– Не представлялось возможности. Но я сидела на табурете Джесс возле вашего кресла в Брайрменсе и долгими вечерами в волнении слушала ваши речи, то восхищаясь ими, то негодуя. По моему мнению, сэр, вы замечательный старый йоркширец, и я горжусь, что родилась с вами в одном графстве и в одном приходе. Вы правдивы, прямолинейны и независимы, как подводная скала, но вместе с тем суровы, грубы, узколобы и безжалостны.
– Только не с бедняками, девочка, и не с кроткими духом, а лишь с надменными гордецами.
– А разве у вас есть право, сэр, делать подобные различия? Нет на свете более гордого или надменного человека, чем вы сами! Вы запросто говорите с теми, кто ниже вас по положению, но завидуете тем, кто выше, и держитесь с ними заносчиво и горделиво, не соблюдая обычной вежливости. Да что говорить, вы все одинаковы! Хелстоун такой же гордец, обремененный предрассудками. Мур, хотя он справедливее и учтивее вас обоих, тоже высокомерен, суров и, в общепринятом понимании, эгоист. Как хорошо, что еще встречаются люди вроде мистера Холла – с широкой и доброй душой, способные любить все человечество и прощать других, тех, кто богаче, успешнее или обладают большей властью, чем они сами. Может, этим людям не достает оригинальности, у них нет такой силы воли, как у вас, зато они всегда готовы поддержать своих близких.
– Так когда ждать этого события? – поинтересовался мистер Йорк вставая.
– Какого события?
– Свадьбы.
– Чьей?
– Конечно, Роберта Жерара Мура, эсквайра, владельца дома в лощине, и мисс Килдар, дочери и наследницы покойного мистера Чарлза Кейва Килдара из поместья Филдхед.
Покраснев, Шерли уставилась на мистера Йорка: впрочем, пламя в ее глазах не погасло, а, наоборот, запылало еще ярче.
– Так вот как вы мне решили отомстить, – медленно произнесла она, а затем спросила: – Неужели это неподходящая партия для дочери покойного Чарлза Кейва Килдара?
– Девочка моя, Мур – настоящий джентльмен, его род такой же старинный и благородный, как мой или ваш.
– Неужели для нас с вами так важна древность рода? И есть ли у нас фамильная гордость, если по крайней мере одного из нас считают республиканцем?
Йорк поклонился и не проронил ни слова, но в его глазах мелькнуло сомнение. Да, у него есть фамильная гордость.
– Мур, несомненно, джентльмен, – повторила Шерли, грациозно вскидывая голову.
Слова так и рвались с языка мисс Килдар, однако она сдержалась, не желая давать им воли. Впрочем, ее взгляд был едва ли не выразительнее любых слов, но как Йорк ни старался, не смог его прочитать. Он видел в глазах мисс Килдар пылкую поэму к сожалению, непереводимую. Ясно было одно: это не обычный рассказ или внезапный всплеск чувств и уж точно не заурядное признание в любви; нет, здесь таилось нечто иное, более глубокое и сложное. Но что именно? Мистер Йорк понял, что его маленькая месть не удалась и Шерли торжествует. Ей удалось озадачить его, и теперь она наслаждалась создавшимся положением, а не он.
– Если Мур – джентльмен, а вы – леди, значит…
– Значит, в нашем союзе нет неравенства?
– Нет.
– Благодарю за одобрение. Вы же согласитесь стать моим посаженным отцом, когда я соберусь поменять фамилию Килдар на фамилию Мур?
Мистер Йорк промолчал, с недоумением глядя на Шерли и не понимая, шутит она или говорит всерьез. У нее явно имелась какая-то цель: за подвижными чертами ее лица скрывалось добродушное поддразнивание вперемешку с ироничной насмешкой.
– Я вас не понимаю, – произнес мистер Йорк отворачиваясь.
Шерли рассмеялась:
– Сэр, вы не одиноки! Впрочем, вполне достаточно, если меня поймет мистер Мур, не так ли?
– Отныне дела Мура меня не интересуют, я не хочу ничего о них знать или слышать.
Внезапно Шерли осенило. Лицо ее изменилось, как по волшебству, глаза вдруг потемнели, а черты застыли и посуровели.
– Признавайтесь, вас просили поговорить со мной? – воскликнула она. – Вы расспрашиваете меня как чье-то доверенное лицо?
– Боже упаси! Если кто-нибудь решит взять вас в жены, пусть сам о себе позаботится! Приберегите свои вопросы для Роберта, я больше не буду отвечать. До встречи, девочка!
День был хороший, по крайней мере ясный: пушистые облака слегка закрывали солнце, холмы затянуло легкой голубоватой дымкой, непохожей, однако, на холодный сырой туман. Пока Шерли принимала посетителей, Каролина уговорила миссис Прайер надеть шляпку и накинуть летнюю шаль, после чего обе дамы отправились на прогулку к дальнему концу лощины.
Здесь склоны долины сближались, образуя заросший кустами и чахлыми дубками овраг, по дну которого бежал ручей, извиваясь между крутыми берегами, плескаясь по камням, продираясь сквозь узловатые корни деревьев, журча, пенясь и словно что-то бормоча. В этом месте, в полумиле от фабрики, царило глубокое уединение. Оно ощущалось во всем: в тени нетронутых деревьев, в щебете птиц, которые нашли приют в их кронах. Здесь не отыщешь исхоженных троп; судя по свежести лесных цветов и трав, тут почти не ступала нога человека. Густые кусты шиповника выглядели так, будто они расцветали и увядали в уединении под бдительным присмотром, как в гареме восточного владыки. Кое-где виднелась нежная лазурь колокольчиков, а жемчужно-белые головки каких-то других цветов рассыпались в траве скромным подобием небесных созвездий.
