– Значит, это не был мой призрак? Я почти поверила…
– Нет, кисея, глиняный горшок и розовый цветок – вот тебе пример земных иллюзий.
– Удивительно, как ты находишь для них время, при твоей-то занятости.
– Во мне, Лина, живут две натуры: одна для мира коммерции, другая – для дома и досуга. Жерар Мур шутить не любит, он рожден для фабрики и рынка. Твой кузен Роберт – отчасти мечтатель, обитающий за пределами биржи и конторы.
– Эти две натуры органично уживаются в тебе. Ты выглядишь бодрым и довольным. Похоже, тревога последних месяцев тебя покинула, и я очень рада!
– Ты заметила? Мне удалось преодолеть некоторые трудности. Миновав подводные камни, я иду в открытое море!
– При попутном ветре твое путешествие может закончиться успехом?
– Надеюсь, что да, но надежда весьма призрачная. Ветра и волны нам не подвластны и часто сбивают моряка с пути, поэтому всегда следует ожидать шторма.
– Ты уже поймал бриз, моряк ты искусный, капитан опытный. Роберт, ты прекрасный лоцман и справишься со штормом!
– Хотя моя кузина думает обо мне слишком хорошо, я приму ее слова за счастливое предзнаменование. Сегодняшнюю встречу я буду считать птицей, чье появление предвещает моряку удачу.
– Какая из меня предвестница удачи? Увы, я слишком слаба и ни на что не способна. Не буду говорить о том, что хочу быть всячески тебе полезной, потому как на деле доказать этого не смогу. Роберт, желаю тебе большого богатства и настоящего счастья!
– Разве ты когда-нибудь желала мне иного? Чего там Фанни застряла? Я же велел ей идти вперед. Ах да, вот уже и церковное кладбище. Полагаю, тут мы и расстанемся. Можно было бы посидеть на крылечке, если бы не служанка. Ночь чудная, по-летнему приятная и спокойная, и мне не хочется возвращаться в лощину!
– Роберт, нам же нельзя сидеть на крыльце именно сейчас!
Каролина сказала это потому, что Мур уже вел ее туда.
– Пожалуй, ты права. Вели Фанни идти в дом. Пусть скажет, что ты скоро придешь.
Часы пробили десять.
– Дядюшка сейчас спустится, чтобы сделать вечерний обход, – он всегда осматривает церковь и кладбище!
– Ну и ладно! Кроме Фанни, никто не знает, что я тут, а я с удовольствием спрячусь где-нибудь, чтобы избежать с ним встречи. Когда он выйдет на крыльцо, мы отправимся к восточному окну; когда он дойдет до северной стороны, мы перебежим к южной, а в крайнем случае, притаимся среди надгробий. Вон тот высокий памятник Уиннов даст нам вполне надежное убежище.
– Роберт, в каком ты сегодня прекрасном настроении. Уходи, беги скорее! – поспешно добавила Каролина. – Я слышу, как скрипит дверь…
– Не желаю уходить – наоборот, хочу остаться!
– Ты ведь знаешь, как рассердится дядюшка! Он запретил мне встречаться с тобой, потому что ты якобинец.
– Что за чушь!
– Иди же, Роберт, он уже близко! Я слышу кашель.
– Черт бы его побрал вместе с кашлем! До чего же мне хочется остаться!
– Ты ведь помнишь, что он устроил… – начала Каролина и поперхнулась словами «возлюбленному Фанни». Выговорить их она не могла, ведь это прозвучало бы так, будто она на что-то намекает, – мысль опасная и тревожная.
Мур отнесся к этому проще.
– Ее возлюбленному? Насколько я помню, он задал ему холодный душ из насоса. Полагаю, со мной обойдется так же, причем с огромным удовольствием. Я бы подразнил старого упрямца – разумеется, не в ущерб тебе. Как думаешь, он понимает различие между возлюбленным и кузеном?
– Ну что ты, ни в чем таком дядя тебя даже не заподозрит, да и ваша ссора произошла по причинам политическим. Тем не менее я не хочу, чтобы ваш разрыв усугубился, а нравом дядюшка крут… Он уже подходит к садовой калитке! Ради своего и моего блага, Роберт, уходи!
Словесную мольбу Каролина сопроводила не менее умоляющим жестом и взглядом. Мур обхватил ее стиснутые руки ладонями, пристально посмотрел на нее сверху вниз, сказал пожелал доброй ночи! и ушел.
Каролина кинулась к задней двери, догнав Фанни. На залитую лунным светом могилу легла тень широкополой шляпы. Из своего садика чинно вышел священник, заложив руки за спину, и зашагал по кладбищу. Мур едва не попался. В конце концов, ему пришлось и прятаться, и кружить вокруг церкви, и сгибаться в три погибели позади монумента Уиннов. Там он был вынужден выжидать десять минут, оперевшись коленом о землю и сняв шляпу. Темные глаза его сверкали, на губах играла усмешка. Священник тем временем стоял, любуясь звездами, и нюхал табак в трех футах от него.
