– Я одобряю Шерли, и матушка тоже была в восторге.
– Мы ведь говорим про миссис Прайер? Значит, наш герой не романтик.
– Романтик, но ты прав: в нем это не главное.
– Скажи же, хотя бы из жалости. Я слишком слаб для подобных пыток.
– Немного пыток тебе не повредит. Не так уж ты слаб, как притворяешься.
– За этот вечер я уже дважды был готов свалиться на пол у твоих ног…
– Лучше не падай. Поднимать тебя я не стану.
– … Чтобы преклонить перед тобой колени. Моя мать была католичкой. Ты похожа на Деву Марию с одной из ее икон. Кажется, я готов переменить веру и молиться на тебя.
– Роберт, не глупи! Иначе я уйду к Гортензии!
– Ты затмила мне разум. В голове осталась одна лишь литания Пресвятой Деве Марии. Rose céleste, reine des anges![129]
– Tour d’ivoire, maison d’or[130] – не оттуда же? Ну же, сиди смирно и разгадай загадку.
– Чтобы матушка – и в восторге? Действительно загадка…
– Когда я ей рассказала, она воскликнула: «Помяни мое слово, милая: с такой партией мисс Килдар будет очень счастлива!»
– Попробую только раз, но не более. Это старый Хелстоун. Шерли станет тебе теткой.
– О, я обязательно скажу дядюшке! И Шерли тоже! – расхохоталась Каролина. – Давай же, Роберт, гадай еще: у тебя так забавно выходит.
– Тогда преподобный Холл.
– Ни в коем случае! Его, с твоего позволения, я оставлю себе.
– Себе? О, которое уже поколение брайрфилдских дам видит в преподобном своего кумира! Интересно, с чего бы: ведь он лысый близорукий старикашка.
– Скоро за мной явится Фанни, а ты все будешь гадать. Поспеши же!
– Не буду. Я устал, и мне безразлично. Пусть выходит замуж хоть за турецкого султана.
– Хочешь, шепну на ухо?
– Да, быстрее. Сюда уже идет Гортензия. Подвинься ближе, моя Лина. Хочу услышать твой шепот сильнее даже самих слов.
Она произнесла ему на ухо имя. Роберт замер, изумленно распахнул глаза, потом коротко хохотнул. Вошла мисс Мур, следом за ней Сара, объявившая, что Фанни ждет в холле. Пора было завершать разговор.
Впрочем, Роберт уличил минутку, чтобы обменяться с Каролиной еще несколькими короткими фразами. Он дождался у лестницы, когда она, набросив шаль, спустится.
– Стоит ли мне и дальше называть Шерли дивным созданием?
– Конечно, если хочешь быть честным.
– Следует ли мне простить ее?
– Простить? Ах ты, бесстыжий Роберт. Разве она перед тобой провинилась – или все-таки ты сам наломал дров?
– Надо ли мне полюбить ее всем сердцем?
Каролина внимательно посмотрела на него и пожала плечами.
– Просто скажи, обещаю покориться твоей воле.
– Нет, ты не должен ее любить, сама эта мысль возмутительна.
– Шерли ведь красива. Даже очень. Не той яркой красотой, что бросается в глаза, нет. Сначала, при знакомстве, считаешь ее не более чем изящной, но через год сознаешь, что она великолепна.
– Роберт, не нужно так говорить. Будь благоразумен.
– Лина, я все равно не способен полюбить… Даже явись передо мной сама богиня красоты, я остался бы к ней равнодушен. Увы, над своим сердцем я более не властен.
– Вот и хорошо, тогда тебе ничто не грозит. Доброй ночи.
– Почему, Лина, ты всегда уходишь в тот момент, когда мне хочется, чтобы ты осталась?
– Потому что тебе интересно лишь то, что ускользает из твоих рук.
– Еще секунду. Скажу только одно: береги свое сердце, слышишь?
– Оно вне опасности.
– А как же наш целомудренный курат?
– Кто, Мэлоун?
– Сирил Холл. По его милости у меня случился не один приступ ревности.
– А сам-то! Сам флиртуешь с мисс Манн: она показывала мне цветок, который ты ей подарил. Фанни, я иду!
Глава 36. В классной комнате
Луи Мур не напрасно сомневался, что мистер Симпсон покинет Филдхед. Уже на следующее утро после грандиозного скандала из-за сэра Филиппа Наннели между дядей и племянницей установилось своего рода перемирие. Шерли, которая не могла допустить, чтобы ее сочли негостеприимной (один-единственный случай с мистером Донном не в счет), попросила семейство задержаться. Она буквально умоляла Симпсонов повременить с отъездом, будто от их решения зависела ее судьба. Гости поймали хозяйку на слове. Впрочем, и сам дядя опасался оставлять Шерли без присмотра: ведь она могла выскочить замуж за проклятого Роберта Мура (хоть бы Господь поскорее прибрал его к рукам!) в тот же час, как только этот прощелыга окрепнет после ранения и явится к ней с предложением. В общем, сборы отложили.