Миссис Прайер любила тихие прогулки и всегда избегала оживленных дорог, ища окольные и уединенные тропы. В полном одиночестве гулять ей не нравилось, поскульку ее пугала возможная встреча с кем-то, кто своей надоедливостью испортит удовольствие от одиноких блужданий, но с Каролиной она ничего не боялась. Когда, оставив позади шум и суету людского жилища, она вместе со своей единственной спутницей входила в спокойные чертоги природы, в душе пожилой компаньонки происходила чудесная перемена, отражавшаяся во всем ее облике. С Каролиной – и только с ней одной! – миссис Прайер словно освобождалась от некоего бремени, лицо светлело, а мысли избавлялись от оков. Лишь с Каролиной она бывала весела, а порой даже нежна, охотно делилась своими знаниями и опытом, и тогда можно было понять, какую жизнь ей довелось прожить, какое образование она получила, насколько развит ее ум и как ранима душа.
В тот день, к примеру, во время прогулки миссис Прайер рассказывала своей юной спутнице о птицах, певших на деревьях, объясняла, к какому виду относится та или иная щебетунья, описывала их привычки и особенности. Похоже, она хорошо знала растительный и животный мир Англии: все цветы вдоль тропы были ей знакомы. Каждая былинка, пробивающаяся среди камней или выглядывающая из трещин старых оград, растения, которые Каролина прежде не замечала, вдруг обрели собственное название и определение. Чувствовалось, что миссис Прайер досконально изучила природу английских полей и лесов.
Дойдя до верхнего конца оврага, дамы уселись на серый замшелый камень у подножия крутого зеленого холма. Миссис Прайер заговорила об окрестностях, о том, как они выглядели много лет назад, вспомнила о происшедших здесь переменах, сравнила это место с другими частями Англии, неосознанно проявляя в своем безыскусном описании чувство прекрасного и умение ценить как изысканное, так и обыденное. Благодаря способности миссис Прайер сравнивать дикую природу с возделанными полями, а великое с малым, повествование напоминало прелестный рисунок, скромный, но тем не менее очаровательный.
Каролине нравилось слушать свою спутницу, и это почтительное внимание, восторженное, но ненавязчивое, нашло отклик в душе миссис Прайер, оживило черты пожилой дамы. Наверное, она, некрасивая и малообщительная, редко встречала в тех, кого могла бы полюбить, такую искреннюю симпатию и обожание. Вне всякого сомнения, ее радовало то, что юная девушка, к которой она сама, судя по оживленному выражению лица и глаз, испытывала нежное расположение, относится к ней как к наставнице и другу.
Миссис Прайер наклонилась к Каролине, отвела с ее лба светло-каштановый завиток, выбившийся из прически, и произнесла с чуть большей участливостью, чем обычно себе позволяла:
– Надеюсь, этот ласковый ветерок с холмов пойдет вам на пользу, Каролина. Мне бы хотелось увидеть румянец на ваших щеках, но, может, вы всегда так бледны?
– Раньше у меня были румяные щеки, – с улыбкой ответила мисс Хелстоун. – Помню, пару лет назад на меня из зеркала смотрело совсем другое лицо, круглое и розовое. Впрочем, в юности, – добавила эта восемнадцатилетняя девушка, – все мы легкомысленны и считаем, будто жизнь полна радости.
– Неужели в вашем возрасте вы уже тревожитесь о будущем? – удивилась миссис Прайер, с трудом преодолевая мучительную застенчивость, которая даже сейчас не позволяла ей открыто интересоваться чужими тайнами. – Не надо! Пусть завтрашний день сам позаботится о себе.
– Истинная правда, дорогая миссис Прайер, будущее меня совсем не волнует. Порой печали дня нынешнего столь тяжелы, что я мечтаю от них избавиться.
– Эти… печали дня нынешнего… ваш дядя, возможно, не… вам трудно понять… он не ценит…
Миссис Прайер не закончила свою бессвязную речь: у нее не хватило духу спросить, не слишком ли строг мистер Хелстоун к своей племяннице, однако Каролина все поняла.
– Дело вовсе не в этом! – восклинула она. – Мы с дядей прекрасно ладим и никогда не ссоримся, да и слишком строгим его не назовешь: он меня не ругает. Порой мне хочется, чтобы хоть одна живая душа любила меня, но не могу сказать, что страдаю от дядиной холодности. В детстве мне не хватало внимания, лишь слуги были добры со мной, однако к равнодушию людей со временем привыкаешь и начинаешь относиться к ним безразлично. Дядя не слишком жалует женский пол и любезен только с теми дамами, которых встречает в обществе. Он не изменится, да я и не хочу, чтобы дядя менялся. Если бы он вдруг стал со мной ласков, я бы удивилась и испугалась. Но знаете, миссис Прайер, дома я не живу, а прозябаю. Проходят дни и часы, я постоянно занята, только разве это жизнь? Я просто влачу безрадостное существование. С тех пор как вы с мисс Килдар приехали сюда, я стала… я чуть было не сказала «счастливее», но это не так.