[101] было бы еще лучше. Народ его ненавидит.
— Вильям, стыдись! — с горячностью воскликнула Каролина. — Если люди его действительно ненавидят, это их вина, а не его. Сам мистер Мур никому не желает зла; он только хочет выполнить свой долг и отстоять свои права. Как же можно так говорить!
— Я говорю, как думаю. У него холодное, жестокое сердце, у вашего Мура.
— Ну хорошо, — вмешалась Шерли, — предположим, что Мура прогонят, а его фабрику сровняют с землей. Разве тогда у людей прибавится работы?
— Работы будет меньше, это я знаю, и они тоже знают. Многие честные люди совсем до отчаяния дошли, — куда ни повернись, только хуже. Да ведь есть еще и бесчестные, сколько угодно, и такие тянут остальных прямо в пропасть. Называют себя, мошенники, «друзьями бедняков», а сами про народ ничегошеньки не знают, лицемерят только и врут, как сам сатана. Мне вот уже пятый десяток пошел, и я-то знаю: у народа никогда не будет настоящих верных друзей, разве только из своих, да еще, может, две-три добрые души из других сословий, кто всему свету друзья. Все только о себе пекутся, а кто думает о других — тех совсем мало, — одиночки, вроде вас двоих да меня. Мы из разных сословий, а все-таки понимаем друг дружку и можем быть друзьями без раболепия с моей стороны и без гордыни с вашей. А тем, кто объявляет себя друзьями низших классов ради своих политических плутней, — таким верить нельзя: они всегда стараются только использовать нас и обмануть. Что до меня, то не надо мне ни покровителей, ни обманщиков! Не хочу плясать под чужую дудку. Мне тут недавно делали всякие предложения, да я разобрал, что все это обман, и высказал все прямо в глаза тем людям.
— А что за предложения, можно узнать?
— Нет, незачем это, да и толку не будет. У каждого должна быть своя голова на плечах.
— Да, у нас своя голова на плечах, — послышался вдруг чей-то голос. Перед ними стоял Джо Скотт, который только что вышел из церкви подышать свежим воздухом.
— У тебя-то есть, Джо, я ручаюсь, — улыбаясь, проговорил Вильям.
— А я ручаюсь за моего хозяина, — ответил Джо. — Затем, приняв покровительственный вид, он обратился к девушкам: — А вам лучше бы отсюда уйти.
— Это почему? — спросила Шерли, давно знакомая с начальственными манерами фабричного мастера, с которым она уже не раз имела стычки. Джо, презиравший женщин, в глубине души никак не мог примириться с тем, что его хозяин и вся фабрика до какой-то степени находятся под женским каблучком; каждый деловой приезд наследницы в контору фабрики был для него хуже дохлой мухи в похлебке.
— А потому, что дела, о которых здесь говорят, женщин не касаются, ответил он.
— Ах вот как? Здесь, в этой церкви, молятся и проповедуют, и это нас не касается?
— Да ведь вас не было ни на проповеди, ни на молитве, если не ошибаюсь. А я говорю про политику. Вильям Фаррен толковал здесь с вами о политике, если я правильно понял.
— Ну и что из этого? Мы всегда интересуемся политикой, Джо! Разве вы не знаете, что я каждый день получаю газету, а по воскресеньям даже две?
— Надо полагать, вы читаете там только про свадьбы, мисс, про несчастные случаи, убийства и прочие тому подобные вещи…
— Я читаю все передовые статьи, Джо, сообщения из-за границы, просматриваю курс рыночных цен, — короче, я читаю то же, что и мужчины.
Джо презрительно промолчал, словно перед ним трещала сорока.
— Джо, — продолжала мисс Килдар, — я никогда толком не могла понять, кто вы — виг или тори. Пожалуйста, объясните, какая партия удостоилась вашей поддержки?
— Трудновато объяснить, когда наперед знаешь, что тебя не поймут, высокомерно процедил в ответ Джо. — Но я скорей согласился бы стать старой бабой или молодухой, которые еще глупее, чем каким-нибудь тори. Потому что тори ведут войну и разоряют торговлю. И если уж быть в какой-либо партии, хотя, по правде говоря, все политические партии — глупость, то уж лучше в той, что стоит за мир, а значит, за наши торговые интересы.
— И я тоже, Джо! — подхватила Шерли, которой доставляло немалое удовольствие его поддразнивать; она нарочно поддерживала разговор о политике, хотя, по мнению Джо, женщины не имели права рассуждать о столь высоких материях. — И я тоже, — во всяком случае до известной степени. Я ведь заинтересована и в сельском хозяйстве, и это понятно — я совсем не хочу, чтобы Англия попала в зависимость от Франции. Конечно, часть дохода мне дает фабрика Мура, но еще большую часть я получаю с земель вокруг фабрики. Поэтому я решительно против всего, что могло бы повредить фермерам. Вы со мною согласны, Джо?
— Вечерняя роса нездорова для женского пола, — равнодушно заметил мастер.
— Если вы беспокоитесь о моем здоровье, то могу вас заверить, простуды я не боюсь. Во всяком случае, как-нибудь летней ночью я могла бы посторожить фабрику с вашим мушкетом, Джо.
