Каролина жадно вслушивалась в его слова. Не выпуская руки, она протяжно выдохнула.
– Так ты спасен? И на твоем пути более нет преград?
– Никаких! Я волен дышать и действовать!
– Наконец-то! Господь смилостивился над тобой, Роберт! Вознеси ему хвалу!
– Да, я без устали благодарю Бога.
– И я вместе с тобой!
Каролина молитвенно сложила руки.
– Теперь я могу нанять новых рабочих, повысить им плату, исполнить все свои планы, забыть о корысти и стать щедрее. Могу обзавестись наконец домом – домом, который действительно будет только моим и… – Он вдруг замолк и продолжил не сразу, несколько сдержаннее. – И теперь я могу подумать о браке… подыскать жену.
Каролине следовало промолчать, поэтому она не сказала ни слова.
– Может, Каролина… кроткая, великодушная Каролина согласится забыть о страданиях, что я ей причинил? Забыть ту боль, и душевную, и телесную, что она вытерпела по моей вине? Забыть о моем подлом честолюбии и коварных планах? Позволит ли она искупить мне грехи? Поверит ли, что я, так безжалостно ее бросивший, так жестоко шутивший, грубо оскорблявший, все же способен любить… любить преданно, искренне, нежно лелеять и бережно хранить?
Каролина так и не выпустила его руки – и легкое пожатие стал ему ответом.
– Так я могу назвать Каролину своей?
– Да, она твоя.
– Я стану ее беречь! Вот здесь, в самом сердце, я сознаю теперь ей цену. Без нее мне больше нет жизни; отныне никакой ревности, мной движет одна лишь цель – сделать ее счастливой.
– Я тоже люблю тебя, Роберт, и буду заботиться о тебе.
– Заботиться? Ты – обо мне? Все равно что роза обещает укрыть собою от грозы серый гранитный камень. Хотя нет, она может заботиться обо мне на свой манер: создать этими изящными ручками долгожданный уют в моем доме. Знаю, что женщина, с которой я намерен связать жизнь, дарует мне утешение, милосердие, чистоту сердца – все те качества, каких я лишен.
Каролина вдруг встревожилась, губы у нее задрожали.
– Что так волнует мою голубку? – спросил Мур, когда она прильнула к нему, но сразу отстранилась.
– Бедная мамочка! Ведь у нее, кроме меня, никого нет! Как можно ее оставить?
– Я уже думал об этом, и с «мамочкой» мы все обсудили.
– Скажи же, что вы решили? Я на многое готова – но только не расстаться с ней. Я не могу разбить ей сердце. Даже ради тебя!
– Потому что она осталась верна тебе, когда я изменил? Потому что, когда ты болела, меня рядом не было, а она не отходила от твоей постели?
– Как же быть? Я на все согласна – лишь бы не расставаться.
– Тебе и не придется.
– Она может жить рядом с нами?
– Прямо в нашем доме – правда, она настаивает, чтобы у нее были свои комнаты и собственные слуги.
– Знаешь, у мамы ведь есть небольшой доход, и с ее непритязательными вкусами на жизнь вполне хватит, чтобы ни от кого не зависеть.
– Об этом она тоже сообщила – причем с таким достоинством, что напомнила мне одну особу.
– Мама не любит сплетен и не будет ни во что вмешиваться.
– Я знаю ее, Кэрри. Впрочем, даже не будь она живым воплощением благоразумия и кротости, я все равно не испугался бы.
– Даже того, что она станет твоей тещей?
Каролина смущенно потупилась, и Мур не сдержал улыбки.
– Лина, мы с Луи не из тех, кто боится тещ. Мы никогда не воевали и не будем воевать со своими домочадцами. Уверен, что со своей тещей я сумею договориться.
– Несомненно. Только ты же знаешь, она очень сдержанная. Не показывает своих чувств, часто молчит и ведет себя холодно. Не надо думать, будто она затаила на тебя обиду, – просто у нее такой вид. Если вдруг сомневаешься, Роберт, лучше спроси у меня, я всегда понимаю ее настроение.
– Разумеется! Впрочем, хватит шутить – уверяю, мы с ней сойдемся on ne peut mieux[133]. Ты ведь знаешь, Гортензия тоже очень ранима – даже по нашим французским меркам – и порой слишком требовательна, однако до сих пор мне удавалось избегать крупных ссор и не задевать ее чувств.
– Конечно, ты так внимателен к ней и добр; уверена, что и к маме будешь снисходителен. Роберт, ты истинный джентльмен, до кончиков ногтей, и особенно это видно по тому, как ты обращаешься с домочадцами.
– До чего приятна твоя хвала. Я рад, что моя Каролина видит меня именно таким.
– Мамочка думает о тебе так же, как и я.
– Надеюсь, все-таки не совсем так же?
– Нет, не обольщайся, замуж за тебя она не хочет. Однажды она сказала мне: «Дорогая моя, у мистера Мура приятные манеры. Он из тех немногих джентльменов, кто учтив не только на словах, но и на деле».
– Твоя «мамочка», видимо, по натуре мизантроп? По-моему, она не слишком высокого мнения о представителях сильного пола.
– Мама старается не судить о них в целом, но некоторые представители сильного пола ей по нраву – Луи, мистер Холл или вот, например, ты. Хотя прежде ты ей не нравился, я это знаю наверняка, о тебе она говорить не желала. Однако, Роберт…
– Что тебя так взволновало?
– Ты еще не говорил с моим дядей?
