– Она заслужила эту славу. Поразительно правильные черты! Однако лицо выглядит неживым. Вряд ли ее можно назвать яркой личностью.
– Насколько я знаю, она была женщиной тихой и молчаливой.
– Кто бы мог подумать, что ваш дядюшка выберет в супруги женщину подобного склада! Неужели он не любит развлечься приятной беседой?
– В гостях – да, дома же предпочитает тишину. Если бы его жена была разговорчивой, он не знал бы, куда от нее деваться. Как говорит дядюшка, в свет мы выходим, чтобы поболтать, домой возвращаемся, чтобы почитать и поразмыслить.
– Насколько мне известно, миссис Мэтьюсон умерла вскоре после свадьбы?
– Лет через пять.
– Что ж, моя дорогая, – произнесла миссис Прайер, собираясь уходить, – полагаю, вы понимаете, что теперь станете бывать в Филдхеде часто. Я на это надеюсь! Наверное, вдвоем с дядюшкой вам живется одиноко и много времени вы проводите в уединении.
– Я привыкла к этому с малых лет. Помочь вам надеть шаль?
Миссис Прайер кивнула.
– Если понадобится помощь в учебе, можете на меня рассчитывать.
Каролина выразила свою глубокую благодарность.
– Хотелось бы беседовать с вами почаще. Надеюсь, мое общество пойдет вам на пользу.
Каролина подумала, какое доброе сердце скрывается за кажущейся холодностью гостьи. Проходя мимо камина, миссис Прайер снова с интересом окинула взглядом портреты, и Каролина объяснила:
– Возле окна висит портрет дядюшки, написанный двадцать лет назад. Другой, справа от камина, его брата Джеймса, моего отца.
– Они похожи, и все же по очертаниям лба и губ можно судить о различии характеров.
– О каком различии? – спросила Каролина, провожая гостью к двери. – Джеймс Хелстоун, мой отец, всегда считался более привлекательным. Люди часто говорили: «Какой красавец!» А вы находите его привлекательным, миссис Прайер?
– Черты лица у него более правильные, чем у вашего дядюшки.
– В чем же проявляется различие характеров, о котором вы говорили?
– Дорогая моя, ваш дядюшка – человек принципиальный. Лоб и губы свидетельствуют о твердости духа, взгляд выражает спокойствие и уверенность.
– Ну а другой брат? Не бойтесь меня оскорбить: я всегда предпочитаю знать правду.
– Вы любите правду? Тем лучше. Придерживайтесь тех же убеждений на протяжении всей жизни. Другой брат, если он еще жив, наверняка сделал мало для своей дочери. Впрочем, посадка головы у него изящная – видимо, в юности он был хорош собой… Дорогая моя, – резко отвернулась от портретов миссис Прайер, – понимаете ли вы, насколько важны для человека моральные принципы?
– Я уверена, что без них человек не стоит ничего.
– Ваша уверенность идет от сердца? Вы размышляли об этом прежде?
– Да, часто. В силу обстоятельств мне пришлось об этом задуматься довольно давно.
– Что ж, тогда урок не прошел для вас даром. Полагаю, почва, на которую упало это зерно, не слишком рыхла и камениста, иначе бы оно не принесло плода. Дорогая моя, не стойте на сквозняке – простудитесь. Доброго вам дня!
Новое знакомство мисс Хелстоун вскоре оценила по достоинству и стала им дорожить. Она поняла, что стало бы большой ошибкой упустить столь удачный шанс разнообразить свою жизнь. Теперь ее мысли частично обратились в иное русло и слегка замедлили стремительный бег, хотя бы немного уменьшив давление на одну-единственную точку, которая до недавнего времени подвергалась их непрестанному натиску.
Вскоре она стала проводить в поместье дни напролет, поочередно общаясь то с Шерли, то с миссис Прайер. Пожилая леди держалась ничуть не навязчиво, однако при этом была внимательна, заботлива и предупредительна. Я уже отмечала, что женщина она эксцентричная, и особенно ярко это проявлялось в ее увлеченности Каролиной. Она следила за каждым ее движением, пыталась оберегать на каждом шагу. Она так искренне радовалась, если Каролина обращалась к ней за помощью или советом, что вскоре та с удовольствием стала полагаться на нее почти во всем.
Сначала Каролину удивляло безусловное послушание Шерли Килдар, с каким та подчинялась миссис Прайер, как, впрочем, и то привилегированное положение, которое бывшая гувернантка занимала в доме своей юной ученицы, несмотря на скромность ее прежней должности, потом же она поняла, что для разрешения загадки необходимо как следует узнать обеих дам. Сойдясь с миссис Прайер поближе, разве можно ее не любить и не ценить? Неважно, что она упорно носит старомодные платья, разговаривает чопорно и держится холодно: ей можно простить даже маленькие слабости, – при всем при этом она умеет поддержать в трудную минуту, дать хороший совет и быть таким добрым другом, что, по мнению Каролины, никто в здравом уме, привыкший к ее обществу, не расстался бы с ним добровольно.
Что касается зависимости или унизительности положения миссис Прайер, то при общении с Шерли Каролина этого не ощущала, так почему же оно должно заботить миссис Прайер? Наследница была богата, очень богата по сравнению со своей новой подругой: одна имела тысячу фунтов в год, другая не имела ни пенни, – и все же в ее обществе чувствовалось бесспорное равенство, столь чуждое мелкопоместному дворянству Брайрфилда и Уиннбери.
