– Эй, – шепнул он ей, – что с тобой? Все в порядке? Разумеется, это был глупый вопрос. Любому невооруженным глазом было видно, что с девочкой отнюдь не все в порядке. Здесь, в «Почетном клубе чокнутых», не было тех, у кого все было в порядке. Но Симон просто не знал, как правильно спросить. Она взглянула на него искоса, как всегда недоверчиво, и вытерла слезы обшлагом вязаной кофты:
– Тебе-то какое дело?
Он пожал плечами:
– Никакого.
– Почему же ты спрашиваешь?
– Потому что ты плачешь.
Она быстро взглянула на доктора Грюнберга. Он подсел к Янеку и беседовал с ним. Пиа и улыбающийся Никлас смотрели на них. Янек выбрал акварельные краски, но что-то у него не срасталось. Он много раз пытался придать своему страху облик, но тот расплывался, и Янек тоже был готов разреветься.
Джессика снова обернулась к Симону.
– Ненавижу грозу, – призналась она. – Она меня пугает.
– Чего ее пугаться? – попытался успокоить ее Симон. – Здесь нас она не достанет. Даже с точки зрения статистики гроза не так уж опасна. Поверь, я об этом много читал. В Германии в год страдают от попадания молнии от 3 до 7 человек, и только треть из них погибает. Это значит, что у 82 миллионов жителей вероятность умереть от удара молнии вообще ничтожна – один к 18 миллионам. Если ты в грозу не стоишь на голом холме или не хватаешься рукой за громоотвод, с тобой ничего не случится.
– Я не этого боюсь, – уточнила Джессика, взглянув на свой рисунок и все еще заслоняя его рукой. – Я не боюсь грома и молний. Я боюсь грозы на слух.
Она снова посмотрела на плачущие стекла, напоминавшие поверхность воды. Джессика закусила губу, и слезы вновь заструились у нее по щекам. Симон подумал, что больше она ничего не скажет, и снова обратился к своему пустому листу. Но Джессика взглянула на него покрасневшими глазами. Глазами, в которых застыло столько отчаяния…
– Когда я вернулась домой… тогда, – начала она и вынуждена была сглотнуть, – на меня напал тот парень на лестнице… тогда тоже шел дождь. Я так радовалась, что успела домой до грозы… а потом… Я услышала дождь. И гром. И вот сейчас… снова этот проклятый гром.
Она посмотрела на свою картинку и снова беззвучно заплакала. Ее плечи вздрагивали, и, хотя она то и дело отирала глаза рукавом, слезы текли и текли.
– Хочешь знать, как он выглядел? – Ее голос был едва слышен.
Симон смущенно смотрел на ее дрожавшую руку, заслонявшую рисунок. Он сам не знал, хотел он этого или нет, однако кивнул.
– Вот как, – сказала она, – вот как он выглядел.
Она снова закусила губу и мгновение колебалась. Потом, убрав руку, повернула листок и показала его Симону. О боже! Это был «негативный» рисунок, белое вместо черного и наоборот, но с красными зубами! Симон увидел на листе профиль волка. Он был нацарапан резкими прямыми штрихами фломастера. Голова зверя выглядела бесформенной, уши были слишком малы, рисунок в чем-то походил на детский, как будто Джессике было лет шесть-семь, но никак не шестнадцать. У волка была огромная пасть с длинными острыми зубами, нарисованными красным карандашом. Волк довольно ухмылялся, будто только что сожрал добычу.
Ужаснее всего показались Симону глаза чудовища. Джессика нарисовала всего лишь овал, а сам глаз представлял собой спираль из коротких штрихов, и все же… Этот взгляд был ужасен. В нем сквозило безумие.
– Он повсюду, – сказала Джессика. – Он хочет нас схватить. Всех. И тебя тоже. Когда-нибудь. Так что будь осторожен!
47
Холодный дождь и странное ощущение вырвало Симона из обморока и вернуло к действительности. Что-то скользнуло по его груди. Будто комок слизи. Симон начал себя ощупывать. Что это могло быть? Не ком грязи, а плотнее. С холодной и скользкой поверхностью. И оно шевелилось!
Симон раскрыл глаза, и в этот момент сверкнула молния. Симон заметил в руке жабу. Ее поблескивавшую в струях дождя кожу. В каких-то десяти сантиметрах от лица. Жаба удивленно взирала на Симона, суча пухлыми лапками, будто пытаясь вырваться из сжимавших ее пальцев мальчика. С криком отвращения он отшвырнул жабу подальше. Симона тошнило, кружилась и жутко болела голова. Будто кто-то огрел его молотком по черепу. Со стоном он ощупал голову. За правым ухом наливалась огромная шишка. Сначала Симону показалось, что он чувствует на пальцах и кровь, но при вспышке молнии убедился, что это всего лишь грязь.
Он осторожно поднялся на ноги. В какой-то момент ему показалось, что мир вокруг него кружится: придорожная канава, велосипедная дорожка, небо, с которого льет как из ведра… Симону никак не удавалось выбраться из грязи, он постоянно скатывался назад в канаву. Наконец, ухватившись за траву, он с трудом выкарабкался из канавы на обочину. Сделав глубокий вдох, мальчик ждал, пока уймется головокружение. Затем медленно пополз назад к велосипедной дорожке. Болело все тело – просто чудо, что он ничего себе не сломал. Трава и грязь в канаве смягчили удар при падении. «Ты все-таки дитя воскресенья! – сказал бы сейчас отец. – Им всегда везет».