– Говорил. Твоя мама позвала его в гостиную. Он согласен, но при одном условии – если я докажу, что способен содержать жену. А я способен, даже лучше, чем он предполагает.
– Роберт, если вдруг разбогатеешь, ты же будешь тратить деньги на благие цели?
– Разумеется, а ты подскажешь мне, что делать. Впрочем, у меня есть кое-какие соображения, обязательно обсудим их с тобой у нашего домашнего очага. Я знаю, как важно творить добро, на собственном опыте убедился, сколь губительна бывает корысть. Каролина, я словно предвижу, что ждет нас в будущем! Эта бесконечная война вот-вот завершится. Торговлю ждет процветание. Вероятно, между Англией и Америкой еще будут возникать недоразумения, однако и им скоро придет конец. Что скажешь, если вскоре – лет через десять, а может, и ранее – мы с Луи разделим Брайрфилдский приход? Луи ведь скоро обретет и средства, и статус… Однако свои таланты он не загубит. Луи добрый человек, и с недюжинным умом вдобавок. Действует неспешно, но уверенно. У нас все получится, несомненно. Его наверняка изберут судьей – Шерли в этом убеждена. Она уже сейчас стала бы добиваться для него должности, однако Луи возражает: как всегда не желает спешить. Скоро он воцарится в Филдхеде, и уже через год вся округа испытает на себе его власть и признает неоспоримые достоинства. И когда им потребуется судья, они сами, охотно, без всякого принуждения, позовут Луи на должность. Все восхищаются его супругой, а скоро будут в восторге и от Луи. Он ведь, как у нас говорят, bon comme le pain[134], из доброго теста, что годится на стол и ребенку, и старику, и бедняку, и богачу. Шерли, невзирая на свои причуды и капризы, уловки и отговорки, любит его всем сердцем – а вскоре полюбят и другие. Моего брата станут уважать, считаться с ним, приходить к нему за подсказкой и помощью. Советы его будут мудры, поддержка – действенна. Просителей будет так много, что придется ввести ограничения… Я же, со своей стороны, если дела пойдут хорошо – а иначе никак, – постараюсь умножить их с Шерли доход, увеличить ценность фабрики. И тогда в ныне голой лощине вырастут дома с садами.
– Роберт! Неужели ты хочешь вырубить рощу?
– Не пройдет и пяти лет, как вся роща пойдет на дрова. Заросшие стены оврага станут гладкими спусками, зеленое дно обратится мощеной улицей. Дома можно строить и в тенистом ущелье, и на склонах. И дорога будет не кривая, галечная, а широкая, прямая. А фабрика, Каролина, разрастется так, что займет весь нынешний двор.
– Какой ужас! Ты хочешь, чтобы мы, как в Стилбро, дышали не свежим воздухом, а едким дымом!
– Я пущу в лощину воды Пактола.
– Нет, уволь, наш ручей мне нравится больше!
– Я добьюсь права возделывать наннелийские пустоши и поделю их на фермы.
– Хвала небесам, хоть болота Стилбро уцелеют! Что ты станешь растить на билберрийских торфяниках? Разве на этих топях хоть что-нибудь сможет цвести?
– Каролина, со всех концов света в лощину будут стекаться нищие и голодные. Джо Скотт одарит их работой, Луи Мур, эсквайр, сдаст в аренду дома, а миссис Джилл станет кормить в долг до первой зарплаты.
Мур говорил столь восторженно, что Каролина не сдержала улыбки.
– А какую воскресную школу я тебе построю, Лина! Какое собрание книг у тебя будет. И еще одну, обычную – для тебя, Шерли и мисс Эйнли. Доходов от фабрики хватит не только хозяину, но и его жене, и мы сможем хоть каждый месяц устраивать праздники для всех обитателей лощины!
Она молча подставила губы для поцелуя, однако Мур коварно украл их у нее не менее сотни.
– Да, глупые мечты, – усмехнулся он. – Хотя, наверное, что-то нам и удастся осуществить. Однако роса выпадает, миссис Мур. Позвольте проводить вас до дома.
Настал август. И вновь трезвонят колокола, уже не только в Йоркшире, но и по всей Англии. Из Испании доносится трубный вой, он все громче и громче – Саламанка пала. А в Брайрфилде горят праздничные костры. Днем арендаторам Филдхеда устроили знатное пиршество, вечером соберутся за столом рабочие с фабрики, даже школьникам – и тем подготовили сытное угощение. И все потому, что этим утром в церкви сыграли разом две свадьбы: Луи Жерар Мур – эсквайр родом из Антверпена – заключил брак с Шерли, дочерью покойного Чарлза Кейва Килдара, эсквайра из Филдхеда, а Роберт Жерар Мур – эсквайр из лощины – взял в жены Каролину, племянницу преподобного Мэтьюсона Хелстоуна, пастора Брайрфилдского прихода.
Первую церемонию провел мистер Хелстоун, а невесту к алтарю проводил Хайрам Йорк, эсквайр из Брайрменса. Вторую пару венчал мистер Холл, священник из Наннели. Среди гостей особенно выделялись два юных шафера: Генри Симпсон и Мартин Йорк.
Хочу добавить, что пророчество Роберта Мура отчасти сбылось. На днях я побывала в лощине; говорят, что прежде там были лишь зеленые непролазные дебри, ныне же я увидала обещанные фабрикантом дома, сады и широкую дорогу, а еще огромную фабрику с высоченной, словно вавилонская башня, трубой. Вернувшись домой, я поведала об увиденном старой экономке.