йнли и Маргарет Холл, удалось собрать кругленькую сумму, которую распределили между нуждающимися и облегчили тяготы жизни потерявших работу бедняков. Напряжение ослабевало, за последние две недели ни в одном из трех приходов никто уже не громил фабрики, не нападал на особняки. Шерли почти поверила, что опасность миновала и грозная буря обходит их стороной. С наступлением лета торговля должна пойти на лад – так бывает всегда; кроме того, не может ведь война длиться вечно, рано или поздно непременно наступит мир. И вот тогда торговля развернется в полную силу!
Примерно так рассуждала Шерли всякий раз, встречаясь со своим арендатором Жераром Муром, и тот спокойно выслушивал ее соображения – слишком спокойно, чтобы это могло ее устроить. Шерли бросала на него нетерпеливый взгляд, побуждая Мура к объяснениям, однако он лишь улыбался; глаза же его оставались серьезными, и он отвечал, что и сам верит в окончание войны, поскольку на этом и базируются его надежды и планы.
– Вы ведь знаете, – продолжил Мур, – что фабрика у лощины работает лишь с расчетом на будущее. Я не продаю ничего – рынка сбыта для моих товаров сейчас просто нет. Я готовлюсь ухватиться за первую же возможность, которая представится. Три месяца назад это казалось нереальным: я истощил и свой кредит, и свои накопления. Вы прекрасно знаете, кто пришел мне на помощь, из чьих рук я получил спасительный заем. Благодаря этому я могу продолжить рискованную игру, в которую, как мне казалось, больше не сыграю. За проигрышем последует полное разорение, и все же я полон надежд. Нельзя предаваться унынию, пока у меня есть силы, пока я могу бороться, и у меня не связаны руки! Через год – нет, уже через полгода – после окончания войны я буду в безопасности, поскольку, как вы верно подметили, с наступлением мира торговля развернется. В этом вы правы, однако я сомневаюсь, что ваш благотворительный фонд обеспечит нам покой надолго. Даровой помощью рабочий класс не утихомирить: благодарность ему неведома, что вполне типично для человеческой натуры. Полагаю, будь наше общество устроено справедливо, никакие постыдные подачки и не понадобились бы, и люди это чувствуют. Кстати, кому они должны быть благодарны? Вам, возможно, духовенству, но только не нам, владельцам фабрик. Они возненавидят нас еще сильнее. Учтите, что недовольные наших приходов переписываются с недовольными из других мест. У них есть штаб-квартиры во всех крупных городах: в Ноттингеме, Манчестере, Бирмингеме – и очень хорошая дисциплина: каждый их удар тщательно продуман. Душным летом небо, затянутое тучами, порой проясняется, однако опасность вовсе не исчезает, лишь отдаляется. Гроза собирается долго, и рано или поздно непременно разразится. То же самое происходит и в общественных отношениях.
– Что ж, мистер Мур, – как всегда по окончании подобных бесед говорила Шерли, – берегите себя. Если вы хоть сколько-нибудь благодарны мне за все, что я для вас сделала, то пообещайте быть осторожным!
– Непременно буду следить в оба. Умирать я не собираюсь. Будущее расстилается предо мной подобно Эдемскому саду, и все же, когда я вглядываюсь в тени райских кущ, вдали мелькает видение гораздо более прекрасное, чем серафим или херувим.
– Неужели? И что же это за видение?
– Я вижу…
В гостиную вошла горничная и принялась накрывать к чаю.
В начале мая дни стояли ясные, потом пошли дожди, но в последнюю неделю месяца, в новолуние, снова прояснилось. Свежий ветерок разогнал серебристо-белые тучи, сдвинул их к восточному краю горизонта, где они повисели и вскоре пропали; чистый синий небосвод приготовился к приходу летнего солнца. На Троицу оно взошло во всем блеске, и сбор трех воскресных школ обещал пройти при чудесной погоде.
К празднику готовились с размахом: два больших класса в Брайрфилде, построенные нынешним главой прихода в основном за свой счет, отмыли, побелили и украсили цветами и еловыми ветками, часть которых собрали в саду священника. Щедрая хозяйка Филдхеда прислала целых две телеги даров Флоры, более прижимистые владельцы Уолден-Холла, резиденции Уиннов, ограничились одной тачкой. В классах разместили двадцать столов на двадцать гостей каждый, принесли скамьи, постелили белые скатерти. Под потолком развесили не менее двадцати клеток с канарейками, как велел местный обычай, который ревностно соблюдался причетником мистера Хелстоуна, любителем пронзительных трелей этих птичек, способных перекричать любое, даже самое шумное сборище. Понятно, что столы накрыли вовсе не для учеников воскресных школ, а для их учителей и попечителей. Детей предполагалось разместить на свежем воздухе. В час дня отряды должны были собраться, в два – построиться, и до четырех часов маршировать по территории прихода, затем следовало чаепитие, в конце – праздничная служба с музыкой и речами.
Следует пояснить, почему для места сбора – арены для fête[74] – выбрали именно Брайрфилд. Этот приход не мог похвастаться ни размерами, ни многолюдьем, как Уиннбери; по возрасту он не превосходил древнюю церковь в Наннели с низкими сводами и поросшим мхом домом приходского священника, вокруг которого росли вековые дубы. Дело в том, что так захотел мистер Хелстоун, а его воля была сильнее, чем Боултби или Холла: первый не мог, второй не стал бы оспаривать первенства своего решительного и властного собрата. Поэтому они позволяли ему руководить ими.
