Этим утром я желал иного: взглянуть на нее поближе, прочитать хотя бы одну страничку из книги ее сердца. Перед расставанием должен был понять, чего лишаюсь.
Я принялся чинить перья. У многих мужчин на моем месте тряслись бы руки; у меня же не дрогнули, и голос мой прозвучал совершенно обыденно.
– Уже через неделю вы, мисс Килдар, останетесь в Филдхеде одна.
– Да, на сей раз дядюшка не отступит.
– Он уедет весьма раздосадованным.
– Он часто мной недоволен.
– Мистер Симпсон уедет с чем прибыл – значит, ездил без толку, и это для него невыносимо.
– Надеюсь, данная неудача отобьет у него охоту к сватовству.
– По-своему мистер Симпсон искренне желает вам добра. Он уверен, что все его задумки были к лучшему.
– Это вы очень добры, раз выступаете в защиту человека, позволившего себе столь грубое с вами обращение.
– Я никогда не обижаюсь на слова, произнесенные в порыве гнева, а самые оскорбительные и вспыльчивые выражения он позволил себе в тот день, когда в ярости выбежал от вас.
– Однако вы более не станете учить Генри?
– С ним я расстанусь на время: может, мы еще встретимся, поскольку питаем друг к другу искреннюю привязанность, – прочих же Симпсонов покину навсегда. К счастью, это решение, хотя и было принято внезапно, не нарушило моих планов, лишь заставило действовать скорее, чем я рассчитывал.
– Вас невозможно застигнуть врасплох. Не сомневаюсь, что вы хладнокровно встретите любую неприятность. Вы как одинокий лучник в лесу – бдительны и всегда готовы к любой опасности. В колчане у вас немало запасных стрел, у лука есть вторая тетива. И ваш брат – такой же. Вы двое могли бы охотиться в самых диких лесах Америки, и ничего с вами бы не случилось. Срубленный шалаш дал бы вам крышу над головой, расчищенная поляна стала бы плодородным полем, а бизон, метко сраженный из винтовки, покорно бы склонил рога и пал бездыханным.
– А какое-нибудь индейское племя подарило бы невест?
– Нет… Вряд ли… – замялась она. – Дикари – жалкие люди. А вы… Я верю, что вы никогда не зажжете семейный очаг с женщиной, которая не тронет вашего сердца.
– А почему, мисс Килдар, вы вдруг заговорили про Дикий Запад? Проникли мне в голову? Прочитали сокровенные мысли, разгадали планы на будущее?
Вместо ответа она принялась медленно рвать бумажный жгут для свечей на кусочки и бросать их в пламя, глядя, как они сгорают.
– И все-таки: откуда вы узнали о моих намерениях?
– Я ничего не знала, впервые слышу от вас. Просто сказала первое, что пришло в голову.
– Ваша прозорливость граничит с ясновидением. Отныне я не стану преподавать. Вы с Генри – мои последние ученики, я больше не сяду за чужой стол, не стану добавлением к чужой семье. Мне уже тридцать, и с десяти лет я себе не принадлежу. Отчаянно хочется вкусить свободы, и днем и ночью я думаю только о ней. Ради нее готов пересечь Атлантику и пройти насквозь девственные леса Америки. Вы правы, дикарка мне не нужна – она будет лишь рабыней, не женой. Не знаю, согласится ли какая-нибудь женщина разделить мой удел, но я уверен в одном: там, под высокими соснами, меня ждет свобода. Она непременно откликнется на зов, войдет в мою хижину и падет в объятия.
Я говорил до того невозмутимо, что мисс Килдар не смогла остаться равнодушной. Этого я и добивался. Она молчала, в волнении неспособная ни подобрать слов, ни даже поднять голову. Впрочем, я бы огорчился, будь оно по-другому. Щеки у нее запылали, как цветок, сквозь лепестки которого проглядывает алое солнце. Светлые веки с черными ресницами изящно вздрогнули, выдавая сладко-грустное смущение.
Вскоре мисс Килдер совладала с чувствами и взяла себя в руки. Я видел, как ей хочется вскипеть, взбунтоваться, однако она себя превозмогла. На лице ее читалось: «Я знаю границу, которую нельзя переступать, и ничто на свете не вынудит меня ее нарушить. Я чувствую… знаю, как глубоко можно раскрыть душу и когда следует себя унять. Ныне я достигла предела, какой позволен моей девичьей натуре, далее – ни шагу. Да, сердце мое может разбиться – пусть разобьется, но не унизит чести: ни моей, ни всего женского рода. Лучше страдание, чем позор, лучше смерть, чем предательство!»
Я же сам в это время думал: «Будь она бедна, я давно преклонил бы перед ней колено, будь она низкого происхождения, протянул бы к ней руки. Увы, состояние и положение стерегут ее пуще грифонов. Любовь томит, но не осмеливается. Страсть рвется наружу, однако ее испуганно сдерживают благочестие и праведность. Ради нее мне нечем жертвовать, нечего терять, я в любом случае останусь в выигрыше – и это самое главное препятствие на моем пути».
