— Что ж, — сказал Кемпер, я действительно вспоминаю этих господ, но… один из них убит вашими… вашим пограничником, а другой… Другого я не видел свыше десяти лет. Кажется, он тоже убит, линчеван солдатами за убийство американского майора… Вас удовлетворяют столь исчерпывающие сведения?
— Пока что совершенно, — сказал устало полковник Нелютов. — Выведите господина доктора.
Когда тот вышел, капитан Шепот, не возвращая Нелютову газеты, сказал:
— Очевидно, это он.
— Доктор? Конечно же он! Вы видели, как он сразу сориентировался! Понял, что тут может заработать смягчение своего приговора…
— Я не о докторе.
— А о ком же?
— О священнике Прорве.
— А его-то вы откуда знаете? Тоже встречали, как сегодня доктора?
— Не знаю, может, и встречал (черное лохматое лицо, разинутый в крике рот, огонь из рук, боль, беспамятство… когда это было? и с кем?), не в том дело… похож он очень.
— На кого похож? Что за ребусы, капитан?
— На мою тещу похож. Те же глаза, нос, губы…
У полковника за плечами тихонько хихикал невидимый человек: «Ну, что, полковник Нелютов? Не я вам говорил!»
В комнату влетел дежурный по заставе, вытянулся перед полковником:
— Разрешите доложить, товарищ полковник.
— Рассказывай.
— Группа старшины Буряченко нашла в горах вещи.
— Что за вещи?
— Одежду, оставленную нарушителем.
— Ага, нарушитель, выходит, бегает голеньким. Может, утопился? Едем туда, капитан… Отправляйте задержанного, и немедленно едем.
Собака нашла нейлоновую сумку с одеждой, когда уже смеркалось. Сержант-инструктор дал две ракеты: зеленую и белую, что должно было обозначать важное известие. Группа старшины Буряченко немедленно бросилась туда. По рации Буряченко держал связь с заставой и сразу сообщил о находке. Сержанту-инструктору велел искать след, но собака дальше не шла, как будто нарушитель провалился сквозь землю. Может, пошел в долину по узкому ручейку? Но где-то же должен был выйти из воды на берег.
— Спускайтесь вдоль ручья, — распорядился старшина. — Я буду ждать полковника и начальника заставы.
Нейлоновая торба была крепко привязана в густом смеречнике над истоком горного ручья. Видно, у нарушителя не было времени закапывать свои шмутки, а может, не мог допустить, что его будут искать так высоко. Одежда — вся мокрая, хотя сама торба и не промокла: была, прорезинена изнутри. Отсюда старшина сделал вывод, что неизвестный переоделся в сухое. Так он и доложил полковнику и Шепоту, когда те через некоторое время на взмыленных конях взобрались на гору.
— Что это он вместо того, чтобы поскорее спускаться в долину, ударился вверх? — удивлялся Нелютов, осматривая мокрую одежду. — Впечатление такое, что он не спешил отойти от границы, не углублялся на нашу территорию, а шел все время вдоль линии границы, словно имел намерение удрать назад. Главное же: все время карабкался вверх. Сумасшедший какой-то. Кто это догадался искать еще и здесь?
— Я послал, — сказал капитан.
— Удивительный маршрут, — пробормотал полковник зачем-то меряя найденные брюки на своих разведенных в стороны руках. — Ишь, такой ростом, как и я. Метр и восемьдесят два сантиметра. Ничего себе парняга.
— Прежде всегда так ходили здесь бандеровцы, — сказал Шепот, — непременно, бывало, заберутся на самые верхи гор, высмотрят, где и что, разведают подробно, а уж потом идут наверняка. Кроме того, в эту ночь в долину летели такие потоки, что тот не решился в них полезть, мог бы и не вернуться больше… Решил, видно, переждать ливень, поглядеть, как оно и что. Значит, снова получалось так, что надо было ему карабкаться вверх. Конечно, если бы гнались за ним, наседали ему на пятки, то он либо сразу побежал бы назад, либо действительно углубился на нашу территорию. Но раз у него было время, то решил действовать спокойно и с точным расчетом. У дозора он выскользнул из-под носа, может, даже пропустил их мимо себя, убедился, что обманул, и уже после того успокоился окончательно.
— Прекрасно, прекрасно, — бормотал полковник и все не мог оторваться от одежды неизвестного.
— Крой заграничный, но меток никаких, — заметил старшина, — даже на пуговицах ничего нет. Нитки сороковой номер.
— Сороковой, сороковой, — отозвался полковник, — приедут эксперты, они установят, откуда эти тряпки, из каких стран. А нам надо бы хозяина поймать да одеть его снова, а то ведь… голенький. Такой крупный мужчина и голый. Скандал…
Полковник прищелкивал языком, никак не мог успокоиться, что нарушитель такого роста, как и он сам.
— Тут нужно сейчас перебрать все варианты, — скромно вмешался Шепот, — во что бы он мог переодеться? То есть., под кого замаскироваться?
— Под кого? Под попа Ипата, у которого борода — лопата, — хмыкнул полковник. У него никак не выходило из головы, что нарушитель ростом метр и восемьдесят два сантиметра. Если принять во внимание, что и он, полковник Нелютов, тоже… и если сравнить его, полковника, с арестованным сегодня немецким доктором, а потом… также сравнить доктора с тем высоким молодым бандеровским священником, то… получается очень смешная вещь: бандеровский священник Ярема Стыглый тоже был роста приблизительно, такого, как и полковник Нелютов. Ну, так… А дальше? А дальше выходит, что…
Полковник Нелютов даже сердито сплюнул.