Не вынося одного даже имени Мура, мистер Симпсон принялся срывать злость на Луи, и сей джентльмен – сдержанный по натуре и стойкий к трудностям, но не терпящий грубых слов – сразу отказался от должности. Он был готов уехать в первый день, но согласился подождать, пока семейство не отбудет обратно на юг. Наверное, сказались мольбы мисс Килдар или сыграла свою роль привязанность к ученику. А может, у Луи имелась еще одна, более важная причина остаться. Что-то удерживало его в Филдхеде…
Дела тем временем шли гладко. Здоровье мисс Килдар более не вызывало опасений, к ней вернулось обычное расположение духа. Мур сумел развеять ее тревоги; и с того дня, как Шерли доверилась ему, страхи исчезли, на сердце у нее стало легко и беззаботно, словно у малого дитя, который не печется о будущем и во всем полагается на родителей. Луи вместе с Уильямом Фарреном – через него гувернер узнал о состоянии Фебы – в один голос утверждали, что собака вовсе не взбесилась и сбежала она из-за дурного обращения хозяина, который часто колотил ее. Конечно, они могли ошибаться, ведь и грум, и егерь доказывали обратное: мол, по всем приметам у собаки была водобоязнь, иначе с чего бы ей беситься? Впрочем, их Луи Мур не слушал и передавал Шерли лишь самые обнадеживающие вести. Она ему поверила, и все обошлось.
Миновал ноябрь, настал декабрь. Симпсоны засобирались домой, намереваясь успеть к Рождеству. Вещи понемногу упаковали, до отъезда оставались считаные дни.
Однажды зимним вечером Луи Мур достал свою тетрадь и внес в нее следующую запись: «Мисс Килдар милее, чем когда-либо. Тревога развеялась, а вместе с ней исчезли и бледность и слабость. Даже удивительно, как быстро живительная сила юности подняла ее на ноги и вернула щекам румянец.
Этим утром после завтрака – когда я видел ее, слышал, ощущал каждой частицей своего тела – я перешел из озаренной светом столовой в холодную гостиную. Случайно заметил томик с золотым обрезом – оказалось, то был сборник лирических стихотворений. Я прочитал одно или два, и не знаю, стихи ли тому виной, или они просто легли под настроение, но сердце вдруг затрепетало, кровь побежала быстрее, а лицо, невзирая на холод, вспыхнуло жаром. Я ведь тоже молод, не разменял и четвертый десяток лет… хотя она говорит, что никогда не считала меня юнцом. Однако и в моей жизни порой возникают моменты, когда мир расцветает тысячами красок, – сказывается молодость.
Настал час перейти в классную комнату. Утром там бывает приятно: сквозь низкие зарешеченные окна заглядывает солнце, книги лежат по порядку, никаких разбросанных бумаг, в камине ярко пылает огонь, не насорив еще сажей и золой, – однако на сей раз комната оказалась занята, там находился Генри, а с ним – мисс Килдар: сидели рядом.
Я уже отмечал, что она милее, чем когда-либо? Это действительно так. На щеках играет румянец: легкий, нежный. Глаза – темные, ясные и столь живые, что, кажется, говорят на языке, который я не в силах передать. Его можно лишь заметить, не услышать; наверное, на нем изъясняются ангелы, когда небеса безмолвствуют. Волосы – темнее ночи и глаже шелка, а шея, всегда тонкая и гибкая, нынче стала еще прелестнее. Легкие как тень кудри ложатся на изящные плечи богини. Прежде я лишь видел ее красоту – теперь же ощущаю.
Генри повторял с ней урок. В одной руке мисс Килдар держала книгу, второй завладел он. Этот юноша позволяет себе лишнее – одаривать ее ласками и принимать их в ответ. И сколько тепла и нежности она ему выказывает! Необычайно много! Если так будет продолжаться, то через несколько лет, когда душа его созреет, Генри, как и я, возведет ее на пьедестал.
Войдя, я заметил, как затрепетали у нее веки, но головы она не повернула. Мисс Килдар редко удостаивает меня взглядом. А еще становится молчаливой, избегает разговоров – не только со мной, но и с другими. В минуты уныния я готов принять это за отвращение и презрение. В минуты же радости ищу иное толкование: убеждаю себя, что, будь мы равны, в подобной отстраненности можно было бы разглядеть смущение, а оно вызвано любовью.
Однако что толку ждать ее любви? Что мне с нею делать?
Этим утром я посмел устроить так, чтобы мы хоть на час остались одни. Решил добиться с ней разговора. Настоял, чтобы никто не нарушил нашего уединения. Решительно подозвал Генри и сказал ему: «Ступай, юноша, куда заблагорассудится, но не возвращайся, пока я не позову».
Генри это очень не понравилось. Невзирая на возраст, он весьма наблюдателен и порой глядит на меня задумчиво и весьма странно. Он ощущает связующие нас с Шерли узы, догадывается, что в ее сдержанности со мной кроется больше чувства, чем во всех ласках, которые достаются ему. Незрелый неуклюжий львенок готов был рыкнуть на меня: ведь я приручил его львицу и стал ее стражем, – и лишь строгое воспитание сдержало его нрав. Иди, Генри! Учись, как прочие сыновья Адама, рожденные во все века, вкушать горечь жизни. Тебя не обошла стороной общая участь. Радуйся же, что любовь твоя увянет прежде, чем расцветет в жаркую страсть. Минутная слабость, приступ зависти – вот и все, что тебя ждет. Зато ревность, жгучая как солнце в зените, и ярость, которая сильнее тропической бури, обойдут тебя стороной… хотя бы сейчас.
Я занял свое место за учительским столом, молча благословляя умение скрывать бурлящие эмоции за маской холодного бесстрастия. По лицу никто не догадался бы, какие вихри бушуют в груди и сумятица царит в мыслях. До чего хорошо, когда умеешь вести себя сдержанно, не допуская безумных выходок. В то утро я не собирался говорить ей слов любви и хоть одной искрой выдавать сжигавший меня огонь. Подобной самонадеянности я никогда не допущу, а если же вдруг заподозрю себя в корысти и самолюбии, немедленно встану, распрощаюсь со всеми и уйду на другой край света искать новой жизни: холодной и бесплотной, как скалистый берег, омываемый морскими волнами.