сь как типичная старая дева.
Каролину она встретила церемонно, хотя и приветливо, и мисс Хелстоун сразу простила ее. Она-то знала, что под крахмальным платком в груди бьется щедрое и доброе сердце, что не являлась тайной для всей округи – по крайней мере, ее женской половины. Никто не смел и слова дурного о ней сказать за исключением озорных юных джентльменов или циничных старых, потешавшихся над ее уродством.
Вскоре Каролина вполне освоилась в крошечной гостиной. Радушная хозяйка забрала у нее шаль и шляпку, усадила в самое удобное кресло, поближе к камину. Юная дева и пожилая женщина сразу увлеклись дружеской беседой, и Каролина неожиданно ощутила живительное влияние благостного, бескорыстного и чуткого ума хозяйки. Мисс Эйнли никогда не говорила о себе, только о других. Их недостатки она обходила молчанием, сосредоточиваясь на нуждах, какие пыталась удовлетворить, и на страданиях, которые пыталась уменьшить. Она была женщиной глубоко религиозной – иные называют таких святыми и частенько цитировала Священное Писание, за что насмешники, не умеющие судить о других по делам их и не пытающиеся вникнуть в смысл сказанного, нещадно ее передразнивали. Напрасно они и им подобные так утруждаются. Искренность не бывает несуразной, она заслуживает уважения. Истина, религиозная или нравственная, высказанная красноречиво, тщательно подобранными словами или нет, должна быть воспринята с надлежащей почтительностью. Пусть же те, кто не способен отличить лицемерие от искренности, не смеются вообще никогда, иначе рискуют угодить в скверную ситуацию, развеселившись в неподобающем месте, и впасть в нечестивость, думая, будто блистают остроумием!
О добрых делах мисс Эйнли Каролина слышала вовсе не из ее собственных уст – о них говорила вся округа. Бедняки Брайрфилда часто обсуждали ее благодеяния. Мисс Эйнли не подавала им милостыню – для этого она была слишком бедна (хотя и стесняла себя во всем, чтобы вносить необходимую лепту), – а помогала делами, как истинная сестра милосердия; задача более трудная, чем у дам-благотворительниц, жертвующих денежные средства. Мисс Эйнли ухаживала за хворыми и не боялась никаких недугов. Нянчилась с больными, от которых отказывались даже сиделки. Всегда держалась спокойно и уравновешенно, с неизменной скромностью и добротой.
За свою душевную щедрость мисс Эйнли не получала никакого воздаяния в этой жизни. Многие бедняки настолько привыкли к ее услугам, что даже не утруждали себя благодарностью. Богачи же, слыша о них, стыдливо умолкали, потому что прекрасно понимали разницу между ее жертвой и их собственной. Впрочем, ее глубоко уважали многие дамы, но свою дружбу ей дарил только один джентльмен – мистер Холл, приходской священник Наннели. Он утверждал, и весьма справедливо, что из всех людей, каких ему доводилось встречать, именно мисс Эйнли жила строго по евангельским заповедям. Читатель не считает, будто я приукрашиваю характер мисс Эйнли и даю волю воображению! Нет. Оригинал моего портрета взят из реальной жизни.
Мисс Хелстоун пристально изучала открывшиеся ей ум и сердце. Особого интеллекта в своей хозяйке она не обнаружила – старая дева отличалась лишь здравомыслием, – зато нашла в ней столько доброты, практичности, кротости, спокойствия, правдивости, что невольно преклонилась перед ее достоинствами. Что значит любовь к природе, чувство прекрасного, душевная пылкость и прочие нелепости по сравнению со способностью к сопереживанию и деятельной помощи этой милосердной женщины? Не более чем красивые проявления эгоистичных радостей; Каролина тут же ощутила их никчемность.
И в то же время она с огорчением осознала, что жизнь, которая принесла счастье мисс Эйнли, ее саму не устроит. Какой бы ни была эта жизнь целомудренной и деятельной, в глубине души Каролина понимала, что она ужасна – ведь в ней нет места любви, лишь сплошное одиночество! Несомненно, ко всему нужна привычка – практичности и умению угождать можно научиться. Пестовать свои тайные горести, предаваться пустым воспоминаниям, растрачивать юность в мучительных томлениях и апатии – недостойно, как, впрочем, и стариться, изнывая от безделья.
«Я возьмусь за себя и постараюсь быть мудрой, если быть хорошей у меня не получается», – решила Каролина.
Она принялась расспрашивать мисс Эйнли, чем ей помочь. Та обрадовалась и назвала несколько бедных семей в Брайрфилде, которые неплохо бы навестить, и еще дала поручения подсобить с рукоделием многодетным матерям, не слишком умелым в шитье.
Каролина отправилась домой, составила план и решила неукоснительно его придерживаться. Часть времени она выделила на учебу, часть – на добрые дела под руководством мисс Эйнли. Оставшиеся часы она намеревалась посвятить физическим упражнениям, чтобы не осталось ни минутки на лихорадочные раздумья, погубившие ее воскресный вечер.
Справедливости ради следует отметить, что свой план Каролина исполняла добросовестно и упорно. Сначала ей пришлось непросто, потом тоже легче не стало, зато план помог ей справиться с душевной болью, заставил не бездельничать и не предаваться печали. Порой унылая жизнь Каролины озарялась вспышками радости, когда добрые дела и помощь другим людям затмевали собственные страдания.