Причина в том, что Шерли мыслила вовсе не категориями денег и титулов. Ей нравилась независимость, которую дает состояние, порой она даже приходила в восторг от того, что является владелицей поместья и прилегающих земель, что у нее есть арендаторы. Особенно ее забавляло, когда ей напоминали о собственности в лощине, «включая прекрасную суконную фабрику, красильню, склад, а также жилой дом с хозяйственными постройками, земельным участком и садом», однако ее неприкрытый восторг вовсе не выглядел оскорбительным, к тому же свои серьезные помыслы она направляла совсем на другое. Шерли преклонялась перед величием души, глубоко уважала доброту и радовалась всему веселому и приятному, отдаваясь этим переживаниям в гораздо большей степени, чем размышлениям о своем высоком положении в обществе.
Сначала Каролина заинтересовала мисс Килдар кротостью и тягой к уединению, хрупким видом и тем, что явно нуждалась в заботе. Неожиданно обнаружив, что новая знакомая прекрасно понимает ее и придерживается сходных убеждений, наследница воспылала энтузиазмом. Мисс Хелстоун, обладательница хорошенького личика, нежного голоса и мягких манер, также оказалась девушкой незаурядного ума и прочих достоинств, что Шерли вскоре заметила. Пару раз, в ответ на излишне смелую остроту, в глазах Каролины сверкало лукавое понимание; в разговорах неожиданно всплывала ее всесторонняя осведомленность и независимость суждений, доселе скрывавших себя в невинной кудрявой головке. Да и вкусы обеих девушек во многом совпадали, особенно книжные предпочтения. Также они разделяли и нелюбовь к некоторым книгам, с большим удовольствиям высмеивая романы приторно-сентиментальные или напыщенно-претенциозные.
По мнению Шерли, вкус к хорошей поэзии свойствен немногим – мало кто способен отличить истинное искусство от рифмоплетства. Ей не раз доводилось слышать, как люди превозносят какого-нибудь поэта, на первый взгляд вполне достойного восхищения, однако при прочтении его виршей сердце ее отказывалось воспринимать их иначе как праздное нытье, увешанное мишурой пышных словес, либо же, в лучшем случае, скрупулезное пустозвонство, чуть сдобренное проблесками фантазии. Прискорбно, но с поэзией истинной они разнились, как богато изукрашенная мозаичная чаша разнится с кубком из чистого золота, или же, если вы любите сравнения, как букетик искусственных цветов на шляпке – со свежесорванной полевой лилией.
Как выяснилось, Каролина знала цену подлинных сокровищ поэзии и не прельщалась обманчивым блеском мишуры. Сердца обеих девушек были настроены на один лад и часто звучали в унисон.
Однажды вечером они сидели вдвоем в дубовой гостиной. Долгий дождливый день Шерли и Каролина провели весело и ничуть не скучали друг с другом. Сгущались сумерки, свечи еще не внесли, и обе девушки погрузились в размышления. За стеной ревел западный ветер, неся со стороны далекого океана косматые тучи и ливень; за решетчатыми переплетами бушевала непогода, внутри царил безмятежный покой. Шерли сидела возле окна, наблюдая за ненастными небесами, за укутанным мглой парком, прислушиваясь к вою ветра, порой стонущего словно целый сонм неприкаянных призраков. Будь она не столь юной, веселой и здоровой, нервы ее могли бы не выдержать под натиском подобного знамения, предвещающего иным безвременную гибель. Она же находилась сейчас в поре расцвета юности и красоты, поэтому разгул стихии лишь навеял на нее легкую задумчивость. Ей вспоминались обрывки любимых баллад, время от времени она их напевала, подстраиваясь под порывы ветра, то выводя рулады в полную силу, то стихая до шепота. Каролина отошла в самый дальний и темный угол и стала почти не видна на фоне рубинового сияния углей в камине, вышагивая взад-вперед и бормоча под нос отрывки своих любимых стихов. Несмотря на то что она декламировала очень тихо, Шерли все прекрасно слышала. Вот это стихотворение:
Затянуто небо туманною мглой,
Атлантика ревет и гонит валы,
Матрос никогда не вернется домой,
Как я, за борт смыт ударом волны,
Утратил надежду, друзей и уют,
Навеки покинув плавучий приют…
Каролина замолчала, потому что песня Шерли, ранее звучавшая в полную силу, постепенно затихла.
– Продолжай, – попросила она.
– Тогда и ты продолжай. Я лишь повторяла «Отверженного».
– Знаю. Если уж помнишь, читай до конца.
Поскольку почти стемнело, да и мисс Килдар вовсе не была взыскательной слушательницей, Каролина решилась дочитать стихотворение до конца и продолжила как ни в чем не бывало. Бушующее море, тонущий матрос, борющийся со стихией корабль словно живые вставали перед глазами девушек; еще ярче перед ними рисовался образ поэта, который не оплакивал Отверженного, а в порыве безысходной тоски подмечал сходство между своими страданиями и мукой брошенного на произвол судьбы моряка, и, наконец, возопил из глубины отчаяния: