Бедные старые девы, как и бездомные, безработные бедняки, не должны просить для себя какого-то места или занятия в этом мире – такие просьбы тревожат богатых и счастливых, волнуют родителей. Взгляните на девушек из многочисленных семейств по соседству, всех этих Армитеджей, Бертуислов, Сайксов и прочих. Братья этих девиц заняты делами или служат, у каждого есть какое-либо занятие. А что же сестры? Им нечем заняться, кроме как работой по дому или шитьем, из всех земных удовольствий у них только бесполезные визиты, и нет никакой надежды, что дальнейшая жизнь будет лучше. Эта беспросветность подрывает их здоровье. Они всегда прихварывают, а их кругозор поразительно узок и ограничен. Самое заветное желание, единственная цель в жизни каждой из них – выйти замуж, но большинству из них не суждено пойти под венец, и они умрут так же, как живут. Все они плетут интриги, соперничают, наряжаются, стараясь заполучить подходящего жениха, а мужчины смеются на ними, отворачиваются от них и совсем не ценят. Джентльмены считают – я сама много раз слышала, как они говорят это с глумливой насмешкой, – что рынок невест переполнен. Отцы повторяют то же самое, злятся, видя уловки своих дочерей, и велят тем сидеть дома. А что им делать дома? Спросите отцов, и они ответят: шить и стряпать. Дочери должны заниматься только этим и ничем более, каждый день и без единой жалобы, как будто у них никаких задатков и способностей к чему-либо иному. Однако придерживаться подобных принципов так же неразумно, как утверждать, будто сами отцы способны лишь на то, чтобы поглощать приготовленную дочерьми еду и носить сшитую ими одежду. Неужели сами мужчины смогли бы так существовать? Разве не было бы им тоскливо? Да они бы обезумели, особенно если бы не видели надежды избавиться от этой тоски, а за малейшее проявление недовольства слышали одни упреки!
Мужчины называют нас слабым полом и часто ставят нам в пример Лукрецию, которая до полуночи пряла вместе со своими служанками, или «добродетельную жену» из Притчей Соломоновых. Ну, не знаю. Лукреция, конечно, была достойнейшей из женщин, вроде моей кузины, Гортензии Мур, но не давала житья своим служанкам. Не хотела бы я быть одной из них! Будь ее воля, Гортензия тоже бы заставляла меня и Сару работать до полуночи, но мы бы, наверное, этого не выдержали.
«Добродетельная жена» вставала еще затемно и, как говорит миссис Сайкс, завтракала в час ночи, но она не только пряла и раздавала пищу в доме своем, но и владела мастерской – делала покрывала и продавала их; была помещицей – покупала угодья и сама насаждала виноградники. Эта особа умела управлять хозяйством, или, как говорят здешние матроны, была умной женщиной. В целом она гораздо приятнее Лукреции, и я уверена, что ни мистер Армитедж, ни мистер Сайкс не смогли бы превзойти ее в торговле. Да, она мне нравится. «Крепость и красота – одежда ее… Уверено в ней сердце мужа ее… Уста свои открывает с мудростью и кроткое наставление на языке ее… Встают дети и ублажают ее, встает муж и хвалит ее»[86].
О, царь Израиля, твой образец женщины достоин подражания! Но разве в наши дни мы можем быть похожими на нее? Мужчины Йоркшира, разве ваши дочери достигли таких царственных высот? Разве это вообще возможно и способны ли вы помочь в этом? Способны ли дать им поле деятельности, где они могли бы развивать и совершенствовать свои таланты? Мужчины Англии! Взгляните на своих бедных дочерей: многие угасают рядом с вами, снедаемые скоротечной чахоткой, либо, что еще хуже, становятся озлобленными старыми девами, завистливыми, злоязычными и никчемными, поскольку жизнь их – пустыня; либо, что хуже всего, унижаются до непристойного кокетства и всяческих уловок, чтобы выйти замуж и достичь того положения в обществе, коего лишена одинокая женщина. Отцы! Неужели вы не можете ничего изменить? Не все сразу, но подумайте над этим как следует, посмотрите этот вопрос как достойный самого серьезного размышления, не отмахивайтесь от него с насмешкой или малодушными оскорблениями. Вы хотите гордиться своими дочерьми, а не краснеть за них, так найдите им интересное и полезное занятие, которое вознесло бы их над кокетством, интригами и злословием. А если вы будете по-прежнему ограничивать разум ваших дочерей, то они останутся вашей обузой, а иногда и вашим позором. Просвещайте их, давайте им свободу и полезное занятие, и они станут вашими самыми веселыми друзьями во здравии, самыми заботливыми сиделками в болезни и самой верной опорой в старости».
Глава 23. Вечер в гостях
Однажды летним днем, который Каролина провела в полном одиночестве (дядя уехал в Уиннбери), – часы этого дня, ясные, безмолвные, безоблачные и безветренные, тянулись бесконечно от самого рассвета и казались невозможно тоскливыми, словно она погибала среди безлюдных и бескрайних песков Сахары, где нет ни клочка тени, а не сидела в цветущем саду английского дома с шитьем на коленях, без устали двигая иглой, внимательно следя за работой и размышляя о самых разных вещах, – так вот, в этот день Фанни подошла к дверям, взглянула на лужайку, на цветущие клумбы и, не обнаружив хозяйки, позвала:
– Мисс Каролина!