И все же я должна сказать правду. Эти усилия не принесли ни здоровья телу, ни покоя духу Каролины. Она растрачивала себя по пустякам, становилась грустнее и бледнее, а память неустанно повторяла имя Роберта Мура; плач о минувшем звенел в ее ушах, порой переходя в тоскливый вопль; разбитое сердце ныло в груди – в общем, она чахла и чувствовала себя совершенно беспомощной. Зима теснила цветущую весну юности Каролины, земли души ее овевали ледяные ветры, сковывая холодом и погружая в пучину безвременья сокровища духа.
Глава 11. Филдхед
Однако Каролина не собиралась сдаваться. В сердце ее дремала врожденная сила, которую она не преминула призвать. Одиночество, отсутствие свидетелей, советчиков и утешителей заставляет людей бороться до последнего, не рассчитывая ни на поддержку, ни на жалость других.
Именно в подобных обстоятельствах и очутилась мисс Хелстоун. Страдания были ее единственным стимулом, ощутимым и острым, пробуждавшим в ней моральные силы. Настроившись на победу над душевной болью, она постаралась сделать все от себя зависящее, чтобы одолеть ее. Никогда прежде Каролина не развивала столь кипучую деятельность ни в работе, ни в учебе. Она часами гуляла при любой погоде, в одиночестве преодолевая большие расстояния. День за днем возвращалась домой вечером бледная и измученная, и все же недостаточно уставшая: едва сбросив шаль и шляпку, вместо отдыха принималась метаться по своей комнатке. Иногда Каролина не садилась до тех пор, пока буквально не падала с ног. Все это делалось для того, чтобы спокойно спать по ночам, однако, увы, не помогало: она ворочалась в постели или сидела у изголовья кровати в темноте, словно позабыв о необходимости отдыха. Часто бедняжка плакала от нестерпимой безысходности, не в силах бороться дальше и становясь беспомощной как дитя.
В такие моменты Каролину терзали искусы. Измученное сердце внушало ей написать Роберту и рассказать, как она несчастна из-за разлуки с ним и Гортензией, как ей страшно, что он лишит ее своей дружбы (не любви) и совсем позабудет свою кузину, и слезно молить, чтобы он вспоминал о ней хотя бы иногда и писал ей письма. Пару подобных посланий Каролина даже записала, но так и не отправила из чувства стыда и благодаря остаткам здравого смысла.
Вскоре Каролина поняла, что продолжаться так больше не может и нужно менять свою жизнь, иначе сердце и разум не выдержат. Ей отчаянно хотелось покинуть Брайрфилд и уехать куда-нибудь подальше. И еще в глубине души она надеялась найти свою мать, хотя отчасти и страшилась этого: вдруг та не сможет ее полюбить, когда узнает поближе? Достойный повод для колебаний и опасений. Дядюшка отзывался о невестке со скрытой неприязнью. Старая служанка, недолго жившая при миссис Джеймс Хелстоун в начале ее замужества, всегда говорила о бывшей хозяйке весьма сдержанно, порой называя странной и добавляя, что никогда ее не понимала. На сердце дочери эти суждения действовали как ледяной душ и заставляли усомниться в том, что она сможет полюбить такую мать.
У Каролины имелся еще один план, чье исполнение наверняка принесло бы облегчение: стать гувернанткой, если уж больше она ни на что не способна. К этому ее подвел один случай, придавший ей смелости для разговора с дядюшкой.
Длинные поздние прогулки Каролины проходили, как я уже заметила, в местах уединенных, но где бы ни бродила – будь то пустошь под Стилбро или солнечные луга Наннели, – домой она неизменно возвращалась через лощину. Вниз спускалась редко, зато наведывалась в сумерках к краю ущелья с тем же постоянством, с каким над вершинами холмов появлялись звезды. Каролина усаживалась на приступок возле изгороди под кустом старого боярышника и смотрела на дом у лощины, на фабрику, на свежую зелень сада, на спокойные глубокие воды пруда у плотины. Также отсюда было видно знакомое окно в конторе, в котором в определенный час вспыхивал неожиданно яркий свет. Ради этого света Каролина и приходила сюда в любую погоду: в ясные ночи лампа горела ярко, в дождливые – едва мерцала в пелене дождя.
Иной раз окно оставалось темным, и тогда Каролина знала, что Роберт в отъезде, и уходила печальная вдвойне; горящая же лампа поднимала ей настроение, будто ее свет дарил ей некую надежду. Если в окне мелькала тень, сердце Каролины замирало от восторга. Ведь это был Роберт! Она возвращалась домой умиротворенная, бережно храня в памяти милый образ: голос кузена звучал в ее ушах громче, улыбка его сияла ярче; все эти воспоминания служили приятным доказательством того, что, если им доведется встретиться, Роберт непременно обрадуется и заключит ее в объятия, как поступал всегда при их прежних встречах. Хотя в такие ночи Каролина все так же заливалась слезами, они казались уже не столь горькими, и подушка, на которую они падали, была чуть мягче, и голова, прижатая к подушке, болела меньше.