Симон не мог вспомнить, при каких обстоятельствах отец так сказал, но в этих словах что-то было. По крайней мере в том, что касалось несчастных случаев. Он отряхнул мусор с футболки и брюк и попытался разыскать в темноте велосипед. Когда очередная молния прорезала облака, он увидел, что велосипед лежит в паре метров от него. Переднее колесо было погнуто.
– Вот же проклятье!
В нем снова поднялась злость, но в этот раз она была направлена против него самого. Против собственной глупости. Как можно быть таким идиотом? Посреди ночи мчаться по велосипедной дорожке… В такую темень… Ни одному нормальному человеку такое и в голову не пришло бы!
«Нормальному – да, – подтвердил голос в голове, – а ненормальному в самый раз».
Он склонился к искореженному колесу, поставил велосипед и с облегчением обнаружил, что его можно толкать. Хоть волоком не придется тащить. «Счастливчик – дитя воскресенья», – подумал он про себя с оттенком сарказма. Он уже хотел пуститься в обратный путь, невзирая на дождь, но вдруг сквозь шум грозы услышал голоса.
В первый момент ему показалось, что у него снова галлюцинация, но нет – он четко различал два голоса, мужской и женский. Когда небо снова включило свой гигантский стробоскоп, он разглядел стоящий автомобиль, а возле него две фигуры. И тут же снова навалилась тьма. Симон видел лишь включенные фары машины и слышал женский голос. Или это был голос девочки? Он не мог точно сказать. Как и то, о чем был разговор: вой ветра и гром перекрывали все звуки, а Симон был слишком далеко.
При следующей вспышке его внимание привлек стоявший на обочине мотороллер, а чуть дальше он заметил толстую сломанную ветку, перегородившую путь. Всадница на мотороллере, вероятно, тоже была ошеломлена разыгравшейся стихией. Всюду лежали сломанные ветки. Но она ехала осторожнее, и ей повезло больше, чем Симону. Она не упала и даже остановила проезжавшую мимо машину.
На мгновение в салоне зажегся свет, и дверца открылась. Мотор взревел. Симону захотелось подбежать к машине и спросить, не захватят ли они его. Но что-то его остановило. «Члены «Почетного клуба чокнутых» испытывают панические атаки, когда садятся в машину, – прозвучал в его мозгу насмешливый голос Леннарда. – Так что оставь эту затею». В Симоне снова поднялась волна злости. На себя самого. И он пустился в обратный путь. Припадая на ногу, перемазанный в грязи, с болезненно пульсировавшей шишкой на голове – ни дать ни взять зомби.
«Тоже мне король ночи! Король идиотов – вот этот титул тебе больше подходит!» Но, несмотря на злость на себя, он все же испытывал облегчение. В конце концов, с ним не произошло ничего непоправимого, а шишка и ссадины пройдут. Главное, что развеялось отчаяние, погнавшее его, как безумца, в темноту ночи. Так что его затея вроде даже имела определенный смысл.
48
Казалось, миновала вечность, пока Симон добрался до дома своей тетки. Он смертельно устал, насквозь промок и был с головы до ног в грязи, будто выбрался из могилы. Обессиленный, он поставил маунтинбайк обратно под навес и передвинул мусорный бак, чтобы заслонить им погнутое колесо. Пусть события нынешней ночи останутся его тайной. Он очень стыдился своего безумного поведения. Если бы Майк или Тилия узнали о его ночном приключении, они наверняка спровадили бы его назад в клинику.
Перед тем как войти в дом, он снял футболку, джинсы и кроссовки, чтобы не натащить грязи в дом. Потом, в одних плавках, прокрался вверх по лестнице в свою гостевую комнату. Без сил он рухнул на кровать и тотчас провалился в сон. Это был тяжелый, глубокий сон без сновидений. Только раз Симону почудилось, будто он слышит, как кто-то зовет его: «Симон? Симо-о-он!» Это был голос женщины, доносившийся издалека. Симон хотел открыть глаза, но его веки оставались налитыми свинцовой тяжестью. Затем он снова провалился в темноту.
49
Проснулся Симон только около полудня. Яркое солнце светило ему в лицо. За окном синело безоблачное небо, стоял жаркий летний день. Еще одурманенный долгим сном, он протер глаза. На какой-то миг ему показалось, что поездка на велосипеде грозовой ночью, падение на дороге и возвращение пешком под дождем были очередным ночным кошмаром. Но боль, которую он ощутил, вставая, и огромный синяк, словно выцветшая татуировка украшавший правое плечо, убедили его в обратном.
Правая рука и ребра нещадно болели. Ноги болели тоже, но уже не так сильно, как прошлой ночью. Сейчас больше давали знать о себе перетруженные мышцы. Больше всего досаждала шишка на голове. Она распухла еще сильнее и вызывала сильную головную боль. Вероятно, так чувствовала себя мама, когда жаловалась на свои мигрени.
«Представь себе, что однажды это пройдет», – сказал ему как-то Майк. А мама добавила бы: «Ты мог сломать себе шею, дурачок!» И оба были бы правы. Он поступил глупее некуда. Надо было что-то надеть на себя, и Симон остановил выбор на просторной футболке и полотняных брюках, закрывавших ссадины. Одевшись, спустился вниз.