслушивает ли кто-нибудь.
— Товарищ капитан!
Шепот сидел за столом. Никогда не сидел, когда ему докладывали, из уважения к людям непременно вставал, брал под козырек. А сейчас сидел, не шевелился. Микола понимал: капитан устал. С рассвета в горах, сначала один, потом с полковником, к тому же еще и нарушение… Не смогли до сих пор обнаружить нарушителя.
— Товарищ капитан, разрешите…
— Что там? Все в порядке?
— Так точно, товарищ капитан, только…
— Что? — капитан подскочил, как поднятый мощной пружиной, в два шага приблизился к Миколе.
— Что там?
— У этого немца…
— Опять вы про немца.
— Нет, товарищ капитан. Я одинаково ко всем, все машины одинаково… Но ведь у него новехонькая шкода. Он на нее только что сел.
— Ну?
— А винтики там в одном месте — оно и незаметно сразу, но…
— Не тяните, говорите точнее!
— Значит так: я заметил, что головки шурупов, которыми привинчена панель левой дверцы, порасковырены так, будто их часто… отверткой.
— И что с того?
— Я спросил у немца…
— Какое вы имели право спрашивать?
— Да он там вертелся около машины, как вьюн. Все заглядывал, как мы проверяем. Ну, я и спросил его: как, говорю, у вас стеклоподъемники в шкоде действуют, гут?
О, говорит, прима, прима! И ничего не ломалось? — спрашиваю. О, говорит, ничего, ничего, все прима, чешская машина прима, Чехословакия прима, Советский Союз прима. Так распримался, что меня подозрение взяло. А тут еще шурупчики. Когда он въезжал к нам, все шурупчики были целехоньки, может, чуть-чуть поцарапаны. А теперь…
— Вы убеждены?
— Так точно, товарищ капитан.
— И что ж вы думаете?
— В дверцах он, может, что-нибудь спрятал. Может, что-то украл…
— Отставить такую терминологию.
— Есть, отставить…
— Вещи проверили?
— Так точно. Он нагреб…
— Отставить.
— Есть. Значит, он там насобирал бутылки какие-то порожние… Папиросы, спички…
— Что ж тут странного?
— Да ничего…
— Так, понятно. Будем пропускать.
— А этого? Товарищ капитан.
— Поглядим…
Капитан с Миколой вышли на шоссе. Вернул всем, кроме немца, паспорта, улыбнулся, пожелал счастливого возвращения домой, перед Кемпером извинился, сказал, что для завершения небольших формальностей ему придется задержаться на несколько минут.
— Да? — спросил немец. — Я не понимаю! — Старался изобразить возмущение, но голос его дрогнул, скорее, от страха. Чтобы не выдать себя, Кемпер замолк. Смотрел на свой зеленоватый паспорт в руках офицера. Броситься бы на офицера, выхватить свой паспорт, прыгнуть в машину- и айда!
Двое с автоматами стоят по бокам шлагбаума. Возле капитана еще один вооруженный. Сам капитан вооружен. Главное же — по ту сторону тоже коммунистическая страна. Куда тут убежишь?
Пробовал утешать себя, что пограничников заинтересовала его коллекция, необычные сувениры. Что ж, каждый собирает то, что ему нравится. Узнать об истинном назначении сувениров со штампами местных ресторанов, в этом Кемпер был убежден, ни один из пограничников не способен.