– Мое замужество было несчастливым, – произнесла наконец миссис Прайер. – И все же…
– И все же оно оказалось не столь ужасным?
– По крайней мере, не его последствия. Бог добавляет бальзам милосердия даже в чашу, полную жгучей скорби. Он может так повернуть ход событий, что необдуманный и поспешный поступок, отравивший половину вашей жизни, вдруг станет ее благословением. Знаю, характер у меня своеобразный, не покладистый, не гибкий и порой взбалмошный. Мне не следовало выходить замуж. Таким, как я, сложно найти родственную душу, а еще труднее приспособиться к несхожей. Я сознавала, что не создана для семейной жизни, и никогда бы не вышла замуж, не будь я столь несчастной, пока служила гувернанткой. Кроме того…
Взгляд Каролины просил миссис Прайер продолжать, умолял развеять густое облако отчаяния, которым окутали жизнь ее предыдущие слова.
– Кроме того, мистер… то есть джентльмен, за которого я вышла замуж, был не обычным человеком, а скорее исключением из правил. Во всяком случае, я надеюсь, что мало кому довелось перенести столько тяжких страданий, сколько выпало на мою долю. Эти страдания едва не свели меня с ума. Надежды на избавление не было, и я думала, что больше никогда не стану такой, как прежде. Впрочем, моя дорогая, у меня нет желания вас разочаровывать, я хочу лишь предупредить вас и доказать, что одиноким людям не следует настойчиво стремиться изменить свою жизнь, поскольку она может измениться к худшему.
– Благодарю вас за добрые намерения, но мне не грозит совершить ошибку, о которой вы упомянули. У меня нет мыслей о замужестве, потому-то я и хочу поступить на службу, чтобы обеспечить свое существование.
– Выслушайте меня, моя дорогая. Я хорошо обдумала то, что собираюсь вам сказать. Собственно, я постоянно возвращалась в мыслях к этой теме с тех пор, как вы сообщили, что желаете найти место гувернантки. Как вы знаете, сейчас я живу в доме мисс Килдар на правах компаньонки. Если она выйдет замуж – а это непременно случится, и, судя по всему, довольно скоро, – компаньонка ей будет не нужна. У меня есть небольшой капитал, сложившийся частично из моих собственных сбережений, а частично из наследства, какое я получила несколько лет назад. Когда я покину Филдхед, то буду жить в собственном доме, однако мне совершенно не хочется жить одной. У меня нет родственников, с кем я могла бы разделить одиночество, а мои привычки и вкусы, как я уже упоминала, весьма своеобразны. Стоит ли говорить, моя милая, что я привязалась к вам и рядом с вами чувствую себя счастливее, чем с кем бы то ни было?
Последние слова миссис Прайер произнесла с необыкновенным воодушевлением и продолжила:
– Ваше общество мне чрезвычайно дорого, оно дарит мне неоценимую радость и покой. Вы должны переехать ко мне, Каролина. Вы ведь не откажетесь? Смею ли я надеяться, что полюбите меня?
Задав эти два коротких вопроса, миссис Прайер замолчала.
– Я очень люблю вас, – произнесла Каролина. – И мне хотелось бы жить с вами, но вы слишком добры…
– Я оставлю вам все, что у меня есть. Вы будете обеспечены. Но больше никогда не говорите, что я слишком добра. Вы разрываете мне сердце, дитя мое!
– Но, дорогая мадам, такая щедрость… у меня нет права…
– Невыносимо слышать подобные слова! Поздно начинать с чистого листа, но, может, я еще проживу несколько лет. Стереть прошлое не удастся, но, вероятно, мое недолгое будущее сложится по-иному!
Казалось, миссис Прайер взволнована до глубины души. Крупные слезы дрожали в ее глазах и скатывались по щекам. Каролина ласково поцеловала ее и тихо промолвила:
– Я нежно люблю вас. Прошу, не плачьте.
Однако силы оставили миссис Прайер. Она села, низко опустила голову и разрыдалась. Ничто не могло ее успокоить, пока эта буря чувств не улеглась сама по себе.
