– Что ж, если ты хозяин и сердцу, и голове, то нет причин отказываться от выгодной сделки. Во всяком случае, поживем – увидим.
– Йорк, вы прямо оракул!
– Не буду тебе ни советовать, ни обещать ничего конкретного. Просто не падай духом и действуй по обстоятельствам.
– Даже мой тезка Мур из астрологического альманаха не смог бы выразиться более осторожно!
– Пока мне до тебя дела нет, Роберт Мур: ты мне не родня, и мне безразлично, потеряешь ты свое состояние или нет. Ступай домой. Пробило десять, и Гортензия, наверное, недоумевает, куда ты пропал.
Глава 10. Старые девы
Время шло своим чередом, весна набирала ход. Внешне Англия преобразилась: поля и холмы зазеленели, сады зацвели, – однако на сердце у нее отнюдь не полегчало. Бедняки так же нуждались, владельцы фабрик подвергались нападкам. В некоторых областях торговля пребывала в полном застое, потому что война продолжалась, лилась кровь Англии, уровень жизни неуклонно понижался, и все это непонятно ради каких целей. Порой с Пиренейского полуострова доходили известия об успехе английских войск, но это случалось редко, зато Бонапарт постоянно занимался наглым самовосхвалением, разнося по миру вести о своих нескончаемых триумфах. Те, кто страдал от последствий войны, полагали, будто эта длительная и безнадежная кампания, предпринятая против силы, казавшейся им несокрушимой, обречена. Они требовали мира на любых условиях. Фабриканты вроде Йорка и Мура (таких были тысячи, война столкнула их на грань банкротства) настаивали на этом с энергией отчаяния. Они проводили собрания, выступали с речами, составляли петиции, ничуть не заботясь о том, какую цену придется уплатить за подобный мир.
Поодиночке все люди в той или иной мере эгоистичны, если же брать их в общей массе, то степень эгоизма резко возрастает. Британские негоцианты не исключение: слишком они озабочены погоней за выручкой, и национальное благосостояние интересует их лишь применительно к расширению внешнего рынка. Великодушие, бескорыстие, чувство собственного достоинства для них – пустой звук. Управляемая лавочниками страна неминуемо скатывается в унизительную покорность, причем вовсе не из тех соображений, которые проповедует Христос, а скорее из тех, что диктует Мамона. Во время войны английские коммерсанты готовы были терпеть пощечины от французов, подставляя поочередно то правую, то левую щеку. Они сняли бы с себя плащи и отдали Наполеону, потом заботливо предложили бы ему и свои сюртуки, да и жилетов бы не пожалели. Они готовы раздеться буквально донага, лишь бы он не трогал их кошельки. Эта публика не выкажет ни проблеска мужества, ни признака сопротивления, пока корсиканский бандит не схватит их кошельки. Вот тогда, вероятно, они обратятся в британских бульдогов, вцепятся грабителю в горло и будут отважно висеть на нем, сжимая зубы все крепче, пока не вернут свое сокровище. Высказываясь против войны, негоцианты всегда клеймят ее как кровавое и варварское явление. Слушая их разглагольствования, невольно подумаешь, что люди они цивилизованные, гуманные и добрые к ближнему. Увы, это совсем не так. Многие из них узколобы и жестокосердны, не испытывают особой приязни ни к одному сословию, кроме собственного, с остальными держатся отстраненно и даже враждебно, считая людьми никчемными и ставя под сомнение само их право на существование. Готовы попрекать их даже глотком воздуха и глубоко убеждены, будто низшие классы не заслуживают ни хорошей еды, ни питья, ни проживания в достойных условиях. Они понятия не имеют о том, что иные люди помогают друг другу, развлекают или учат народ, и ничуть этим не интересуются. Якобы все, кто не имеют отношения к торговле, даром едят свой хлеб и влачат бессмысленное существование. Не приведи Господь, чтобы Англия превратилась в страну лавочников!
Мы уже упоминали, что Мур вовсе не самоотверженный патриот, и объясняли, что обстоятельства вынуждают его направлять свое внимание и усилия исключительно на продвижение личных интересов; соответственно, вновь очутившись на грани банкротства, он принялся с удвоенным рвением бороться с теми факторами, которые толкали его к краю. Мур поддерживал на севере брожение умов, недовольных войной, и старался привлечь тех, чьи деньги и связи превышали его скромные возможности. Впрочем, порой он осознавал, что вряд ли его партии удастся оказать на правительство ощутимое воздействие. Услышав, что Бонапарт угрожает всей Европе и та берется за оружие, увидев, что нападению подверглась Россия и сразу поднялась в едином порыве защищать скованные морозом земли и глухие провинции, населенные крепостными крестьянами, свой дремучий деспотизм от чужеземного триумфатора, Мур понял, что Англия, страна свободная, не пойдет на переговоры, не станет предлагать уступок и заключать перемирие с неправым и алчным предводителем французов. Порой приходили известия о передвижениях человека, представлявшего Англию на Пиренейском полуострове, о его успехах – осторожных и неторопливых, зато стабильных и неустанных. Читая в газетах донесения самого лорда Веллингтона, написанные скромностью под диктовку истины, Мур в глубине души сознавал, что на стороне британских войск – подлинная, а не показная сила, и, в конце концов, они одержат победу. В конце концов! До этого еще так далеко, пока же суд да дело, лично он, Роберт Мур, окончательно разорится, и его надежды обратятся в прах. Ему нужно заботиться только о себе и стремиться к исполнению своих целей.
