Алтын-ой ощипала лебедя, бросила его в казан с водой, Монгуш пошел звать сородичей на лебединую трапезу, а сын Саят зашел за юрту, чтобы наколоть дров.
Все сложилось, все устроилось на древней земле хакасов в канун новой жизни России. Дети дочери Монгуша и сына Саят уже родились при Советской власти и, став смышлеными, с интересом слушали многократно повторенный рассказ о том, как лебедь помог их отцу сосватать мать себе в жены.
Лебедь был тотемом и южносибирских тюрков, и бурят, и якутов. Чтили эту птицу и другие сибирские народы, и многие из тех, кто жил в Европе и Передней Азии. Были другие тотемы-птицы, были и растения, особенно деревья.
У многих славянских народов и их соседей в Европе в качестве предка почитались разные деревья. Почитание имело разные проявления. Кто-то боялся рубить дерево, считая его живым, способным плакать от боли, брызгать кровью своей. Кто-то считал, что срубленное дерево плачет, взывая о мщении, и плач его падет на того, кто занес топор, и он или умрет или серьезно заболеет. Особенно мстительной белорусы считали рябину, тот, кто ее сломает, либо умрет сам, либо накличет смерть в свою семью. Русские некоторых районов считали, что если срубишь липу, то обязательно заблудишься в лесу и сгинешь.
Человек рубил лес, человек жег костры, он не мог обойтись без леса. Потребность в дереве была столь велика, что, казалось, и сам человек тесно связан с деревом. Давным-давно считалось, что человек может стать деревом, дерево — обернуться человеком. Недаром в ночном глухом лесу бурелом, ветвистые деревья часто воспринимаются как очертания людей или очеловеченных духов: разных там демонов, гномов, кикимор, леших и тому подобной «нечисти».
Боязнь повредить дереву имела изначально признание человеком своего родства с ним. Подобное родство явно проявлялось, например, у нивхов Сахалина, которые считали себя потомками лиственницы, айны — потомками ели, а ороки — березы. На вопрос, почему эти деревья выбраны в предки этим, а не иным народам, нивхи отвечали: «По совпадению внешнего вида людей с деревьями».
Особое место в жизни русских крестьян дореволюционной России занимала береза, которую в семикскую неделю (седьмая неделя по пасхе, когда устраивали поминовение усопших) выбирали в роще, нарекали «семикской» и специально обряжали в девичий костюм. Каждая девушка — участница обряда с березой брала ленту из своей косы и вешала ее на дерево. Сами девушки наряжаются под березу, на голове каждой из них — зеленый березовый венок.
Кто-то из девушек брал обряженную в девичий костюм березку, носил ее по деревне, заносил в дома, чтобы был укреплен, упрочен союз дерева и человека, как союз родственников. Девушки из ветвей березы вяжут венки. Чтобы связать свою судьбу с избранником и чтобы желаемое сбылось, каждая девушка должна хотя бы один венок на ветвях завязать.
По народным поверьям, если сплетенное кольцо на ветвях березы через три дня останется таким же свежим, как и несплетенные ветви, если кольцо не подточит червь, не сломает ветер, значит, мечты девушки сбудутся.
Завивать кольца из ветвей березы в роще девушки должны были одни, без парней. Вообще обряд с березой был девичьим, женским обрядом.
Пройдут с наряженной березкой девушки по селу и бросят ее в воду, чтобы вода в реке стала такой же сладкой, как березовый сок весной, или поставят в поле среди растущей ржи.
Береза, считалось, дарит счастье, богатство и даже потомство. Береза — добрый и близкий «родственник» людей, ее почитающих.
Подобный обряд, совершаемый по весне с деревом, не поддающимся точению насекомых, — с можжевельником, встречается у таджиков. Существенное различие в том, что в Средней Азии его исполняют юноши. Ранней весной юноши, совершив обряд очищения, уходили в горы, брызгали на можжевельник вином и маслом, в его тени ели хлеб и фрукты, а затем срезали деревце и несли его в свое селение. Жители встречали их радостно, с музыкой. «Деревце, — пишет Дмитрий Зеленин, излагавший обряд, — ставили на камень близ реки, и тут же происходило веселое празднество — с плясками, с принесением в жертву козла, заканчивавшееся общим омовением в реке. После омовения каждый брал ветку обрядового дерева к себе домой. Запершаяся дома жена спрашивала пришедшего мужа у дверей: „Кто там?“ И муж отвечал ей: „Если тебе нужны дети, я их принес; если пища, я ее принес; если скот, я его принес; все, что пожелаешь, я имею!“ Жена часть листьев со священной ветки обливала вином и водою, после чего клала их на огонь, самую ветку посыпала мукой и вешала к потолку, где она висела целый год».
С тотемом березой ходили по селению русские, белорусские и украинские девушки, с можжевельником или малым кедром — тотемами — ходили по селению таджикские юноши. И те и другие видели в дереве прародителя: одни — материнского, другие — отцовского рода.
Тотемизм в разных ипостасях, в разных обличьях — то в виде животного, то птицы, насекомого, то дерева или травинки — существовал повсюду в начальной истории мыслящего человечества. До сих пор в нашей стране остались пережитки тотемизма: наиболее зримо они присутствуют в медвежьем празднике сибирских народов, заставляют еще раз вернуться к образу человека, который приходит медведем.
