Гортензия? – тихо спросила Каролина.
– Прекрасно, только теперь осталась без дела и скучает по своей ученице.
– Скажи ей, что я тоже соскучилась, и пишу и читаю по-французски каждый день.
– Она спросит, передавала ли ты привет, – для нее это важно. Ты ведь знаешь, как Гортензия любит внимание.
– Самый горячий привет! И добавь: если у нее будет время черкнуть пару строк, меня это очень порадует.
– Вдруг я забуду? Я не самый надежный разносчик любезностей.
– Нет, пожалуйста, не забывай! Это не простая любезность – я говорю от чистого сердца.
– Значит, твое послание следует передать в точности.
– Будь так добр.
– Гортензия наверняка растрогается. К своей ученице она питает весьма нежные чувства и тем не менее корит тебя за столь неукоснительное подчинение дядюшкиным запретам. Привязанность, как и любовь, порой бывает несправедлива.
Каролина ничего не ответила, потому что на сердце у нее было тревожно, глаза наполнились слезами, которые она не решилась утереть платком. Если бы набралась смелости, то призналась бы, что ей до́роги даже цветы в саду Роберта и Гортензии, их маленькая гостиная представляется ей земным раем, и она мечтает вернуться туда, как и первая женщина, грустившая в своем изгнании об Эдеме. Не решившись в этом признаться, Каролина молча сидела рядом с Робертом, ожидая, не скажет ли он ей еще что-нибудь. Они давно не были так близки, не разговаривали друг с другом; если бы в самых смелых мечтах она заподозрила, что их встреча будет ему так приятна, то достигла бы вершин блаженства. Впрочем, несмотря на сомнения и страх рассердить его, Каролина ликовала ничуть не меньше, чем птичка в клетке радуется солнечному лучу. Вопреки доводам рассудка, она была совершенно счастлива, ведь находиться рядом с Робертом означало для нее возвращение к жизни.
Мисс Килдар отложила газеты.
– Эти тревожные вести вас радуют или огорчают? – спросила она у своего арендатора.
– Ни то ни другое, зато теперь я по крайней мере в курсе дел и понимаю, что необходимо проявить твердость. Лучшее средство предотвратить кровопролитие – своевременная подготовка и решительный настрой.
Потом Мур спросил, обратила ли она внимание на один абзац, на что Шерли ответила отрицательно, и он поднялся, чтобы указать нужное место, и продолжал разговор, стоя перед ней. Судя по дальнейшей беседе, оба ожидали беспорядков в Брайрфилде, хотя и не предполагали, во что именно выльется народное возмущение. Ни Каролина, ни миссис Прайер вопросов не задавали: ситуация сохранялась неопределенная, поэтому они не тревожили своим любопытством ни хозяйку поместья, ни ее арендатора и не пытались узнать подробности дела.
В беседе с Муром мисс Килдар взяла тон одновременно бойкий и чинный, доверительный и величавый. Вскоре принесли свечи, угли в камине помешали, и при ярком свете стало видно, с каким живым интересом и серьезностью хозяйка участвует в обсуждении. В ее манерах не проскальзывало кокетство, и какое бы чувство она ни питала к Муру, оно было глубоким. Впрочем, столь же глубоки и тверды были его чувства и намерения, поскольку он не прилагал ни малейших усилий, чтобы очаровать или покорить наследницу. Мур старался разговаривать помягче, однако в голосе его порой звучали командные нотки, выдавая твердость и властность характера, невольно подчиняя чуткую, хотя и гордую натуру Шерли. Общаясь с Муром, мисс Килдар буквально светилась от счастья и радовалась вдвойне: и прошлым воспоминаниям, и надеждам на будущее.
Все вышесказанное – мысли Каролины, глядевшей на счастливую пару. Именно так она и воспринимает происходящее между ними. Старается не переживать и все же мучительно страдает. Только что ее изголодавшаяся душа получила каплю воды и крошку пищи; будь они дарованы в достаточном количестве, несчастная снова воспряла бы к жизни, однако щедрое угощение буквально вырвали у нее из рук и отдали другой, оставив наблюдать за чужим пиром.
Часы пробили девять, настало время Каролине возвращаться домой. Она собрала рукоделие, уложила вышивку, ножницы и наперсток в сумочку. Пожелав миссис Прайер спокойной ночи, в ответ получила более сердечное рукопожатие, чем обычно. Каролина подошла к мисс Килдар.
– Доброй ночи, Шерли!
Та вздрогнула.
– Уже уходишь? Почему так рано?
– Пробило девять.
– Я не слышала часов! Завтра приходи снова, ведь сегодня был такой счастливый вечер! И помни про наши планы.
– Хорошо, – кивнула Каролина, – я не забуду.
У нее возникли серьезные опасения, что ни их планы, ни что иное не поможет ей вновь обрести утраченное спокойствие. Она повернулась к Роберту, стоявшему совсем рядом. Он поднял голову и увидел ее лицо при ярком свете. Хотя от внимательного взгляда Мура не ускользнула ни бледность, ни худоба, ни несчастный вид кузины, он сделал вид, будто ничего не заметил.
– Доброй ночи, – промолвила она, дрожа как осиновый лист и протягивая тонкую руку, чтобы поскорее уйти.
– Ты уходишь домой? – спросил он, не касаясь ее руки.
– Да.
– Фанни уже здесь?
– Да.
