Каролина замолчала.
– Отчего же? Разве вы не любите мисс Килдар?
– Очень люблю. Я люблю Шерли и восхищаюсь ею, но нынешние обстоятельства крайне мучительны для меня. Не могу объяснить причину, но я бы с радостью отсюда уехала и все забыла.
– Когда-то вы говорили мне, что хотите стать гувернанткой, и, если помните, я не одобрила вашу идею. Почти всю свою жизнь я прослужила гувернанткой и считаю, что мне повезло встретить мисс Килдар. Я легко справлялась со своими обязанностями благодаря ее талантам и доброму нраву, однако в молодости, до того как вышла замуж, мне довелось перенести немало тяжких испытаний. Я бы не хотела, чтобы на вашу долю выпало нечто подобное. Мне пришлось работать в семье с высокими претензиями. Все члены того семейства считали, что они, будучи аристократами, умом превосходят остальных людей и являются «кладезем христианских добродетелей», и что они духовно преобразились, а их разум необыкновенно дисциплинирован. Мне сразу дали понять, что я им «не ровня», и нечего рассчитывать на их «благорасположение». Они считали меня «обузой и помехой», и даже не скрывали этого. Вскоре я обнаружила, что мужчины относятся ко мне как к «падшей женщине», кому «не следует оказывать знаки внимания как дамам из общества», и которой «хватает наглости вечно путаться под ногами». Женщины, в свою очередь, считали меня «занудой», а слуги открыто презирали, хотя я до сих пор не знаю, за что. Мне говорили, что «как бы ни любили меня мои подопечные и какую бы глубокую привязанность к ним ни испытывала я, мы никогда не станем друзьями». Мне намекали, что я «должна жить одна и никогда не пересекать невидимую, но определенную грань между мной и моими нанимателями». В их доме я вела замкнутую и тяжелую жизнь, лишенную радости. Ужасная подавленность и всепоглощающее чувство одиночества и бесприютности, вызванное подобным отношением, не могли не сказаться на моем здоровье, и я заболела. Хозяйка дома лишь холодно заметила, что я просто «жертва уязвленного тщеславия». Намекнула, что если я не попытаюсь усмирить «богопротивное недовольство», не перестану «роптать против божественного предназначения» и не научусь принимать свое положение с должным смирением, мой разум «разобьется о скалу болезненного самомнения», и я скорее всего умру в лечебнице для душевнобольных. Я ничего не ответила миссис Хардман – возражения ни к чему бы не привели, – но однажды высказала свои мысли ее старшей дочери, и та признала, что в положении гувернантки есть свои трудности. «Конечно, гувернанткам приходится порой нелегко, но так и должно быть!» – заявила она с таким важным видом, что я до сих пор вспоминаю об этом с усмешкой. По мнению мисс Хардман, гувернантки всегда должны держаться изолированно, и она не видит причины и не имеет желания что-либо менять, поскольку это противоречит английским привычкам и традициям. «Это единственное средство сохранять дистанцию, как того требуют порядки и устои приличного английского дома», – добавила она.
Помню, я только вздохнула, когда мисс Хардман поднялась, чтобы выйти, однако она услышала мой вздох, повернулась и сурово добавила: «Мисс Грей, вы в полной мере унаследовали худший грех падшей души – грех гордыни. Вы горды и неблагодарны. Мама платит вам хорошее жалованье, и будь у вас хоть капля здравого смысла, вы бы с благодарностью смирились со своими обязанностями, какими бы скучными и утомительными они ни являлись, ведь за них вам щедро платят».
Моя милая мисс Хардман была необычайно здравомыслящей юной леди выдающихся способностей. Знаете, аристократы действительно принадлежат к высшему классу, который значительно превосходит все остальные в физическом, умственном и моральном отношении. Как истинная тори, я готова это признать. Не могу передать, каким тоном и с каким достоинством мисс Хардман высказала мне свое мнение, однако она была довольно-таки эгоистичной особой. Не хочется говорить плохо о тех, чье положение выше моего, но мисс Хардман была эгоисткой.
Миссис Прайер помолчала и продолжила:
– Помню еще одно высказывание мисс Хардман, которое она произносила с высокомерным видом. «Нам нужно, чтобы наши отцы совершали экстравагантные, ошибочные и безрассудные поступки, даже в некотором роде преступные, дабы засеять поле, с какого мы собираем урожай гувернанток. Даже хорошо образованным дочерям торговцев и ремесленников всегда не хватает породы и воспитания, и потому они не достойны жить в наших домах или приглядывать за нашими детьми. Мы предпочитаем поручить заботу о своем потомстве тем, чье рождение и тонкость воспитания хотя бы немного соотносятся с нашими собственными».
– Вероятно, эта мисс Хардман ставила себя выше остальных людей, раз считала, что для ее удобства необходимы их беды и даже преступления, – заметила Каролина. – Вы говорите, что она была набожной. Ее вера похожа на веру того фарисея, который благодарил Бога за то, что он не таков, как прочие люди, а тем паче мытари.
