У капитана уже была полная пригоршня полковничьих пешек, зато у Нелютова все фигуры левого фланга были открыты, он в несколько ходов сгруппировал на том фланге могучий ударный кулак, усилив его нацеленной на центр турой, а Шепот тем временем карабкался в своей совершенно закрытой позиции, которая не давала возможности ему вывести хотя бы одну-две фигуры. Справа прискакал впритык к королю капитана конь Нелютова, издалека били сюда два слона и белый ферзь, просто удивительно, что ситуация могла сложиться так трагически за несколько неуловимых передвижений фигур. Шепот удивленно пожимал плечами.
— Ничего не понимаю.
— Не я говорил? Хоть круть, хоть верть! Сдавайся!
Капитан сдаваться не хотел, сидел, думал, оттягивал неприятную минуту капитуляции.
Нелютов почему-то подумал, что он сам сейчас очутился приблизительно в таком положении, как шахматная фигура у капитана Шепота: количественное преимущество несомненно, сила, казалось бы, на их стороне, но такая всеобщая скованность, такой тупик, что ни тпру ни ну…
— Сдаюсь, — наконец вымолвил капитан.
— Ясно, — без видимого удовольствия принял это сообщение Нелютов. — Ну, наверное, я тоже проскочу на границу, а ты, капитан, ложись, поспи часок. И чтоб я не слыхал никаких отговорок. Это — приказ. Надоели вы мне со своим непослушанием!
Сыч кричал над лесничеством еженощно. Как только смеркалось, он прилетал на старую грушу у колодца и кричал всю ночь, жутко и отчаянно. Мария часто просыпалась среди ночи от глухого пугуканья за окном, ей было страшно, сызмалу ей говорили, что сыч вещует несчастье, она пугливо жалась к Ивану, будила его, шептала ему про свой страх, а муж прижимал ее крепче, успокоительно бормотал: «Спи, спи, ничего он нам не сделает…»
После того, как замучили Ивана бандеровцы, Мария выехала из лесничества навсегда, и теперь если и вспоминала счастливые дни, прожитые в далеком лесном затишке, рядом с любимым мужем, то всякий раз омрачалось это воспоминание теми мрачными пророчествами зловещей птицы, которую не могла забыть.
Никогда больше не слышала сычей. Как будто он был единственный на свете, чтобы напророчить ей горе, а потом исчез, не оставив ни единого потомка.
Можно ли употребить слово «счастье», когда речь идет о трагическом одиночестве молодой женщины? Если и можно, то только в его отрицательной форме, ибо Мария, как и миллионы вдов, потерявших мужей на войне, была глубоко несчастна.
Молодость давно уже исчезла за калиновым мостом, и нет к ней возврата, красота исчезла, стертая жестокими жерновами времени. Не за горами была старость, о чем свидетельствовала взрослая дочь, а тем более внук, маленькое крикливое существо, появившееся на свет несколько дней назад.
Мария забыла о своей красоте, как только осталась одна с маленькой дочкой на руках. Пополнила шеренги тех самоотверженных женщин, которые добровольно пренебрегали своею женственностью ради близкого, ради дорогого существа, стала вне круга тех, на кого обращены мужские взгляды, сама не обращала на мужчин никакого внимания. Работа, дочка, домашние хлопоты — вот и все, что выпало на ее вдовью долю. Не захотела ломать установившийся ритм своей жизни даже тогда, когда Богдана и Шепот принялись уговаривать ее поселиться с ними. Предпочитала полное одиночество, чем снова начинать что-то новое, чего-то ждать. Поздно!
Каждый день сидела в своей сберкассе, стеклянный барьерчик отделял ее от всех, кто приходил за деньгами или приносил свои сбережения. Рядом сидел контролер, инвалид с добрым лицом, за смену они почти не говорили между собой, только перебрасывались двумя-тремя словами по работе: нечеткая подпись на ордере, недописанная цифра, не поставлен прочерк.
За стеклянным барьерчиком проходили люди, всем нужны были деньги. Некоторые, изверившись в возможности приобрести то, что нельзя раздобыть ни за какие деньги, приносили кучки разноцветных бумажек назад в кассу. Встречались иногда и такие, которые, отрывая от своего рта каждый кусок, экономя на здоровье и силе, собирали копейку к копейке, клали все это на проценты, годами ждали, пока из процентных копеек составятся рубли, из десяток сотни, а из сотен — тысячи. Их увлекал загадочный процесс добывания денег из ничего, для них деньги переставали быть эквивалентом товара, только таинственная субстанция их хитрости. Лица у таких вкладчиков всегда были хитры, таинственны, как у больших заговорщиков. Марию они больше всего удивляли. Всю жизнь обманывают сами себя, считая, что обводят вокруг пальца целый мир!
Но в основном были вкладчики, которые более всего интересовались тем, чтобы немедленно получить деньги и немедленно бежать куда-то в погоню за счастьем. Они были всегда озабочены, боялись, что не успеют, опоздают, им так всегда было некогда, что Марии хотелось смеяться. Но она не смеялась, ей приятно было приходить на помощь этим непоседам, именно они давали ей и ее товарищам то ощущение хорошо исполненного долга, которое украшает любую, даже самую однообразную и скучную работу.