Однако, как это ни трудно, я должен был что-нибудь сделать или сказать. Нельзя молча сидеть перед этой красавицей, скромно потупившей взгляд. И я заговорил с прежним спокойствием, негромко, но каждый звук слетал с моих губ звучным и глубоким:
– Впрочем, вряд ли с горной нимфой я обрету счастье. Ведь она, подозреваю, родня тому одиночеству, которого я прежде так жадно искал и с которым стремлюсь теперь расстаться. Эти ореады – странные создания… Они влекут неземными прелестями, сравнимыми по красоте со звездной ночью, вызывают благоговейный трепет, но не греют душу. Их чары призрачны, а в красоте нет живой силы, не больше, чем в беге облаков, росистых цветах, лунном свете или густеющих сумерках. Я же хочу иного. Это волшебное сияние не трогает мою душу, скорее напротив: от него стынут чувства. Я не поэт, не сумею жить одними фантазиями. Вы, мисс Килдар, однажды в шутку назвали меня философом-материалистом: мол, я живу ради существования. Вы правы: я действительно материалист с головы до пят, и как бы ни чтил природу, как бы ни преклонялся перед ней, предпочту созерцать ее отражение в человеческих глазах любимой жены, нежели в грозных очах величественной богини с Олимпа.
– Конечно, вряд ли Юнона жарит вкусные стейки из буйволятины, – усмехнулась Шерли.
– Верно, зато какой-нибудь юной бедной одинокой сиротке это вполне по силам. Хотел бы я сыскать такую девушку: миловидную, чтобы я смог ее полюбить, умную и добросердечную, честную и воспитанную в скромности. Пусть не самую образованную, однако не лишенную природных дарований, с какими не сравнится никакая ученость. Нрав не важен, я совладаю с любой упрямицей. Вот для такой девушки я хотел бы стать сначала наставником, а затем и мужем. Я научил бы ее своему языку, привычкам и устоям, а в награду подарил бы любовь.
– В награду? Вот как! – воскликнула мисс Килдер, презрительно поджав губы.
– И сам получил бы в сто, в тысячу раз больше.
– Если только она согласится, мсье.
– А как иначе?
– Вы же сами сказали: нрав вас не интересует. А ведь есть натуры, которых не принудишь, они как кремень – от малейшего удара искры так и сыплются.
– От этих искр сильнее разожжется пламя любви.
– Кому нужна такая любовь – которая вспыхнет и сразу погаснет?
– Я обязан найти себе такую сиротку! Мисс Килдар, подскажите где.
– Дайте объявление в газету. И не забудьте указать, что она должна отлично стряпать.
– Я обязан найти ее. И как только найду – сразу женюсь.
– Не женитесь. – В голосе ее прозвучала насмешка.
Замечательно: мне удалось пробудить свою собеседницу от той задумчивости, в которой она пребывала. Теперь надо было встряхнуть ее сильнее.
– А вы сомневаетесь?
– Вы – и чтобы вдруг женились!
– А как иначе? Разве я не ясно выразился, что намерен подыскать себе невесту?
– Я поняла по-другому, мистер Мур!
Такой она зачаровывала меня более обычного: глаза, полные надменности и презрения, гордости и насмешки, излучали поистине колдовское пламя.
– Сделайте милость, мисс Килдар, поясните, с чего вы так решили.
– Хотела бы я знать, как вы вообще можете жениться.
– В этом нет ничего сложного: главное – найти подходящую невесту.
– Лучше примите обет безбрачия. Вот ваша участь. – И она взмахнула рукой, будто что-то протягивая.
– Нет, я не могу взять то, что и так всегда со мной. Уже три десятилетия я одинок. Если хотите вручить подарок на память, лучше выберите что-нибудь иное.
– Иное еще хуже.
– Что же?
Я начинал горячиться, и это чувствовалось в словах и жестах. Необдуманно утратил самообладание, пусть на мгновение, и тем самым лишился преимущества, которое перешло к Шерли. Ее вспыхнувший гнев сменился сарказмом, на губах заиграла насмешливая улыбка.
– Невеста, которая будет сама вешаться вам на шею, чтобы уберечь вашу скромность, и навяжется в жены, не заставляя мучиться лишними сомнениями.
– Кто, например?
– Какая-нибудь вдовушка, не раз побывавшая замужем и оттого весьма опытная в подобных делах.
– Только если она не очень богата. Ох уж эти капиталы!
– Вам никогда не сорвать золотого плода с древа самой Геры. Не хватит мужества победить стоглавого змея или призвать на помощь Атланта!
– Я вижу, вы вспыльчивы и заносчивы.
– Вы еще более заносчивы! Так и пыжитесь от гордости, изображая смирение!
– Я человек зависимый и знаю свое место.
– А я – женщина, и знаю свое!
– Я беден: гордость – все, что у меня есть.
– А я получила должное воспитание, и убеждения мои столь же строги, как и ваши!
Мы оба достигли предела и, замолчав, уставились друг на друга. Она не отступит, я это знал. Знал и не мог думать ни о чем ином. Мне осталось совсем немного времени, я уже ощущал приближение развязки, однако медлил, желая отложить ее, отсрочить, протянуть срок произнести последнее слово. Я не спешил. Никогда не спешу. Торопливые люди глотают жизнь горячей, больно обжигая горло; я же смакую ее медленно, словно прохладную росу.
Наконец я продолжил:
– Очевидно, что и вы, мисс Килдар, не более моего намерены связать себя брачными обетами. Я знаю, вы отвергли уже три… нет, четыре предложения. И уверен, что было пятое. Вы же отказали сэру Филиппу Наннели?
Последний вопрос я постарался задать небрежно.