– Бедняжка, – пробормотала миссис Прайер, целуя Каролину. – Бедный одинокий ягненочек! Но довольно! – добавила она резко. – Идемте, нам пора возвращаться.
Сначала миссис Прайер шла очень быстро, затем постепенно успокоилась и вернулась к своей привычной манере и характерной походке, довольно своеобразной, как и все ее движения. К тому времени как Каролина и миссис Прайер добрались до Филдхеда, пожилая дама вновь обрела сдержанный и застенчивый вид.
Глава 22. Две жизни
Решительность и непреклонность деятельного характера Мура лишь наполовину открылись во время защиты фабрики, вторая же половина (и довольно страшная!) проявилась в неутомимом упорстве, с которым он преследовал зачинателей бунта. Остальных мятежников, простую толпу, что следовала за главарями, он оставил в покое. Возможно, врожденное чувство справедливости подсказала ему, что не стоит мстить жалким, сбитым с толку лживыми советами беднягам, ожесточенным нуждой и лишениями, а тот, кто обрушивает гнев на склоненные головы страдающих, заслуживает звания тирана, но никак не судьи. Во всяком случае, хотя под конец схватки, уже на рассвете, Мур многих разглядел, теперь, встречая их на улице или дороге, никому не угрожал и вообще не показывал вида, что они ему знакомы.
Однако главарей Мур не знал. Все они были не из здешних мест, приехали из крупных городов. Большинство даже не принадлежали к трудящимся. В основном это были так называемые подонки общества, банкроты, вечные должники и зачастую пьяницы – люди, которым нечего терять, зато приобрести надо бы многое, включая характер, деньги и обыкновенную порядочность. Подобных типов Мур выслеживал, как гончая, и даже получал удовольствие от данного занятия. Охотничий азарт был приятнее, чем изготовление сукна.
Конь Мура, вероятно, возненавидел те дни: никогда еще его не гоняли так часто и подолгу. Вся жизнь Мура протекала в разъездах, он полной грудью вдыхал свежий воздух и с энтузиазмом предавался полицейской слежке, считая, что это гораздо приятнее духоты красилен. Местные чиновники, медлительные и робкие, трепетали перед ним, а Муру нравилось пугать их и подгонять. Из-за страха за свою жизнь чиновники действовали непоследовательно и принимали расплывчатые решения. Боялись не только они: фабриканты и видные люди округи опасались, что их убьют. Только Хелстоун никого не боялся. Старый вояка прекрасно понимал, что его могут пристрелить, однако сознательно шел на риск. Хелстоуна не пугала подобная смерть, более того: будь у него выбор, он предпочел бы умереть именно так.
Мур тоже осознавал опасность, но в результате стал еще сильнее презирать тех, от кого могла бы исходить угроза. Он знал, что охотится за убийцами, и эта мысль действовала на него как шпоры на коня. А что касается страха, то Мур был слишком горд, жесток и флегматичен, чтобы бояться. Много раз, припозднившись, проезжал он через пустошь при свете луны или в кромешной тьме и при этом чувствовал себя гораздо лучше и бодрее, чем в безопасной и затхлой конторе.
В бунте оказались замешаны четыре главаря. Двоих выследили и поймали неподалеку от Стилбро, оставшихся нужно было искать дальше. Предполагалось, что они прячутся в окрестностях Бирмингема.
Мур не забывал и свою пострадавшую фабрику. Большого ремонта она не требовала: понадобились лишь плотники и стекольщики. Бунтовщики не смогли ворваться внутрь, и все станки, железные любимцы Мура, уцелели.
Трудно сказать, находил ли Мур в это нелегкое время, когда все его мысли занимали неотложные дела и жестокое правосудие, минутку-другую, чтобы поддержать огонь более светлый и яркий, нежели пламя, полыхающее в храме богини мести Немезиды. Он редко заезжал в Филдхед, а если и появлялся там, то ненадолго. В дом Хелстоуна Мур приходил только за тем, чтобы поговорить с хозяином в его кабинете, и никогда не нарушал заведенного хода событий.