Летом, когда наступает великое людское переселение, начинаются странствия и миграции, когда в Карпаты наплывают целые толпы туристов отовсюду, в их кассе paботы прибавлялось. У окошечек контролера и кассира выстраивались очереди, за стеклянным барьерчиком виднелись в большинстве незнакомые лица, и опять работа кассира сберкассы приобретала некоторое приятное разнообразие, ибо что может быть интереснее и приятнее, чем созерцание новых и новых человеческих лиц, знакомство с новыми и новыми характерами, темпераментами, судьбами? А Мария, наученная долгими годами одинокого наблюдения, умела угадывать, по выражению лица даже судьбы.
Вот и сегодня у ее окошка толпилось с десяток незнакомых, которые нетерпеливо поглядывали через стеклянную перегородку на то, как пальцы Марии неторопливо, по два раза пересчитывали, выкладывали небольшие пачки банкнотов и выдавали их счастливцам, стоявшим впереди. Только один из посетителей, наверное, никуда не спешил, не поглядывал нетерпеливо на пальцы кассира, вообще не смотрел туда, за перегородку, стоял спиной к контролеру и кассиру, стройный мужчина с темными волосами под поношенной хустовской шляпой. Напоминал кого-то из местных жителей, напоминал скорее одеждой, чем фигурой, но в то же время показалось в нем Марии что-то странно знакомое, но времени на воспоминания и разглядывания того человека не было, быстро отсчитывала деньги, времени до закрытия кассы оставалось немного, хотелось отпустить всех, кто сегодня пришел, подарить людям то, что можешь подарить, никого не обидеть, не обделить. Человек, кажется, ждал, когда кассирша отпустит всех, он не двигался к ее окошечку; как заметила Мария, даже пропустил двух девушек, которые пришли после него, лица своего не показывал, это уже немного встревожило Марию: не грабитель ли? Она незаметно показала глазами контролеру на незнакомца, тот прикрыл глаза веками, дескать, вижу тоже, не волнуйся. Среди женщин, которые работали в сберкассе, это был единственный мужчина; бывший пулеметчик с безошибочным глазом, он еще и сейчас мог, наверное, стрелять точно, во всяком случае не знал, что такое страх, никакие налетчики его не пугали; когда он слышал про истории ограбления сберкасс, то только посвистывал: «Пусть только сунутся к нам!»
Неизвестный дождался, когда в помещении кассы остались одни сотрудники; повернулся лицом к перегородке, заглянул в окошко Марии, сказал:
— Здравствуй, Марийка!
Она быстро подняла голову. То был Ярема, брат!
— Ярема, ты?
— Я.
— О, небо! Как же это?
— Был у тебя дома, сказали, что ты на работе. Вот и зашел…
— Там же Богдана… С сыном… Помнишь Богданку? — Почему нет? Говорили мне соседи. Ну, да я пошел
к тебе. А то племянница еще испугается… Ты скоро кончишь свою работу?
— Да. Уже… Собственно…
Еще двое посетителей вошли в кассу. Опаздывали. Молодой парень и старушка. У контролера в окошечке уже стояла табличка «Закрыто», но он убрал ее, улыбнулся Марии: отпустим я этих. Ярема сказал: «Я подожду», отошел в глубину зала, встал у стола, на котором заполняли ордера, и больше уже не отворачивался спиной, а неотрывно смотрел на Марию. Его когда-то орехового цвета глаза смотрели холодно и настороженно. «Не доверяет. Боится», — подумала Мария. Никогда она не забудет того вымолвленного Иваном слова, о котором сказала ей София. Когда пригнали их от лесничества к бандитскому лагерю, Иван увидел молодого высокого священника и сказал презрительно: «Родич». Будь проклято все, что породнило ее с этим ублюдком!
Старушка долго заполняла свой ордер. Паренек написал быстрее, но контролер отложил его ордер, ждал бабусю, чтобы отпустить ее первой. Ярема не сводил взгляда с Марии. От него не скрылось бы малейшее ее движение. Она сидела, притворялась взволнованной встречей, на самом же деле лихорадочно обдумывала, что должна делать. Один за другим строила планы и все отбрасывала. Вчерашний звонок Миколы о том, что приехать не может, бессонная ночь сегодня ее и Богданы, когда они думали, что там, на границе. Внезапное появление Яремы, — очевидно, это было как-то связано между собой. Конечно, выдать свою настороженность или подозрение к Яреме она не имеет права. Попробовать задержать его здесь? Но что могут они сделать? Безногий инвалид и две женщины против здоровенного, несомненно вооруженного опасного пришельца!
Старушка наконец подала контролеру ордер. Тот быстро записал операцию, подвинул бумажечку к Марии, в ней нужно было поставить рядом с подписью контролера свою подпись и отсчитать деньги. Она глянула на ордер, выдала бабусе деньги, потом, когда к ней поступил еще один ордер, быстро поставила на бабусином несколько цифр, подвинула его назад к контролеру. Со стороны это выглядело совсем обычно и не могло вызвать никаких подозрений. Небрежно промолвила: «Позвонишь по этому номеру, капитану Шепоту. Скажи: ко мне прибыл Ярема». «Сама не сможешь?» — спокойно спросил контролер, который ничего не понял. «Я должна идти с ним», — выдавая очередному посетителю деньги, ответила Мария. Больше не было сказано ничего до самого закрытия кассы.