– Да, Фанни! – послышался тихий голосок.
Он донесся из беседки, и Фанни поспешила туда. В руке у нее была записка, которую она вложила в пальцы Каролины, такие слабые, что, казалось, они не в силах удержать послание. Мисс Хелстоун не спросила, от кого оно, и, даже не взглянув, уронила в складки своего шитья.
– Это принес Гарри, сын Джо Скотта, – сообщила Фанни.
Девушка не была волшебницей и не знала заклинаний, однако ее слова произвели на молодую хозяйку почти магическое действие: она оживилась, подняла голову и устремила на Фанни совсем не грустный, а бодрый вопрошающий взгляд.
– Гарри Скотт! Кто же его прислал?
– Он пришел из лощины.
Оброненное письмецо тут же подняли, печать сломали, и Каролина прочитала его за две секунды. В милейшем послании Гортензия Мур сообщала своей юной кузине, что вернулась из Уормвуд-Уэллса, и сегодня совсем одна, так как Роберт уехал на рынок в Уиннбери, и что будет чрезвычайно рада, если Каролина заглянет к ней на чашку чая. Добрая леди выражала уверенность, что подобная перемена окажется весьма полезна для Каролины, которая, вероятно, страдает без надежного совета и благотворного влияния с тех пор, как размолвка Роберта с мистером Хелстоуном отдалила ее от meilleure amie[87] Гортензии Жерар Мур. В постскриптуме просила Каролину срочно надеть шляпку и поспешить к ней.
Впрочем, Каролину торопить не пришлось: она с радостью отложила коричневый полотняный детский передничек для благотворительной корзинки, который обшивала тесьмой, торопливо поднялась наверх, спрятала локоны под соломенную шляпку и накинула на плечи шелковый черный шарф. Простая, но изящная драпировка выгодно подчеркивала ее фигуру, а темный цвет оттенял белизну платья и бледность лица. Каролина была счастлива хотя бы на несколько часов сбежать от печального одиночества, этого кошмара ее жизни, спуститься по зеленому склону в лощину, вдохнуть аромат простых полевых цветов, более сладкий, чем запах лилий или махровых роз. Конечно, она знала, что Роберта не застанет, но для нее уже счастье оказаться там, откуда он недавно ушел. Каролина так долго пребывала с ним в разлуке, что теперь, даже если она просто увидит его дом, войдет в комнату, где он сидел еще утром, уже почти встреча. Одна мысль об этом придала мисс Хелстоун сил и, став иллюзией, последовала за ней точно добрая фея. Незримые взмахи крыльев нежно ласкали щеки Каролины, ветерок с голубого летнего неба доносил шепот: «Роберт может вернуться, пока ты будешь в его доме, и тогда ты хотя бы увидишь его лицо, подашь ему руку, а может, даже посидишь минутку-другую с ним рядом».
«Тише!» – строго отвечала Каролина, а сама с восторгом внимала ободряющим словам.
Мисс Мур заметила из окна, как среди садовых кустов мелькнуло белое развевающееся платье Каролины, и вышла из дому, чтобы встретить девушку. Гортензия, как всегда прямая и невозмутимая, шагала спокойно и уверенно. Никакое волнение или спешка не могли нарушить величавости движений мисс Мур, однако она улыбнулась, заметив радость своей ученицы, которая тепло обняла ее и поцеловала. Польщенная и введенная в заблуждение, Гортензия нежно повела Каролину в дом.
Именно введенная в заблуждение! Если бы не оно, мисс Мур скорее всего выставила бы девушку вон и захлопнула за ней калитку! Если бы Гортензия Мур знала, в чем причина детской радости Каролины, то, наверное, рассердилась бы и оскорбилась. Сестры терпеть не могут юных девушек, которые влюбляются в их братьев: считают, что это какая-то нелепая ошибка, недоразумение, если не наглость или глупость. Ведь сами они не испытывают к своим братьям такой любви, какой бы нежной ни была сестринская привязанность, и потому, когда в них влюбляется какая-нибудь другая девушка, сестрам кажется, будто это отталкивающий романтический фарс. Первое чувство, что возникает у них в подобных случаях – как и у большинства родителей, вдруг узнавших, что их дети влюблены, – пренебрежительная неприязнь. Если это разумные люди, то со временем им удается подавить столь несправедливое чувство, в противном же случае оно остается навсегда, и сестры до конца дней своих недолюбливают невестку.
– Ты, наверное, ожидала, что я буду одна, когда прочитала мое послание, – заметила мисс Мур, провожая Каролину в гостиную. – Но я писала утром, а после обеда явились гости.
Она открыла дверь, и перед взором Каролины предстал каскад красных юбок, почти скрывших кресло возле камина, а над юбками торжественно возвышался чепец, более грозный и величественный, чем корона. Этот чепец принесли в большой сумке, вернее – в шаре из черного шелка с распорками из китового уса. Пышные оборки окружали голову его владелицы ореолом шириной в четверть ярда. Головной убор был весьма щедро отделан бантами и розетками из узких атласных лент и к