А год все тянулся и тянулся, по-прежнему полный тревог. Гроза войны гремела над Европой, опустошая ее, и не было ни малейшей надежды, что она стихнет и клубы пыли и дыма над полем брани развеются. Не было ни одного утра, чтобы выпала чистая роса, столь благодатная для олив, лишь непрерывный кровавый дождь поливал зловещие в своем великолепии лавры. Куда бы Мур ни шел пешком или ехал верхом на лошади, где бы ни находился – расхаживал по своей конторе или скакал по мрачному Рашеджу, – повсюду слышал гулкое эхо пустоты и чувствовал, как дрожит под ногами земля.
Так проходило лето для Мура, но чем занимались Шерли и Каролина? Давайте вначале посетим наследницу и владелицу Филдхеда. Как она выглядит? Как влюбленная дева, что чахнет и тоскует по пренебрегшему ею кавалеру? Может, сидит день-деньской, склонившись над работой, или не выпускает из рук книги, или что-нибудь шьет, молча и не отводя взгляда от своего занятия, а в ее голове теснятся печальные мысли?
Ничего подобного! Шерли пребывает в прекрасном настроении. На лице, как всегда, мечтательное выражение, а улыбка по-прежнему беззаботная. Шерли озаряет своим присутствием старое и темное поместье. Звонкое эхо ее голоса заполняет галерею и выходящие на нее комнаты, полутемный холл с единственным окном привычно радуется шороху шелкового платья, когда его владелица переходит из комнаты в комнату, то занести букет в ярко-розовую гостиную, то распахнуть окна в столовой и впустить внутрь аромат шиповника и резеды, то переставить цветочные горшки с лестничного окна на крыльцо, поближе к солнцу.
Да, порой Шерли принимается за шитье, но, похоже, ей не суждено просидеть за ним дольше пяти минут. Едва она возьмет наперсток и вденет нитку в иглу, как внезапная мысль вновь зовет ее наверх. Вероятно, она поднимается по лестнице за старым игольником в виде книжицы с обложкой из слоновой кости, о котором только что вспомнила, или за еще более старой фарфоровой шкатулкой для рукоделия, какая ей совершенно не нужна, но в это мгновение кажется необходимой. Наверное, ей надо поправить прическу либо навести порядок в ящике комода, в котором еще утром все удивительным образом перемешалось, а может, просто захотелось взглянуть из окна на какой-нибудь приятный вид, например на Брайрфилдскую церковь и дом священника среди деревьев. Едва Шерли вернется в гостиную и возьмет в руки кусок батиста или квадрат наполовину вышитой канвы, как за дверью слышится громкое царапанье и приглушенное поскуливание Варвара, и ей приходится срываться с места, чтобы впустить собаку. День жаркий, пес входит, тяжело дыша, – значит, нужно отвести его в кухню и убедиться, что в его миске есть вода. Сквозь открытую кухонную дверь виден весь двор: веселый и залитый солнцем. Там полно птицы: индюшки с индюшатами, павы со своим потомством, жемчужно-крапчатые цесарки и великое множество голубей – белых, и с красными шейками, и сизых, и с коричневыми хохолками. Разве тут удержишься? Шерли спешит в кладовую за булочкой, а потом стоит на пороге и разбрасывает крошки, глядя, как весело суетятся ее раскормленные пернатые вассалы. Джон возится на конюшне, и с ним тоже следует поговорить, а еще взглянуть на свою лошадь. Пока Шерли похлопывает и оглаживает кобылу, возвращаются коровы для дойки. Это очень важно! Рачительная хозяйка должна остаться и сама за всем присмотреть. А вдруг какого-нибудь теленка-сосунка или новорожденного ягненка мамаша не подпускает к вымени – так ведь бывает, когда рождаются двойни! Джон должен показать их мисс Килдар, которая просто обязана покормить малышей из собственных рук – разумеется, под его заботливым присмотром. Джон задает разные вопросы о том, что делать с тако