У мистера Хелстоуна не возникло ни малейших подозрений. Обычно он мало что знал о перемещениях племянницы, поскольку не считал нужным их отслеживать, и даже не ведал, что ее не было дома весь день, воображая, будто она сидит над книгой или занимается рукоделием у себя в комнате, – где, собственно, Каролина сейчас и находится, хотя вовсе не придается своему мирному занятию, как полагает дядюшка, а стоит у окошка с учащенно бьющимся сердцем и ждет, когда он вернется и ее кузен сможет уйти. Наконец так и происходит: мистер Хелстоун возвращается в дом, Роберт размашисто шагает между могилами и перемахивает через ограду. Каролина сходит вниз к вечерней молитве.
Когда Каролина вернулась в свою комнатку, там ее ждали воспоминания о Роберте. Сон не шел, и она долго сидела у окна, глядя на старый сад и старинную церковь, на серые надгробия, залитые лунным светом. Каролина следила за шествием ночи по звездному пути, поэтому засиделась гораздо позднее того часа, когда «наполнив мир тревогой, часы пробили полночь строго»[68]. Душой она все еще находилась с Муром – сидела рядом, слышала его голос, ее ладонь покоилась в его горячей руке.
Когда били часы на церкви, раздавался посторонний шум, знакомая мышка (на этого незваного гостя Каролина ни за что не разрешала Фанни ставить мышеловку) гремела цепочкой медальона, колечком или другими безделушками на туалетном столике, пробравшись туда в поисках заботливо припасенного кусочка печенья, Каролина поднимала голову, на мгновение очнувшись от грез. В такие моменты она говорила вполголоса, словно оправдываясь перед невидимым наблюдателем: «Я вовсе не питаю любовных надежд, просто сижу и думаю, потому что мне не спится. И так ясно, что он женится на Шерли».
Колокола смолкали, наступала тишина, маленькая неприрученная protégé[69] убегала, а Каролина все грезила и льнула к своему видению – слушала его, разговаривала с ним. Наконец оно стало меркнуть. Занимавшийся рассвет погасил звезды и фантазии, песни пробудившихся птиц прогнали отзвуки голоса. Прекрасная, полная жизни сказка развеялась, превратившись в невнятный шепот. Образ, который при лунном свете жил и двигался, дышал здоровьем и свежестью юности, в лучах алой зари стал холодным и призрачным. Наконец он растаял, и Каролина осталась одна. Озябшая и опечаленная, она тихонько легла в постель.
Глава 14. Шерли ищет спасения в добрых делах
«Конечно же, я знаю: он женится на Шерли, – сразу подумала Каролина тем утром. – И он должен на ней жениться! Шерли сумеет ему помочь. И тогда они оба меня позабудут. Увы, им придется это сделать. Как же я буду жить, когда окончательно потеряю Роберта? Ах, милый Роберт! Жаль, что я не могу назвать его своим милым, ведь я бедна и беспомощна, а Шерли – богата и деятельна. И еще она красавица, этого у нее не отнять. Чувства ее глубоки, и Роберт ей нравится, причем вовсе не из корыстных мотивов. Она его любит или вскоре полюбит. Никаких возражений тут нет и быть не может. Значит, пусть женятся. И после свадьбы я стану для него никем… Я могла бы быть для него сестрой, подругой – нет, сама мысль об этом мне отвратительна! Для такого мужчины, как Роберт, я хочу быть всем или никем, без малодушных колебаний и вероломного притворства! Едва они соединятся узами брака, я их, конечно, покину. Не опущусь до лицемерия и не стану изображать дружеское участие, в то время как душа моя полна совсем иными чувствами! Я им не друг, но и не враг; встать между ними я не смогу; пренебрегать близкими людьми тоже не по мне… Роберт – великолепный мужчина! Я любила его, люблю и буду любить всегда! Если бы могла, я стала бы ему женой, но поскольку не могу, мы должны расстаться навеки. Вариантов лишь два: либо слиться с ним воедино, либо разойтись, как Северный полюс с Южным. Так разлучи же нас, Провидение, поскорее!»
Подобным размышлениям Каролина предавалась до самого вечера, и вдруг за окном гостиной мелькнула одна из двух персон, которыми были заняты ее мысли. Мисс Килдар шла медленно, всем видом выражая типичную для нее смесь задумчивости и небрежности; в приподнятом же настроении небрежность ее исчезала без следа, задумчивость сменялась веселостью, приправленной улыбкой и смехом, во взгляде появлялась неповторимая нежность – смех Шерли ни в коей мере не напоминал «треск горящего хвороста под котлом»[70].
– Почему же ты не пришла сегодня после полудня, как обещала? – обратилась она к Каролине, войдя в комнату.
– Я не в настроении для визитов, – ответила та, ничуть не покривив душой.
Шерли пристально посмотрела на подругу:
– Да, я вижу, что ты не в настроении дружить со мной. Ты сейчас в таком расположении духа, что мир кажется тусклым и жестоким, и тебе никто не нужен! Подобные состояния для тебя не редкость.
– Ты надолго?
– Да. Я пришла выпить чаю, и без этого никуда не уйду, поэтому сниму шляпку, не дожидаясь приглашения.
Так Шерли и сделала, потом встала посреди комнаты, сложив руки за спиной.
– Ну и лицо у тебя сегодня, – продолжила она, внимательно и в то же время сочувственно глядя на Каролину. – Никто тебе не нужен, никого ты не хочешь видеть, мой бедный раненый олененок! Неужели боишься, что Шерли станет тебе досаждать, если узнает, что сердечко твое болит и истекает кровью?
– Я не боюсь Шерли.