– Так вот, значит, почему ты волновалась! Я сразу заметила.
– Ничего ты не заметила, Каролина, я умею скрывать свои эмоции. Ты даже не представляешь, какое странное чувство я испытывала в ту минуту, когда ты появилась в гостиной. Как меня потряс твой вид, твои черты, походка…
– Почему? Я тебя разочаровала?
– «Какая она?» – спрашивала я себя, а когда увидела, то чуть не упала в обморок.
– Но почему, мама? Я ведь не сказала и не сделала ничего примечательного, просто оробела перед незнакомыми людьми, только и всего.
– Я вскоре заметила, что ты робеешь, и немного успокоилась. Я была бы довольна, если бы ты оказалась простушкой, смешной и неуклюжей…
– Я ничего не понимаю…
– У меня есть причины страшиться привлекательной внешности, не доверять обаянию, трепетать перед оригинальностью, изяществом и любезностью. Красота и обходительность вошли в мою жизнь, когда я была замкнутой и несчастной, юной и доверчивой, – в общем, измученной гувернанткой, медленно угасавшей от тяжкого труда и беспросветного существования. Тогда, Каролина, я решила, что это подарок Небес. Я поверила обольстителю, пошла за ним и отдала ему без остатка всю себя, свою жизнь и надежды на будущее счастье. Увы, мне суждено было увидеть, как преобразился он у домашнего очага: белая ангельская маска спала, яркий маскарадный костюм – сброшен, и передо мной предстал… О господи, как же я страдала! – Миссис Прайер уткнулась лицом в подушку. – Я ужасно страдала! Никто этого не видел, и никто ничего не знал. Неоткуда было ждать сочувствия, и я не надеялась на спасение.
– Успокойся, мама, все уже миновало.
– Да, но не бесследно. Я училась терпению у Бога, а он поддержал меня в дни тягот. Я содрогалась от ужаса, меня терзали сомнения, но Господь провел меня через все испытания и даровал спасение. Бог избавил меня от мучительного страха и дал в утешение иную, совершенную любовь. Но, Каролина…
– Да, мама?
– Прошу, когда в следующий раз увидишь могилу своего отца, смотри с уважением на высеченное на камне имя. Тебе он не сделал ничего плохого. Он оставил тебе сокровища своей красоты и ни единого недостатка. Все, что ты унаследовала от него, – совершенно, и ты должна быть ему благодарна. Не думай о том, что произошло между ним и мной, и не суди нас. Пусть нас рассудит Бог. А людские законы никогда нас не касались, никогда! Они были неспособны защитить меня, были бессильны, как гнилой камыш, а его не смогли удержать, как не удержал бы лепет безумца. Как ты сказала, все миновало, между нами легла могила. Он спит вечным сном в этой церкви. И этой ночью я скажу ему то, чего раньше никогда не говорила: «Покойся с миром, Джеймс! Смотри! Твой ужасный долг оплачен! Взгляни! Своей рукой я стираю длинный список черных обид. Джеймс, твое дитя искупило все. Твое живое подобие, существо, которое унаследовало от тебя совершенство черт, единственный дорогой подарок, что ты мне сделал. Сегодня она прильнула к моей груди и ласково назвала меня мамой. Муж мой, я прощаю тебя».
– Матушка, милая, как хорошо! Слышит ли нас отец? Наверное, он бы порадовался, узнав, что мы его любим.
– Я не упоминала о любви, я говорила о прощении. И не скажу даже на пороге вечности, если вдруг нам доведется встретиться на том свете!
– Ох, мама, как же ты страдала!
– Дитя мое, человеческое сердце может многое вынести. В океане нет столько воды, сколько слез оно может вместить. Мы даже не знаем, насколько оно глубоко и всеобъемлюще, пока несчастье не затянет его темными тучами горя и не заполнит непроницаемым мраком.
– Мамочка, забудь об этом!
– Забыть? – Миссис Прайер странно усмехнулась. – Скорее Северный полюс переместится на юг, а Европа окажется у берегов Австралии, чем я забуду.
– Хватит об этом, мама! Отдохни! Успокойся…
И дочь принялась утешать мать, как мать только что утешала ее саму. Наконец миссис Прайер заплакала, потом успокоилась и возобновила нежные заботы о Каролине. Она устроила дочь поудобнее, разгладила подушку, расправила простыню. Мягкие локоны Каролины растрепались, и миссис Прайер заново причесала их и уложила, а затем освежила влажный лоб дочери прохладной ароматной эссенцией.
– Матушка, вели принести свечи, а то я тебя не вижу. И попроси дядю, чтобы зашел ко мне: хочу услышать от него, что я – твоя дочь. И еще, мама: поужинай здесь. Не оставляй меня сегодня ни на минуту!
– Каролина, как хорошо, что ты ласкова со мной! Если прогонишь меня, я уйду; велишь вернуться, и я вернусь, попросишь что-либо сделать, и я все сделаю. Ты унаследовала от отца не только его внешность, но и обходительные манеры. Из твоих уст всегда будет звучать «матушка» перед приказом, хоть и произнесенным, слава богу, с нежностью.
«Впрочем, – мысленно добавила она, – он тоже говорил мягко и ласково, и его голос звучал как нежный напев флейты, зато потом, когда мы оставались наедине, в нем прорезались такие неблагозвучные, ужасные ноты, что кровь стыла в жилах, нервы не выдерживали и можно было сойти с ума!»