В древней легенде кетов, когда появились земля и люди, рассказано и о первопредке кетских родов — Кайгусе.
Кайгусь был особенным. Он был и человеком, и медведем одновременно. Он думал, чувствовал, страдал и говорил как человек, но обликом он был медведь медведем. Косолапый, бурый, толстошкурый, с мощными клыками и когтями. Ходил Кайгусь, раскачиваясь на двух задних ногах-лапах.
Рожден был Кайгусь женщиной, которая вступила в брак с медведем, спасшим ее в своей берлоге в суровую зиму. Кайгусь любил близко подходить к человеческому стойбищу, вдыхать дым костров в чумах, прислушиваться к голосам людей. Пришло время, и Кайгусь сказал матери:
— Я больше не могу жить с вами, я пойду к людям сватать себе человеческую девушку.
— Не ходи, глупый, не ходи, — запричитала мать, — люди тебя убьют, приняв за зверя. Не ходи.
— Я пойду, я не могу больше без людей. Пусть убьют, но я не могу больше.
Отец-медведь молча обнял лапами Кайгуся и легко подтолкнул его к выходу из пещеры: иди, мол, сын, иди, если решил.
Кайгусь подошел к стойбищу людей. Собаки заворчали, увидев медведя. Кайгусь отошел подальше и затаился.
Из крайнего чума вышла девушка с берестяным туеском. Она прошла к реке мимо Кайгуся и тут же покорила его сердце. Девушка пошла обратно, и Кайгусь тихо позвал ее. Тихий зов был похож на слабый рык. Девушка встрепенулась испуганно. Огляделась и увидела медведя, увидела Кайгуся. Девушка замерла, остолбенела. Кайгусь нежно зашептал:
— Не бойся меня, красавица, не бойся, девушка. Я не медведь, я человек. Будь моей женой. Не отвечай сейчас, подумай. Я приду. Я найду тебя.
Дерево на кетском медвежьем празднике
Кайгусь отполз в чащу и исчез. Девушка очнулась от испуга и вернулась в чум, но ничего никому не сказала. Всю ночь не спала, думала. Ждала утра. Ей хотелось, уже хотелось увидеть человека-медведя. Кайгусь не пришел, и девушка ночью думала о нем с тревогой.
Миф о Кайгусе включает в себя элементы медвежьего праздника
На следующий день Кайгусь вновь окликнул девушку, когда она шла по воду. Девушка остановилась, не испугалась, смотрела на медведя, слушала его, и ей казалось, что с ней говорит человек.
Люди, собаки на стойбище увидели их и закричали. Вдруг девушка крикнула:
— Бежим!
Кайгусь подхватил девушку и быстро убежал в тайгу. Тайга их укрыла. Они знали, что люди будут их искать, и Кайгусь стал собирать выкуп за невесту пушным зверем. Набрал кучку соболей, кучку лисиц.
Первой лай собак, человечьи голоса услышала девушка.
— Бежим, друг, люди убьют тебя, если найдут.
Они побежали. По дороге Кайгусь оставил кучку лисьих шкур.
Люди, увидев их, остановились. Старик обратился к отцу девушки:
— Может быть, это не медведь. Он выкуп тебе оставил.
Молодые кричали:
— Медведь, медведь, вот его следы.
Побежали люди дальше. Видят — лежит кучка шкур бурундуков.
— Однако человек оставил выкуп тебе, — говорит отцу девушки старик.
Но молодые снова кричат:
— Медведь, медведь, следы медведя.
Бежали люди и встали как вкопанные. Большая куча черных соболиных шкурок лежит на пути беглецов.
— Остановись, отец девушки, — сказал старик, — смотри, человек дает за дочь твою большой выкуп.
Молодые закричали:
— Не слушай, это медведь, вон он за угор пошел. Мы его сейчас догоним.
Кайгусь видит, что люди и собаки близко, нет ему спасения, и говорит девушке:
— Люди меня убьют, но ты скажи им, что я человек, скажи отцу своему. Пусть он снимет шкуру, отрежет мордочку, мясо сварит с костями. Мордочку укрепит в берестяном домике на столике и кормит ее, когда все собравшиеся в чуме будут есть мое мясо. Накажи отцу не давать собакам мяса моего, кости все собрать и отнести в лес, поместить в мешке или туесе на дереве. Придет время, кости упадут на землю и соберутся, а затем нарастят мясо и жир, и снова я буду медведем, снова приду к людям и спасу их от голода. Прощай, моя несбывшаяся радость.
Первым выстрелил из лука отец девушки, поранил насмерть Кайгуся. Упала на него девушка и залилась слезами:
— Эх, отец, ты не медведя, ты человека убил. Ты должен сделать так, как он велел, иначе не будет ни нам, ни кому другому в нашем народе счастья.
Отец сделал так, как велел Кайгусь.
Угощал его мордочку, собрал кости, отнес их в лес, поместил на дерево. Только вернулся отец в чум, в лесу упали кости на землю, стали скелетом медведя, и пошел скелет, гремя костями. Встречавшиеся звери смеялись над ним, приговаривая:
— Тоже потянулся к людям. Ты же зверь, а не человек.
— Я человек, — упрямо отвечал Кайгусь, обрастая мясом. — Я человек.
Из анимизма древнего человека, из одушевления, очеловечивания природы, живой и неживой, родился тотемизм. Что же такое тотем?