– Я пройдусь с тобой немного, только до самого дома провожать не буду, не то старина Хелстоун пальнет в меня прямо из окошка.
Роберт рассмеялся и взял шляпу. Каролина пробормотала, что незачем так утруждаться, но он велел ей надеть шляпку и шаль. Она поспешно собралась, и они вышли на свежий воздух. Мур по обыкновению взял ее под руку, как делал прежде, когда был к ней так добр.
– Беги-ка вперед, Фанни, – велел он горничной, – мы тебя нагоним.
Девушка ушла. Мур взял в руки ладонь Каролины и сказал, что рад видеть ее частым гостем в Филдхеде. Он надеялся, что их дружба с мисс Килдар продолжится, ведь ее общество и приятно, и полезно. Каролина ответила, что Шерли ей нравится.
– Не сомневаюсь, что это чувство взаимно, – произнес Мур. – Если уж она предлагает дружбу, то от всего сердца. Шерли не способна притворяться, она не выносит лицемерия. Кстати, Каролина, неужели ты никогда не придешь в гости в дом у лощины?
– Увы, если только дядюшка не передумает.
– Наверное, теперь ты много времени проводишь в одиночестве?
– Да. Мне мало с кем интересно, кроме мисс Килдар.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Вполне.
– Тебе следует больше гулять. Я заметил, что ты изменилась: похудела, побледнела. Дядюшка с тобой добр?
– Да, как всегда.
– И, как всегда, не особо заботлив и внимателен. Что же тебя гнетет, Лина?
– Ничего, Роберт. – Голос ее предательски дрогнул.
– То есть ничего такого, о чем можно было бы рассказать. Ты мне больше не доверяешь. Разлука сделала нас чужими?
– Не знаю. Иногда я боюсь, что так и есть.
– Так быть не должно! «Забыть ли старую любовь и дружбу прежних дней?»[67]
– Роберт, я ничего не забыла.
– Каролина, ты не была у нас в гостях месяца два!
– У вас… да.
– Ты проходила мимо хотя бы раз?
– Иногда вечером я прохожу по склону и смотрю вниз. Однажды заметила в саду Гортензию, поливавшую цветы. Я знаю, в котором часу ты зажигаешь лампу в конторе. Порой я жду, когда она загорится, и вижу тебя на фоне окна. Я знаю, что это ты, и могу различить твой силуэт.
– Странно, что я ни разу тебя не встретил. Я иногда гуляю по краю лощины после заката.
– Однажды ты находился так близко, что я едва с тобой не заговорила.
– Неужели? Я прошел мимо тебя и не заметил! Наверное, я был один?
– Я видела тебя два раза, и ты был не один.
– С кем же я гулял? Наверняка с Джо Скоттом или собственной тенью при лунном свете.
– Нет, Роберт, ни с Джо Скоттом, ни с тенью. Первый раз – с мистером Йорком, а во второй у твоей тени была белоснежная кожа, темные локоны и сверкающее ожерелье на шее… Я вас только видела, беседы с прелестной тенью слышно не было.
– Похоже, ты умеешь гулять незамеченной. Вечером на твоей руке блеснуло колечко – уж не кольцо ли это Гига, дарующее невидимость? Впредь, оставаясь в конторе на ночь один, я позволю себе представлять, что Каролина читает из-за моего плеча ту же книгу, что и я, или сидит рядом со мной, занятая рукоделием, и поднимает незримый взгляд, чтобы узнать мои мысли.
– Подобного вторжения можешь не бояться. Я не подхожу слишком близко, просто стою в отдалении и наблюдаю за твоей жизнью.
– Теперь, прогуливаясь вдоль изгородей после закрытия фабрики либо ночью заступая вместо сторожа, мне почудишься ты и в трепете птички в гнезде, и в шуршании листвы; тени деревьев примут твои очертания, белеющие в темноте веточки боярышника напомнят тебя. Лина, отныне ты станешь преследовать меня повсюду!
– Меня никогда не будет там, где ты не хочешь меня видеть, и сама я не замечу и не услышу то, что мне не предназначено.
– Я стану видеть тебя на своей фабрике среди бела дня. Знаешь, как-то раз я действительно видел тебя там! Неделю назад я стоял в мастерской и наблюдал за работницами, и вдруг среди полудюжины снующих туда-сюда девушек заметил фигурку, похожую на твою. То ли игра света и тени, то ли солнечные лучи так преломились. Я подошел ближе, но то, что искал, уже ускользнуло, и передо мной остались лишь две пышнотелые деревенские девушки в рабочих фартуках.
– На фабрику я за тобой не последую, Роберт, если только ты сам меня не позовешь.
– Воображение порой играло со мной шутки. Вечером, вернувшись затемно из Стилбро, я вошел в гостиную, думая найти там Гортензию, а вместо нее увидел тебя. Свеча не горела – сестра забрала ее наверх. Шторы не были задернуты, внутрь струился лунный свет. Ты стояла у окна, Лина, немного склоняясь в сторону в свойственной тебе манере. Вся в белом, как на званом вечере. Мгновение твое свежее, живое личико смотрело на меня; я собирался подойти к тебе и взять за руку, пожурить за долгое отсутствие и радостно поприветствовать. Пара шагов – и чары рассеялись. Платье изменило контур, краски на лице поблекли и потеряли очертания. Приблизившись, я обнаружил лишь белую кисейную занавеску и усеянный цветами бальзамин в горшке.