– Ах, мама, кого же мне еще просить об услуге, как не тебя? Я не хочу, чтобы кто-нибудь другой находился рядом со мной или что-то делал для меня. Но не позволяй мне докучать тебе, одергивай, если я стану чересчур назойливой.
– Не надейся, что я буду тебя останавливать, ты должна сама следить за собой. У меня мало твердости духа, мне ее всегда недоставало, и в этом мое несчастье. Из-за него я потеряла свое дитя на долгие десять лет, что минули со дня смерти Джеймса. Я могла бы предъявить права на свою дочь, однако у меня не хватило мужества, и я позволила вырвать из своих объятий малютку, с которой могла бы не расставаться.
– Как это произошло, мама?
– Я отдала тебя еще совсем маленькой, потому что ты была прехорошенькой, а я боялась твоей красоты, она казалась мне клеймом порока. Мне прислали твой портрет, который сделали, когда тебе исполнилось восемь лет, и он подтвердил мои опасения. Если бы на нем была загорелая деревенская девчушка – обычный неуклюжий ребенок с грубоватыми чертами лица, – я бы немедленно потребовала, чтобы тебя вернули. Но тогда под посеребренной бумагой я увидела изящный, полный аристократизма цветок. «Я – маленькая леди», – словно говорила каждая твоя черточка. Совсем недавно я была рабыней некоего джентльмена и вырвалась из рабства раздавленной, сломленной, умирающей от боли и обид, и не решилась впустить в свою жизнь еще более прелестное и утонченное существо, в котором текла его кровь. Маленькая очаровательная леди ввергла меня в ужас, от ее врожденного изящества у меня застыла кровь. За всю жизнь мне не довелось встретить человека, в котором красота сочеталась бы с правдивостью, скромностью и благонравием. «Такое совершенное и прекрасное тело, – рассуждала я, – наверняка скрывает порочную и жестокую душу». Я почти не верила, что воспитание сумеет исправить врожденную порочность и злобу; вернее, осознавала, что я ничего не смогу с этим сделать. Ах, Каролина, тогда у меня не хватило смелости забрать тебя к себе, и я оставила тебя у твоего дяди. Мистер Мэтьюсон Хелстоун, как я знала, был человеком суровым, однако справедливым. Он вместе со всем осудил мое странное, не свойственное любящей матери решение, но я того заслуживала.
– Мама, а почему ты назвалась миссис Прайер?
– Это девичья фамилия моей матери. Я взяла ее, чтобы жить спокойно и без боязни. Имя мужа слишком живо напоминало мне о семейной жизни, я не могла этого вынести. Кроме того, мне угрожали, что насильно вернут в прежнее рабство, хотя я скорее легла бы в гроб, чем на супружеское ложе, и предпочла бы могилу дому твоего отца. Новое имя спрятало меня. Под его защитой я вернулась к своему прежнему учительскому занятию. Сначала оно едва давало мне средства к существованию, но каким же сладким был голод, когда я обрела покой! Какой надежной казалась темная и холодная лачуга с незажженным очагом, ведь зловещие отблески страха не отбрасывали багряные тени на ее стены! Каким безмятежным было мое одиночество, когда я больше не боялась ни жестокости, ни порока!
– Но, мама, ты же бывала в этих местах! Почему тебя никто не узнал, когда ты вернулась сюда вместе с мисс Килдар?
– Я ненадолго заезжала сюда перед свадьбой лет двадцать назад, но выглядела тогда совсем по-другому. Я была стройной, почти такой же стройной, как моя дочь сейчас. Но все во мне изменилось – осанка, черты лица, прическа, одежда. Вряд ли ты сможешь представить меня тоненькой юной девушкой в легком платье из белого муслина, с обнаженными руками в браслетах, с бусами на шее и с прической в греческом стиле.
– Да, ты, наверное, сильно изменилась. Мама, внизу стукнула входная дверь! Если это дядя, пусть поднимется сюда: я хочу услышать от него, что не сплю и все это правда, а не сновидение или горячечный бред.
Мистер Хелстоун уже поднимался по лестнице. Миссис Прайер позвала его в комнату Каролины.
– Надеюсь, ей не стало хуже? – поспешно осведомился он.
– Думаю, ей лучше. Она хочет поговорить с вами и выглядит не такой слабой.
– Хорошо, – кивнул священник и торопливо вошел в комнату. – Ну, Каролина, как ты? Выпила чай, который я тебе приготовил?
– Выпила все до капельки, дядя. Этот чай меня сразу приободрил. Мне хочется, чтобы вокруг находились люди, вот я и попросила миссис Прайер позвать вас.
Почтенный священнослужитель явно обрадовался и в то же время смутился. Он охотно бы составил компанию своей больной племяннице минут на десять, раз уж она так захотела, однако о чем с ней говорить – совершенно не представлял. Хелстоун усмехнулся и переступил с ноги на ногу.
– Ничего, ты у нас скоро поправишься, – заметил он, чтобы хоть что-то сказать. – Это лишь легкое недомогание, и скоро пройдет. Тебе надо будет попить портвейну – да хоть целую бочку, если сможешь, – и кушать дичь и устрицы. Я для тебя что угодно достану! Вот увидишь, после такого лечения ты станешь сильнее самого Самсона!
– Скажите, дядя, кто эта дама, что стоит рядом с вами около постели?