Каролина всегда ждала приближения Троицы с содроганием, ведь каждый год ей приходилось появляться на публике и встречаться с самыми богатыми, уважаемыми и влиятельными лицами округи. У нее не было ни матери, ни тетушки, ни компаньонки, и если бы не дружеская поддержка мистера Холла, Каролине пришлось бы справляться со всем в одиночку: целый день находиться на виду, возглавлять процессию на правах племянницы мистера Хелстоуна и учительницы первого класса, заваривать и разливать чай за первым столом, где восседали самые важные леди и джентльмены прихода. Вдобавок она отличалась робким нравом и слабыми нервами и до смерти боялась внимания света, так что неудивительно, каким тяжелым был для нее этот праздник.
Но в этом году у нее появилась Шерли, и это совершенно все изменило: праздник Троицы из мытарств превратился в сплошное удовольствие! Мисс Килдар в одиночку сделала то, что не удалось бы целой толпе обычных подружек. Ее самообладание, бойкость и в то же время непринужденность, сознание важности высокого положения, которым она вовсе не кичилась, – достаточно было только взглянуть на нее, как Каролина преисполнялась мужества. Единственное, чего следовало бояться, – наследница не явится в назначенный час к месту встречи. Порой она относилась ко времени слишком беспечно, а Каролина прекрасно знала, что дядюшка никого не станет ждать и секунды. Едва часы пробьют два, зазвонят колокола, и шествие начнется. Значит, за Шерли придется зайти, иначе подруга ее подведет.
В день праздника Каролина встала с первыми лучами солнца. Все утро она вместе с Фанни и Элизой готовилась к приему гостей, наводила порядок и расставляла в столовой легкую закуску и напитки – вино, фрукты, кексы и пироги. Затем нарядилась в восхитительное платье из белого муслина, которое как нельзя лучше годилось для события, поскольку было и праздничным, и скромным. Фанни ловко завязала вокруг талии хозяйки новый пояс, подаренный ей ко дню рождения Маргарет Холл (Каролина полагала, что его купил сам Сирил, и в ответ поднесла ему комплект батистовых воротничков в красивой коробке). Свою простенькую шляпку Каролина обшила в тон поясу, на плечи набросила элегантный, хотя и недорогой шарф из белого крепа. Вряд ли ее можно назвать писаной красавицей и сказать, что выглядела она умопомрачительно, зато смотреть на нее было приятно, как на хорошенькую картинку, где мягкость нежных оттенков и изящность линий вполне искупают отсутствие ярких красок и четких контуров. Ласковые карие глаза и свежесть лица Каролины прекрасно сочетались с нарядом, подчеркивая скромность, доброту и мечтательность натуры. Подобной девушки не испугался бы ни агнец, ни голубка: они признали бы в ней родственную душу, столь же бесхитростную и незлобивую, как и они сами, или же какими их принято считать.
В конце концов, Каролина лишь слабое, грешное человеческое существо, хотя и довольно привлекательное с виду, но, как справедливо заметил преподобный Сирил Холл, ни в коей мере не сравнимое в добродетели с увядшей мисс Эйнли, в данный момент надевавшей в узкой спаленке черное платье, унылую серую шаль и шляпу.
И Каролина отправилась в Филдхед, выбирая самые заросшие тропки и луга, чтобы никого по пути не встретить. Она быстро шагала под зелеными кронами по мягкой траве. Ни пыль, ни роса не могли бы испачкать подол ее безупречно чистого платья или намочить изящные туфельки, потому что ни пыли, ни росы не было! Недавние дожди смыли всю грязь, а ослепительно яркое солнышко высушило влагу. Каролина бесстрашно ступала и на ромашки, и на траву, и даже в густые заросли. Добравшись до особняка, она направилась в будуар мисс Килдар.
И правильно сделала, иначе Шерли непременно бы опоздала. Вместо того чтобы быстро собираться, она растянулась на тахте с книгой в руках. Миссис Прайер тщетно пыталась убедить ее, что пора вставать. Каролина не стала тратить слов понапрасну: забрала у подруги книгу и собственноручно принялась ее переодевать. Разомлевшей от жары юной проказнице Шерли хотелось болтать, смеяться и ничего не делать, но настойчивая Каролина решила успеть во что бы то ни стало и продолжила торопливо завязывать шнурки и закалывать булавки. Наконец она застегнула последний крючочек и строго пожурила Шерли, заметив, что негоже леди быть такой беспечной, и она прямо-таки олицетворяет собой преступную нерадивость. Впрочем, следует признать, что это было прелестное олицетворение столь досадного качества.
Шерли составляла противоположность Каролине. Элегантность проглядывала в каждой складке ее платья, в каждом изгибе фигурки. Роскошный шелк подходил ей больше, чем более скромный материал, палантин с богатой вышивкой, небрежно брошенный на плечи, был ей очень к лицу. Украшенную цветами шляпку она носила словно корону. Шерли следила за модой, и со вкусом подобранные детали туалета оттеняли ее искренний и открытый взгляд, лукавую улыбку, прямую осанку и легкую грациозную походку. Закончив одевать подругу, Каролина взяла ее за руку и увлекла вниз по лестнице, а потом и в парк. Летя сломя голову по цветущим лугам и смеясь, девушки напоминали белоснежную голубку и радужную райскую птицу, которые спешат на светский раут.