И он взялся за дело столь рьяно, что в дружбе его со старым тори Хелстоуном наступил разлад. Они поссорились на общественном собрании, потом обменялись язвительными письмами в газетах. Хелстоун обозвал Мура якобинцем, прекратил с ним видеться и даже здороваться при встрече перестал. Также он недвусмысленно дал понять племяннице, чтобы ноги ее не было в доме у лощины, и ни о каких уроках французского не может быть и речи. Ни к чему ей этот скверный и безнравственный язык, да и написанные на нем хваленые книги в высшей степени губительны для юных, неокрепших умов. Также заметил, что вообще непонятно, кому хватило ума ввести моду обучать женщин французскому. Ничего менее подходящего и придумать нельзя. Это все равно что кормить мелом и кашкой на воде рахитичного ребенка. Каролине следует забыть и о французском, и о своих родственниках: люди они неблагонадежные.
Мистер Хелстоун ожидал возражений и даже слез. Он не интересовался тем, где бывает Каролина, но тут ему пришло в голову, что племянница полюбила наведываться в дом у лощины, и редкие визиты Роберта Мура ей весьма приятны. Он подметил, что, стоило Мэлоуну заглянуть в гости вечерком и поразвлечь хозяев дружеским общением, подергать за уши черную кошку, сидевшую у ног мисс Хелстоун, или же позаимствовать у священника дробовик и попалить по сарайчику для садовых инструментов, оставив двери нараспашку, чтобы постоянно вбегать и выбегать, с шумливой бесцеремонностью оповещая всех о своих промахах и попаданиях, – так вот, при подобных обстоятельствах Каролина сразу исчезала, бесшумно прокрадывалась наверх в свою комнату и оставалась там до тех пор, пока ее не звали к ужину. С другой стороны, если в гости наведывался Роберт Мур, хотя и не проявлял живого интереса к кошке, только порой сажал к себе на колени и позволял ей мурлыкать, забираться к нему на плечо и тереться о щеку, Каролина непременно сидела в гостиной, вдруг обнаруживая несомненное удовольствие в шитье игольниц для «еврейской корзинки» и в вязании чулок для «миссионерской».
Она сидела смирно, и Роберт проявлял к кузине мало внимания, лишь иногда вовлекая ее в беседу, но мистер Хелстоун не принадлежал к тем пожилым дядюшкам, которых легко провести – напротив, в подобных случаях он неизменно бывал настороже, – и видел, как они желают друг другу спокойной ночи. Заметил он и как встретились их глаза однажды. Другие на его месте скорее порадовались бы, чем удивились, поскольку взгляд был вполне невинен и не свидетельствовал о взаимных чувствах или о тайном сговоре любовников. Нет, между этими двумя не существовало любовной интриги. Просто Мур, посмотрев Каролине в лицо, оценил ясность и кротость ее взгляда, а та оценила его мужественность и проницательность. Каждый из них отреагировал на обаяние другого по-своему: Мур чуть улыбнулся, Каролина слегка покраснела. Мистер Хелстоун едва не накинулся на обоих. Они его возмутили. Почему? Сложно сказать. Если бы вы спросили, чего заслуживает Мур, он буркнул бы: «Хлыста!» – если бы поинтересовались, какой награды достойна Каролина, он отвесил бы ей хорошую затрещину; если бы потребовали дальнейших объяснений такому странному поведению, преподобный взвился бы до небес, порицая кокетство и любовные игры, и крикнул, что не потерпит под своим кровом подобного разврата.
Именно из личных соображений вкупе с соображениями политического толка мистер Хелстоун и принял решение разделить кузенов, а объявил об этом однажды вечером, когда Каролина сидела у окна в гостиной за рукоделием. Лицо девушка обратила к дяде, свет падал на нее. Чуть раньше он заметил, как она бледна и необычайно тиха. Также от него не укрылось, что имя Роберта Мура не слетает с ее губ вот уже несколько недель, да и сам кузен давно не заглядывает в дом священника. Не встречаются ли они тайком? Мистер Хелстоун подозревал женщин всегда и во всем, поскольку был о них невысокого мнения и считал, что за ними нужен постоянный надзор. Многозначительно-сухим тоном он велел прекратить ежедневные посещения дома у лощины, ожидая, что племянница вздрогнет и бросит на него негодующий взгляд. Каролина действительно вздрогнула, но головы не подняла.
– Ты меня слышала?
– Да, дядя.
– И намерена поступить именно так, как я сказал?
– Разумеется.
– И не вздумай переписываться со своей кузиной Гортензией – я запрещаю всякое с ней общение! Мне претят моральные устои этого семейства – оба они якобиты!
– Ладно, – промолвила Каролина, не покраснев и не проронив ни слезинки.
Мрачная задумчивость, в которую она погрузилась еще до того, как мистер Хелстоун заговорил, осталась при ней. Она подчинилась дядюшкиной воле. Ну и прекрасно, потому что наказ вполне совпал с ее собственным, принятым ранее решением,