– Милая моя Каролина, не будем об этом. Меньше всего мне хочется пробудить в вашей душе недовольство своей судьбой или зависть и презрение к тем, кто выше вас. Безоговорочное повиновение властям, глубокое почтение к тем, кто лучше нас – а к ним я отношу и людей из высших сословий, – совершенно необходимы для блага любого общества. Я лишь хотела сказать, что вам, дорогая, лучше не пытаться стать гувернанткой. Трудности подобной службы будут слишком обременительны для вашего здоровья. Я бы не произнесла ни одного неуважительного слова о миссис или мисс Хардман, однако, вспоминая собственный опыт, хорошо понимаю, что вам придется несладко, попади вы в услужение к таким людям. Поначалу вы будете мужественно выносить тяготы судьбы, но вскоре затоскуете, ослабеете и не сможете справляться с работой. Вы вернетесь домой – если к тому времени у вас еще останется дом! – совершенно сломленной. А потом годы потянутся тоскливой чередой, и только сама страдалица да ее друзья будут знать, как тяжело и мучительно их бремя. Закончится все чахоткой или старческой немощью, которая и завершит последнюю главу этой печальной повести. Такова история многих жизней, и мне не хотелось бы, чтобы вы ее повторили. А теперь, дорогая, если не возражаете, давайте пойдем дальше.
Они встали и побрели по заросшему травой уступу над краем оврага.
– Дорогая моя, – произнесла миссис Прайер. Она явно смущалась и потому говорила отрывисто и бессвязно. – Девушки, особенно те, кого природа не обделила… обычно… часто… мечтают… надеются… выйти… стремятся к замужеству… конечной цели своих мечтаний…
Миссис Прайер замолчала. Каролина поспешила ей на помощь, выказав больше самообладания и мужества, чем должна была при упоминании столь деликатной темы.
– Конечно, и это вполне естественно, – сказала она с уверенностью, которая весьма удивила миссис Прайер. – Девушки мечтают о замужестве с любимым человеком как о самой прекрасной участи, которую только может уготовит судьба. Неужели они заблуждаются?
– Ах, моя дорогая! – воскликнула миссис Прайер, стискивая руки.
Каролина внимательно взглянула в лицо своей спутнице: на нем отражалось волнение.
– Милая моя, – пробормотала миссис Прайер. – Жизнь так обманчива!
– Но не любовь! Любовь существует, это самое настоящее, прочное, сладостное и одновременно самое горькое из всего, что мы знаем.
– Да, милая, любовь горька. Говорят, что она сильна, как смерть! Большинство наших заблуждений сильны. Что же до ее сладости, то нет ничего более мимолетного и преходящего, чем сладость любви. Она длится лишь мгновение: моргнешь, и нет ее! Зато горечь остается навсегда. Она может исчезнуть с наступлением вечности, но будет мучить и терзать тебя, пока длится время, погрузив твою жизнь в беспросветный мрак.
– Да, эти терзания непрерывны, – согласилась Каролина. – Если только любовь не взаимна.
– Взаимная любовь! Дорогая, на вас пагубно влияют романы. Надеюсь, вы их не читаете?
– Иногда, если попадаются под руку. Однако сочинители романов, похоже, ничего не знают о любви, если судить по тому, как они о ней пишут.
– Вообще ничего! – горячо подхватила миссис Прайер. – Ни о любви, ни о семейной жизни! То, что они изображают в своих произведениях, не имеет ничего общего с реальностью и заслуживает сурового порицания. Они показывают лишь соблазнительно-зеленую поверхность болота и ни единым правдивым словом не упоминают о таящейся под ней трясине.
– Но любовь не всегда трясина! – возразила мисс Хелстоун. – Есть ведь и счастливые браки! Когда люди испытывают искреннюю приязнь друг к другу, когда их взгляды и чувства гармонично сочетаются, брак должен быть счастливым!
– Он никогда не бывает полностью счастливым. Двое людей не могут слиться в единое целое. Наверное, при определенных, весьма редких, обстоятельствах нечто подобное и может произойти, но лучше не рисковать, чтобы не совершить роковой ошибки. Довольствуйтесь тем, что имеете, дорогая. Пусть каждый одинокий человек удовлетворится своей свободой.
– Вы повторяете слова моего дяди! Говорите как миссис Йорк в самые мрачные минуты своей жизни или как мисс Манн, когда на нее находит беспросветная хандра. Это ужасно!
– Нет, это правда. Дитя мое, сейчас вы переживаете прекрасное утро жизни; изнурительный знойный полдень, печальный вечер и темная ночь для вас пока не наступили. Вы сказали, что мистер Хелстоун говорит так же, как и я, но что бы сказала миссис Мэтьюсон Хелстоун, будь она жива? Она умерла! Увы, она умерла!
– А мои отец и мать! – воскликнула Каролина, потрясенная печальными воспоминаниями.
– Что с ними случилось?
– Разве я не говорила вам, что они расстались?
– Я слышала об этом.
– Похоже, они были очень несчастны.
– Видите, все факты подтверждают мои слова.
– В таком случае брак вообще не должен существовать.
– Должен, моя милая, хотя бы для того, чтобы доказать: наша жизнь полна испытаний, и в ней нет ни отдыха, ни вознаграждения.
– А как же ваш брак, миссис Прайер?
Она вздрогнула и сжалась, словно кто-то грубой рукой задел ее обнаженные нервы. Каролина поняла, что затронула нечто такое, о чем вообще не следовало упоминать.