Подбородок у Джо Скотта и без того достаточно выдавался вперед, но при этих словах он выдвинул его еще дальше, чем обычно.
— Однако, — продолжала Шерли, — вернемся к нашим баранам. Я не только помещица, но также владелица фабрики, и у меня в голове сидит мысль, что все мы, фабриканты и деловые люди, иной раз бываем немножко — о, совсем немножко! — эгоистичны и близоруки в наших суждениях и, пожалуй, слишком равнодушно относимся к человеческим страданиям, слишком много думаем о своих барышах. Вы со мной не согласны, Джо?
— Я никогда не спорю, если знаю, что меня не поймут, — последовал все тот же ответ.
— О, непостижимый человек! А ведь ваш хозяин, Джо, иногда со мной спорит; он не так суров и неприступен, как вы.
— Все может быть. Каждый живет на свой лад.
— Джо, неужели вы серьезно думаете, что вся мудрость мира заключена в головах одних мужчин?
— Я думаю, что женщины — создания мелочные и вздорные, и свято почитаю то, что сказано у апостола Павла во второй главе первого Послания к Тимофею.
— Что же там сказано?
— «Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева…»
— Но какое отношение имеют к делам эти рассуждения о первородстве? прервала его Шерли. — Надо будет рассказать об этом мистеру Йорку, когда он в следующий раз будет поносить аристократов.
— «И не Адам прельщен, — невозмутимо продолжал Джо, — но жена, прельстившись, впала в преступление».
— Тем хуже для Адама! — воскликнула мисс Килдар. — Он грешил с открытыми глазами. Сказать по правде, Джо, я никогда не могла понять этот стих; он мне неясен.
— Чего же тут неясного, мисс? Кто умеет читать, тот должен и понимать.
— Но ведь каждый может понять и истолковать его на свой лад, — заметила Каролина, вступая в разговор. — Я полагаю, вы не станете отрицать за каждым человеком права толковать все по-своему?
— Нет конечно! Каждую строчку святого писания можно и нужно толковать.
— И мужчинам и женщинам?
— Ну нет! Женщины должны принимать мнения своих мужей как в политике, так и в религии: для них это самое лучшее.
— О! О! — воскликнули Каролина и Шерли одновременно.
— Да, да, и не сомневайтесь! — упрямо твердил Дине Скотт.
— Считайте, что вас освистали и закидали яблоками, — сказала мисс Килдар. — Вы еще скажете, что мужчины тоже должны принимать без рассуждений все, что говорят священники. Что же тогда останется от веры? Слепое, бессмысленное суеверие!
— А как вы понимаете эти слова святого Павла, мисс Хелстоун?
— Я… понимаю это так: апостол написал эту главу для определенной общины христиан при каких-то особых обстоятельствах. Кроме того, если бы я могла прочесть греческий оригинал, возможно, выяснилось бы, что многие слова переведены неправильно или даже совсем не поняты. Не сомневаюсь, что можно было бы при желании придать этому месту совсем иной смысл, и тогда оно звучало бы так: «Жена да учит и не безмолвствует, когда есть ей что сказать… Жене позволено учить и властвовать во всей полноте… Мужу тем временем лучше всего хранить безмолвие». И так далее.
— Так не может быть, мисс!
— Осмелюсь заметить, может! В моем истолковании краски ярче, нежели в вашем. И вообще, мистер Скотт, вы настоящий догматик и всегда таким были. Вильям мне нравится больше вас!
— В своем доме Джо тоже хорош, — заметила Шерли. — Там он тише воды, ниже травы, я сама видела. Более доброго и нежного мужа не сыщешь во всем Брайерфилде. Своей жене он не читает проповедей.
— Моя жена простая, работящая женщина; годы и невзгоды выбили из нее всякое самомнение. А с вами, молодые мисс, дело другое. Вот вы думаете, что много знаете, а я вам осмелюсь сказать: все это суета сует, одни вершки понахватанные. Помню, эдак с год назад мисс Каролина пришла в нашу контору, а я что-то увязывал позади большого стола, и она меня не видела. Гляжу, приносит грифельную доску с задачкой моему хозяину, а задачка-то простая, мой Гарри решил бы ее в две минуты. А она не смогла. Пришлось мистеру Муру объяснять. Только как он ей ни растолковывал, она все равно ничего не поняла. Так-то!
— Какие глупости, Джо!
— Нет, не глупости! И мисс Шерли тоже воображает, что, когда хозяин говорит с ней о своих делах, она все слышит, все понимает, за каждым словом следит и все-то ей ясно, как в зеркале. А сама нет-нет да и выглянет в окошко, не тревожится ли ее кобыла, а потом на пятнышко грязи на своем подоле поглядит, а потом вокруг постреляет глазами на конторскую пыль и паутину, а сама думает: мол, что за грязнули эти мужчины и как славно она сейчас поскачет через Наннлийские луга! И все, что ей говорит мистер Мур, она понимает не лучше, чем если бы он говорил по-древнееврейски.
— Джо, вы настоящий клеветник! Я бы вам ответила, да народ уже из церкви выходит; нам пора. Прощайте, человек, набитый предрассудками! До свиданья, Вильям. Девочки, а вы приходите завтра в Филдхед: миссис Джилл откроет вам свою кладовку, и каждая выберет себе, что захочет.