— У вас папироса есть, старшина? — спросил он.
— Не курю, товарищ полковник.
— Все вы тут некурящие: и ваш начальник, и старшина, и застава вся некурящая…
Он еще хотел добавить: «Только шпионов пропускать мастаки», но не сказал этого, ибо это было несправедливо и оскорбительно. Ведь задержали доктора? Не он, полковник Нелютов, и не кто другой, а именно капитан Шепот задержал. Чудом каким-то почувствовал врага — и вот!.. А этот мастер переодевания и перевоплощения, кто он? Неужели действительно препожаловал сам Ярема Стыглый? Чудеса! Похоже, что вся фотография из старой английской газеты пожаловала к нам, как в фильме!
Аноним стоял у полковника за спиной и хохотал. Гага-га! Досиделся, полковник! Дождаться еще тебе куренного Грома — и полный боекомплект негодяев на участке одной заставы! Вот так, полковник!
Действительно, если бы кто-нибудь сказал сейчас Нелютову, что куренной Гром здесь и работает неподалеку лесником или инженером в районе, он бы поверил. Да и как не поверишь?
— След хоть нашли? — сердито спросил полковник.
— Собака не берёт, — доложил сержант, который но отходил от начальства.
— Не берет, не берёт… Надо, чтобы взяла! Беспорядок у вас на заставе, капитан.
— Так точно, товарищ полковник.
— Не так точно, а надо искать! Перетряхнуть все леса, горы посдвигать в стороны, заглянуть в тартарары, а найти этого с…
Чуть не сказал: «священника».
Костры пылали вокруг, как огненный обруч в цирке, через который прогоняют дрессированного тигра. Ало пылает обруч, огненные всполохи мелькают в неподвижных глазах зверя, замирает от страха его мощное тело, но бич дрессировщика угрожающе щелкает над самым ухом, и тигр, преодолевая отчаяние, летит сквозь огненное кольцо, зная, что там, по ту сторону, там тишина, покой, там он сможет расслабить мускулы и на миг закрыть глаза, чтобы дать им хотя бы короткий отдых. А пока он прицеливается к прыжку и, когда прыгает, даже не мигнет своими остекленевшими глазами. Горит шерсть на брюхе животного, смердит паленым, но что там тигру до пучка опаленных волос, когда он знает, что по ту сторону обруча — покой, свобода и награда!
А Ярема знал: ему надо проскочить на ту сторону огненного кольца так, чтобы не прижгло ни одной волосинки. Ибо если осветит его хоть одна искра, тогда конец, тогда он сгорит и оставит тут не только пучок смолянины, а всю свою шкуру. Поэтому прицеливался к прыжку еще точнее и напряженнее, чем цирковой тигр. Шел теперь вдоль фронта пылающих костров, шел невидимый, хотя сам видел все, гладил маленького скворца, неожиданный избавительный дар судьбы, присматривался к людям, что спокойно стояли и сидели вокруг огня, подбрасывали в пламя сухой хворост, вели неторопливые разговоры. Выбирал, куда броситься, куда приставь, не хотел сворачивать туда, где стоят молодые, так как молодые всегда более подозрительные, тщеславные, и каждый из них мечтает поймать нарушителя границы, в то время как пожилые думают только о покинутых домах и теплой постели, а еще голова у них забита хозяйственными заботами, потому: что ведь ливень наделал беды везде. Была у него неопределенная надежда также на то, что кто-нибудь из пожилых крестьян вспомнит его лицо, и не так вспомнит, чтобы узнать совсем (ибо они, наверное, выбросили из головы страшные годы бандеровщины), а только черкнет краем памяти, но и того достаточно для успокоения человека. Скользнет лицо перед глазами его памяти, и он, сопоставляя этот образ с тем, что сохраняется где-то в отдаленнейших извилинах мозга, все же признает тебя своим.
Свернул в освещенную полосу леса, шел теперь между двумя кострами так, словно просто переходит от одного к другому, спокойно гладил птицу, подавляя в руке дрожь, раздавшуюся в предплечье и угрожавшую дойти до пальцев. Когда приближался к костру, ему навстречу смотрело несколько человек. Зоркие глаза горцев, глубокие, с ночной чернотой и непостижимостью в глубине. Если в его глазах промелькнет хоть искра страха, затлеет хоть малейший уголек нерешительности, они заметят его, и тогда…
Не спеша подошел к огню, расстегнул пуговицу на меховом жилете, сказал:
— Вот, нашел в лесу. Будет хлопцу забавка…
Раздвинулись, давая место поближе к огню. Кого хотели согреть: его или скворца? Один дымил трубкой из-под обвисших усов, смотрел на руки Яремы, другой погладил птичку, как будто хотел убедиться, что она настоящая. Ярема попросил табаку. Умышленно вынул из кармана обрывок газеты, чтобы видели: местная, дал подержать скворца тому, что погладил его, сам свернул цигарку, смачно затянулся, сплюнул в огонь, аж зашипело, немного постоял, сказал скворцу:
— Ну, малой, пойдем к своему огню.